Повесть
I
Сначала немного о себе. Мне двадцать четыре года, живу на Камчатке, в районном центре. Учусь заочно на юрфаке, третий курс. Работаю в прокуратуре, помощником прокурора района. Два года назад развелась. Сейчас живу одна в двухкомнатной квартире со всеми удобствами на четвертом этаже. Раньше жила здесь же с мамой и старшим братом. В прошлом году мама, учитель русского и литературы, переехала в город, там ей предложили работу в школе и комнату в общежитии. Брат тоже развелся и уехал, только еще дальше – в Петербург, к маминой сестре, нашей тете Вале. Тетя Валя раньше жила в Севастополе, но когда ее дочка Наташа поступила со второй попытки в медицинский институт, тетя Валя поменяла квартиру на Петербург, тогда еще – Ленинград. Брат будет жить у тети, а с работой ему обещали помочь старые друзья, с которыми он когда-то учился вместе в училище. Отец наш тоже живет здесь, в селе, в соседнем доме, с женщиной, к которой он ушел много лет назад от мамы. Эта женщина - детский врач. По совместительству - мать моего бывшего одноклассника. У нас с отцом и его женой, хотя я не знаю – женаты они, или просто сожительствуют, нормальные отношения, я хожу иногда к ним в гости. Но в последнее время отец как будто сдал, то ли пьет сильно, то ли болеет, не знаю. Знаю только, что не работает, всё сметы свои составляет, кому они нужны вообще. Хотя, нужны, наверное, раз платят ему за это.
Я только полгода работаю в прокуратуре. До этого была делопроизводителем в местной администрации. Когда училась на втором курсе, мама услышала по радио объявление, что в милицию набирают сотрудников, можно студентам и без опыта. Мы поехали с ней в город, дней десять я проходила медицинскую комиссию, зрение оказалось не очень, и психиатр отметил небольшую астению. Обещали взять в отдел дознавателем. Мне не очень понравилось в отделе, все бегают, суетятся, шутки тупые про "возбужденное" дело, я еще приехала туда на собеседование после окулиста, когда мне один глаз закапали, а второй не стали, потому что все равно минус семь. И вот у меня один зрачок расширился и глаз стал черным, а второй голубой. Начальник отдела смотрит на меня и спрашивает: а с глазами что? Я – да ничего, просто атропин закапали. Мама тогда ждала меня в коридоре на лестнице и сказала мне после собеседования, что ей тут не нравится, тут ужасно, она не хочет, чтобы я здесь работала. Я только усмехнулась, ерунда какая.
В администрации я сказала своей начальнице, что увольняюсь и переезжаю в город, на работу в милицию. Но мне почему-то не звонили, хотя сказали, что позвонят через неделю, когда заключение медкомиссии будет готово. Тогда я позвонила сама. И узнала, что меня не берут из-за зрения. Это был удар. Я не представляла, как теперь говорить на работе, что никуда не еду. Такой позор. Я пошла в теплицу, она у нас за домами, просто стоит, ничего мы там не сажаем, это мой бывший муж с братом строили, планы были грандиозные, но не сбылись. И вот опять все рухнуло. Меня будто прорвало, рыдала, пока никто не видит. Потом еще заболела, простудилась, наверное, от этих слез на ветру и переживаний.
Снова стала ходить к девяти в администрацию, стучать на машинке, справки выдавать, а что еще делать. И вот как-то иду домой в обед, мимо прокуратуры прохожу. Дверь открыта. Дай, думаю, зайду, хоть спрошу, может, им нужны работники. А от самого слова «прокуратура» меня всегда коробило, мне казалось, это какая-то нудная работа, не то, что в милиции. Зашла. Там сидит Лев Михайлович в темных очках, курит. Выслушал меня и говорит: общественным помощником пойдешь? Я – а что это значит? Он – ну там, сходить куда-нибудь, опросить кого-нибудь, мы тебе удостоверение дадим. Только зарплаты не будет. Я – давайте. Два месяца я так походила, то в школу, то в колхоз, а потом меня на сессии вызвали в областную прокуратуру, и говорят: вас Лукин рекомендует, мы берем вас помощником к нему официально.
Вот так я и стала работать в прокуратуре.
II
Юристом я мечтала стать с детства, с того случая, когда к маме приехала в гости ее подруга, адвокат, и взяла меня с собой на работу. Мне тогда лет двенадцать было. Тетя Тоня часто приезжала в наш поселок по делам судебным. И всегда останавливалась у нас. В тот раз она защищала деда, инвалида, его обвиняли в убийстве жены. Дед в сопровождении дежурного милиционера приковылял в кабинет на костылях. Еле на ногах держится, какой из него убийца. Кто-то вызвал тетю Тоню на минутку в коридор, и я осталась одна в кабинете с этим дедом. Он сидел притихший, на краешке стула и смотрел в одну точку, то ли на полу, то ли на ботинке своей единственной ноги. Тетя Тоня, похоже, искренне верила в его невиновность, иначе вряд ли оставила бы меня с ним наедине.
Но в нашей области не было юридического института, а во Владивосток я побоялась ехать. Мне тогда шестнадцать было, я школу на год раньше окончила, чем положено. Поступила в первый попавшийся институт в областном центре, бросила его через полгода, потом санитаркой работала, оттуда в медицинский институт направили. Мама тогда так радовалась. Но не пошло у меня с этим медицинским, еле-еле дотянула до второго курса и снова бросила. Опять в больницу вернулась, санитаркой в детское отделение, но потом нашлось место по знакомству в сельсовете. Машинисткой взяли, делопроизводителем. Когда Союз распался, сельсоветы, исполкомы и райкомы партии распустили, вместо них появились администрации. Почти все люди, которые в райкомах с исполкомами работали, перешли в эти новые органы. Ну и я вместе с ними, конечно.
Мы с братом у мамы, к сожалению, совсем не идеальные дети. Постоянно, как она выражается, «пули отливаем». Только брат регулярно это делает, чуть ли не каждый день матери нервы треплет, ни учиться нормально, ни работать не хочет, все мечется, в Петербург этот его понесло непонятно зачем. А я тихая-тихая, послушная, спокойная, а потом как устрою что-нибудь, хоть святых выноси, даже брата иной раз могла в этом деле переплюнуть. Тоже, получается, тот еще подарок. Действую с меньшей частотой, да с большей амплитудой. То заболею, еле с того света вытащат, то учусь на отлично, а потом институты бросаю и шваброй иду махать, то скромная, стеснительная девочка, на школьные вечера даже не хожу, то влюбляюсь по уши и домой начинаю являться под утро с засосами на шее.
Но сейчас я чувствую, что моя жизнь налаживается. Однажды, уже здесь, в прокуратуре, я вдруг поняла одну вещь. Это было такое озарение, что ли. Можно ведь сначала думать, а потом делать что-то. Казалось бы - так просто, но почему-то раньше мне это в голову не приходило. Жила как бог на душу положит, не особо задумываясь.
И учиться на юридическом мне нравится. Не то, что в меде. Здесь все интересно, я могу читать, не отрываясь, учебник, и понимаю смысл с первого раза. И ребята мне нравятся, с которыми я учусь. Так легко и просто с ними сразу нашла общий язык. А уж то, что меня, студентку, на работу в прокуратуру взяли – это вообще чудо какое-то. Особенно после этой истории с милицией. Теперь я понимаю, что мне сказочно повезло не стать дознавателем. Это одна из самых низких ступенек, работать надо много, беготня, бумажек куча, а авторитета ноль, все тебе только команды отдают.
Конечно, у меня и здесь авторитета особого пока нет. Но хотя бы не десять начальников, один Лев Михайлович. Нам еще следователь нужен, но пока нет никого. Из-за этого мне пришлось дело уголовное самой расследовать. Там расследовать особо было нечего, нужно было только оформить обвинительное заключение и в суд направить. Несколько милиционеров в лес поехали, напились, по банкам стеклянным стреляли из служебного оружия, и одного нечаянно убили. Вот и все дело.
III
Самое сложное для меня в этой моей новой работе – ходить в суд. Во-первых, это очень ответственно – давать заключение по гражданскому делу или выступать с обвинительной речью по уголовному. Нужно знать материалы дела, знать закон, знать процесс. А я только на третьем курсе учусь. На тебя смотрит столько людей, среди них – настоящие профессионалы - судья, адвокаты. Есть те, кто с пониманием относится, но большинство рады укусить побольнее за малейший промах.
Судья у нас – это просто мой кошмар. Она на всех зверем смотрит, а на меня особенно. Постоянные эти ее язвительные замечания в процессе, открытым текстом – не знаете закона, как вы вообще работаете, и все в таком духе. В зал заседаний не пускает до начала процесса. Стоим в узком закутке под дверями все вместе – прокурор, адвокаты, истцы, ответчики, родня подсудимых и потерпевшие.
Лев Михайлович говорит – ты прокурор, у тебя особые права, требуй от судьи уважения. Но сам в суде предпочитает не появляться. Не представляю, как бы я стала что-то требовать от этой властной, дородной мадам с внешностью императрицы Екатерины. Да она меня размажет просто. И к тому же законы поменялись, теперь нет прокурорского надзора за судом, мы - такие же участники процесса, как и все остальные. О чем судья с каким-то садистским удовольствием не устает напоминать на каждом судебном заседании.
Единственный раз, когда она меня, можно сказать, похвалила, был в суде по делу об убийстве молодой женщиной своего отца. Они постоянно скандалили, отец кидался с кулаками, оскорблял. Однажды женщина не выдержала и пырнула его ножом. На суде она утверждала, что не хотела отца убивать, просто схватила первый попавшийся предмет. Дело было на кухне, и первым попавшимся предметом оказался здоровенный нож. Я задала ей вопрос – почему именно нож? Она ответила, что схватила, не задумываясь, что под руку подвернулось. Стояла бы сковородка, ею бы ударила.
А я когда дело смотрела, там фото были с кухни. И как раз рядом с ножами на столе стояла сковородка. Я и спрашиваю – так там и была сковородка, на фото видно, что ж вы ее не заметили, что ли? Она голову опустила, молчит. Судья дело полистала, нашла эти снимки. И правда, говорит, смотрите, какой прокурор у нас внимательный, вот же она, сковородка, рядом с ножом.
Но это был единственный случай. Все остальное время от судьи одни насмешки и критика, иногда довольно грубая. Поэтому в суд ходить для меня – истинное мучение.
А так мне все в моей работе нравится. Особенно частые командировки в город на голубом служебном уазике. Во время этих поездок Иван Романович, шофер, после выполнения нашей главной задачи, ради которой в город и поехали, всегда отвозит меня к маме, потом сам спокойно ездит по своим делам, а вечером забирает меня, и мы возвращаемся в село.
На прошлой неделе череп возили на судмедэкспертизу. Пару лет назад в соседнем поселке моряк пропал с рыболовного судна. Вышел на пирс ночью и не вернулся. Искали его долго, но так и не нашли. А недавно на берегу, довольно далеко от места, где стоял корабль, обнаружился скелет. Море сделало свою работу - кости были гладкие, чистые. Конечно, возникло предположение, что это и есть останки того пропавшего моряка. Лев Михайлович нашел эксперта, своего знакомого, который мог бы по черепу и фото сделать заключение – тот моряк или не тот. Оказалось – тот.
IV
Кроме черепа, мы с Иваном Романовичем возили в город пистолет. Настоящий. Тоже для экспертизы. Пистолет лежал в картонной коробке, черный, тяжелый, поблескивал металлически. С одной стороны – это орудие убийства, страшная вещь. С другой – есть в нем что-то необъяснимо привлекательное, так и тянет ощутить его вес и гладкую ладность, совершенство продуманной механики, прицелиться хорошенько и метким выстрелом – что? Что метким выстрелом из пистолета можно сделать? Банку стеклянную в лесу разнести, в тире медвежонка выиграть, убить по синей лавочке товарища по службе. Опасная штука.
Кроме походов в суд и поездок в бюро СМЭ, моя работа подразумевает проверки в отделении милиции. Над милицией надзор по новому закону сохранился в полной мере. Но Лев Михайлович мне говорит особо там не лазить. Пришла, поздоровалась, спросила – все ли нормально, проверила журналы задержанных, чтобы никто дольше срока не находился в изоляторе, какие жалобы у кого были, и достаточно. В дежурке шутки шутят: да вы зря к нам ходите, у нас тут все свое есть, и адвокат, и прокурор. И дубинки резиновые показывают, на одной нацарапано, действительно, «адвокат», на другой «прокурор». Очень смешно, ага.
Но все равно с ребятами из отделения милиции у меня неплохие отношения. Один опер, узнав, что я до сих пор без видика, продал мне недорого новый JVC. Теперь могу по вечерам смотреть что-нибудь интересное. А то по телевизору я недавно наткнулась на сериал Твин Пикс, начало захватывающее, а потом показывают труп в полиэтиленовом мешке. И так мне стало страшно, что я всю ночь спала со светом. Мне на работе ужасов хватает, чтобы я еще перед сном такое смотрела, нет уж спасибо.
К видику тот товарищ приложил пару кассет, на первое время, пока своими не обзавелась. Я включила после ужина. Один фильм про змей во всей их красе, то в клубки сворачиваются, то ползут, гадко извиваясь, другой про мужика, который превратился в тетку, с множеством пикантных сцен, включая нетрадиционные. Занятный выбор. Встречает меня на следующий день и смотрит в глаза так пристально – ну что, как тебе? Я – да нормально, смешная комедия, и животных я люблю, интересно было. Кажется, он ждал от меня иной реакции, но может быть, я надумываю.
Еще один есть тут человек, Виктор, но он не простой опер, он начальник отделения уголовного розыска. Тоже молодой, но постарше меня, лет тридцать пять ему примерно. Высокий, усы черные. Виктор образован, часто приходит в мой кабинет поговорить на всякие культурные темы – о книгах, о кино. Рассказывает о своей семье, как учился, меня про учебу расспрашивает. Глаза у него такие внимательные, немного грустные. В его кабинете на месте, где обычно висит портрет Дзержинского – Солженицын. Это меня очень удивило.
Мне нравятся эти наши беседы. Я чувствую какое-то душевное родство с этим Виктором, он из тех немногих мужчин, которые кажутся мне достойными общения, дружбы, любви. С каждым днем я проникаюсь все большим доверием к нему. Но наши разговоры и встречи никогда не выходят за дружеские рамки. Повезло его симпатичной жене и маленькой дочке.
Правда, на днях мне приснился странный сон. Я была в незнакомом полуподвальном помещении, слабо освещенном тусклыми лампами дневного света. Стены тошнотворно-зеленые, кафельные, как в судмедэкспертизе, и столы с жуткими блестящими инструментами типа зубных щипцов. Никого нет, кроме Виктора. И я со всем беспредельным ужасом сна осознаю вдруг, что это место, где меня прямо сейчас ждут чудовищные пытки. Проснувшись, я долго не могла прийти в себя и избавиться от мерзкого чувства. И теперь у меня почему-то слова застревают в горле, когда я встречаюсь с Виктором. Даже наши культурные беседы стали какими-то скомканными и формальными.
V
Сегодня утром на работу ко мне заходил отец. Совсем он что-то плохо выглядит. Улыбался так смущенно. Денег попросил. А у меня, как назло, одна мелочь в кошельке. Высыпала все, что есть, на стол, вот, говорю, больше нет ничего. Он – ну ладно, пойдет, спасибо, дочка. Сгреб эти копейки и пошел. Похмеляться, видимо.
Между прочим, не только мамина подруга-адвокат повлияла на мое желание стать юристом. У отца тоже друг был, следователь прокуратуры. В гости к нам приходил, они в шахматы играли. Поджарый, в костюме всегда темно-сером, черные волосы кучерявые, с проседью. Он чуть не через слово повторял странную фразу: «тентель-ментель-хренолаврентель». Родители между собой его так и звали – Тентель Ментель. Книжку у нас он оставил – «Криминалистика». Одновременно и страшная та книжка, и увлекательная.
Как-то раз они с отцом выпили и Тентель Ментель орал: ну вызывают они меня в райком, ты, говорят, пьешь, алкоголик ты, а хули мне тот райком, что он мне сделает, ты что ли, умник, вместо меня в канализацию полезешь труп гнилой вытаскивать!
Отец вообще в последнее время сильно поседел и осунулся. На прошлые выходные мама приезжала, и он пришел. Опять денег попросил – Аньку помянуть. Анька - это знакомая родителей, тоже выпивала крепко так, но добрая была, мама хорошо к ней относилась. Отец поэтому и пришел, знал, что мама не откажет по такому случаю. И мама смотрит на него с жалостью, а он заметил это и спрашивает: чего это ты так ручкой подбородок подпираешь, ты не думай, я помирать не собираюсь пока.
Мама в тот раз его пригласила в дом, пообедать, за Аньку выпить стопку. Он на диване лежит, а я пыль вытираю в комнате. И он мне говорит – Уля, дочка, чего ты все бегаешь, сядь, посиди со мной рядом. Меня чуть не стошнило. Не лезь ко мне, думаю, чертов ты бич, не дай бог, мама решит тебя у нас оставить, не дай бог.
Они же опять скандалить начнут, что я, не помню что ли. Да чего далеко ходить. В прошлом году собака у нас была, на цепи сидела у теплицы, мама отца попросила за ней присмотреть, пока мы в городе будем, недельку. Присмотреть – это раз в день еды принести, все. И вот мы вернулись, а собака еле живая, кожа да кости, он ни разу не пришел. Я к нему, говорю, ну как так, собака чуть не сдохла же. Он – да быть не может, я ее кормил! И поперся со мной туда к теплице, мама его увидела и давай ему высказывать, а он в ответ орет, матерится. Так что не хотелось бы мне снова с ним под одной крышей оказаться.
Нет, я не хочу сказать, что любой алкоголь – это прямо зло злейшее. Я и сама иногда выпиваю, ну немного становлюсь более раскованной, только и всего. И Лев Михайлович, бывает, с перегаром на работу приходит, но он при этом себя не теряет и не становится мне противным, как отец. Маме моей тоже, кстати, лучше не пить. Начинает петь, плясать, плакать, это просто невыносимо.
В последнее время ко Льву Михайловичу в кабинет зачастили начальник милиции с Виктором. Придут, закроются там, потом после них все накурено, спиртным несет, хоть топор вешай. На днях Лев Михайлович меня позвал. Сидит в своих темных очках, курит. Ты, говорит, осторожней с этими, милицейскими. Не особо там распространяйся. Хорошо, отвечаю – поняла. И попросил меня, если они опять придут, сказать, что он уехал, не пускать их.
Вечером шофер наш, Иван Романович, рыбы мне привез. Это они на рыбалку, я так думаю, ездили со Львом Михайловичем. Два мешка лосося. Я говорю – да куда мне столько, Иван Романович? Посолишь, говорит. Я тебе сейчас соли принесу. И приносит тазик с крупной серой солью. Кошка к тазику лезет, а он ей: засолисься, киска. Вывалили мне эти два мешка в ванну, а куда еще девать.
Я сама рыбу еще ни разу не солила, но видела, как мама это делает. Бочка у нас в сарае есть. Надо только сейчас всю эту рыбу очистить от потрохов, натереть солью как следует и в бочку загрузить, под гнет. Шкерить рыбу я умею, мы с братом в детстве браконьерили. Он ловил, я потрошила, икру забирали, а рыбу выкидывали.
Пришлось мне до утра с рыбой возиться. Нельзя оставлять вот так, пропадет. Там еще почти каждая с икрой оказалась. Распотрошу, солью натру, икру отдельно, рыбу в таз. Когда полный набирается – несу в сарай. С четвертого этажа спуститься, до сарая метров двести, потом назад. Ходок десять таких сделала, а может и больше, со счета сбилась. Как с рыбой управилась, за икру взялась, надо тузлук заварить, икру с ястыков счистить, в марлю завернуть, в остывший тузлук поместить. Но зато теперь мы на зиму с рыбой и икрой, мама обрадуется, всех ее знакомых в городе угостим.
VI
Сегодня был неприятный эпизод. Позвонила мне вдруг жена Льва Михайловича. Я с ней не знакома, но видела пару раз. Симпатичная женщина. Аккуратная такая вся, одета со вкусом. И вот она мне говорит: ты скажи мне, Ульяна, нет ли у тебя чего с моим мужем за моей спиной? А то слухи ходят, что он к тебе неровно дышит.
Меня аж в жар бросило. Какая чушь. Кто вообще мог такую гадость придумать. Лев Михайлович ко мне хорошо относится, да, но мы просто работаем вместе. Чтобы он хоть раз как-то намекнул или перешел границы – никогда. Максимум скажет: красиво выглядишь сегодня.
Я все это его жене сказала. Она вроде успокоилась. А парень у тебя есть? - спрашивает. Да, говорю, есть, так что даже не думайте ничего такого.
На самом деле я немного приврала. Парень как бы и есть, но вот прямо сказать, что мы с ним встречаемся – это было бы неправдой. Денис, сын адвоката Ольги Петровны, примерно моего возраста, может чуть постарше, на год-два. Ольга Петровна – чудесная женщина. Она из тех немногих адвокатов, с которыми работать не страшно. Никогда не опускается до оскорблений в процессе, даже если я что-то делаю не так, наоборот – всегда поддержит, подбодрит.
Денис приехал недавно, до этого жил где-то там, на юге, где у них квартира. Здесь все так живут – где-то есть квартира или дом, на материке, а сюда приехали денег подзаработать, да так и застряли.
Лицо у Дениса, что называется, породистое. Кровь с молоком, глаза зеленые, ресницы пушистые, черные, волосы темные, густые, вьются. Рост около двух метров и вес соответствующий. Богатырь. Весь дверной проем занимает. Он начитанный, с высшим образованием и хорошим таким кругозором. Есть о чем поговорить.
Но при этом он может запросто сказать мне любую гадость о моей внешности, например. То нос ему не нравится, то уши, то ему странно, видите ли, что худой человек так энергично жует. Иногда мне хочется вот прямо от всей души нахер его послать. Но я почему-то не делаю этого. Может из уважения к Ольге Петровне, а может, потому что мне в этой его словесной агрессии видится защитная реакция, как будто он так самоутверждается, что ли, справляется с комплексами из-за полноты. Просто понимаю, для себя, что с этим человеком ничего серьезного у меня точно быть не может.
Да и как оно будет, если при мысли о нем у меня каждый раз выскакивает в голове дурацкая похабная частушка, которую мой бывший муж пел: как я бу, как я буду с ним купаааться, с толстым ху, с толстым худенька така.
Но на самом деле, «купаться» с Денисом было довольно весело, ничего не могу сказать. Обычно он привозит с собой банку сметаны домашней (у его брата фермерское хозяйство свое), каких-нибудь пельменей тоже домашней лепки, из настоящего мяса, кассету с порнушкой, и мы отдаем дань гедонизму.
Раз я даже после его ухода почувствовала к нему что-то вроде настоящей нежности и уже решила, что не все потеряно. Но он тут же вернулся, в ярости, глаза вылупил, твердит, что у него кошелек пропал, уж не я ли его вытащила. Нашел свой лопатник в целости и сохранности за лавкой в прихожей, и, пыхтя, удалился. Нет, я точно не смогу его полюбить.
VII
Зябкое утро понедельника. Очередная командировка, но она меня не радует, потому что я не выспалась, это раз, и потому что наша машина в ремонте, и мне придется ехать не с Иваном Романовичем, а на милицейском «бобике», с незнакомым водителем и охранником, это два. Арестанта повезут в следственный изолятор.
Арестантом оказался Валерка, мамин бывший ученик. Тот еще балбес, по ее рассказам. Мелкий воришка, в очередной раз, дурак, попался на условном. Теперь ему светит реальный срок.
Пришлось долго стоять возле машины, мерзнуть, дожидаясь, пока все соберутся. Мать Валерки пришла, знала, что его повезут. Дает Боре, ответственному за отправку, пакет с едой для сына. Боря делает рожу топором – «Не положено». Та пытается его уговорить. Бесполезно. Она обводит нас всех полубезумным взглядом, не зная, за кого зацепиться. Из-под ее сбившегося платка торчат растрепанные волосы. Валерка молча играет желваками. Я понимаю, что Боря прав, но почему же мне так больно сейчас? Валерку усаживают в бобик, сзади, за решетку. Мать его поднимает крик. Она кричит, что Боря жирный скот, что бог все видит, что поэтому у Бори и нет детей, и никогда не будет. Боря багровеет, орет на водителя – да быстрей уже давайте, какого ты хуя так долго копаешься!
Мы выезжаем. Через полтора часа пути машина безнадежно ломается на трассе. Достигли нас проклятья материнские. Мне ловят попутку, а они еще долго ждут подмогу и добираются только к ночи.
Вечером ко мне домой пришел Лёха, бывший одноклассник. Заикаясь, он сообщил, что встретил вчера в городе моего отца на автостанции и тот передал ему записку для меня. На сложенном вдвое почтовом конверте будто курица лапой накарябала: Уля, я в наркологии, привези мне тапочки и поесть чего-нибудь.
На словах Лёха добавил, что отец был без куртки, весь трясся, сейчас он лежит в наркушке, отвезли его туда на скорой, еле откачали. Ключи от его квартиры мне даст друг и собутыльник отца, он же врач-нарколог, который его, можно сказать, и спас, вызвал бригаду, когда все совсем стало плохо.
Пришлось попросить у Льва Михайловича машину. Благо починили уже. Он никогда не отказывает. Маме позвонила. Говорит – ты только за мной заедь, вместе к отцу сходим. Собрала мешок с продуктами, одежду, тапки, приехали с мамой в наркодиспансер. Поднялась к отцу в палату, он и не ожидал, что я приеду, так обрадовался. Услышал, что я с мамой, засуетился, к медсестрам – выйду во двор, девчата? Те – да иди, конечно.
Спустились мы с ним. Мама улыбается. Стоят, разговаривают мирно. Никогда их такими не видела счастливыми. Даже поверила теперь, что они по любви женились.
А сегодня новый сюрприз. Женя, брат, из Петербурга звонит. Проблема у меня, говорит, сестренка, тут возникла. Паспорт я потерял. Ну как потерял, отобрали его у меня. Нашел работу, съехал от тети Вали. А потом что-то пошло не так. Разругался с этими ребятами, кавказцами, они ему долг какой-то предъявляют и паспорт не отдают. Он сейчас у тети Вали опять живет, прячется, даже на балкон не выходит. Пришли мне, говорит, пожалуйста, новый паспорт, ты же можешь там у себя в милиции по знакомству сделать. И денег на билет, я домой вернусь.
Посоветовались мы с мамой и решили, что если ему просто паспорт и денег выслать, то не факт, что он вернется. Надо за ним ехать. Пошла я в паспортный стол, но мне начальник его, Михаил Федорович, объяснил, что паспорт сделать не получится, а справку можно. Вместо паспорта. И волки будут сыты и овцы целки. Так и сказал. Оформила я себе отпуск. Лев Михайлович расстроился – у нас же проверка скоро будет, как я тут один. Да я быстро, говорю, только туда и обратно, не переживайте! Билет взяла через Новосибирск, завтра вылетаю.
VIII
В Новосибирске пересадка три часа. Бродила по аэропорту, не знала, куда себя деть. Всегда нервничаю, когда приходится летать. А тут еще добавляет переживаний эта ситуация с Женькой. Во что он там вляпался, успею ли я его вытащить.
На соседнем ряду устроилась компания. Пиво тянут. Музыканты, похоже. Девка одна среди них такая вся крепкая, сбитая, волосы длинные, сапоги высокие, хохочет. Беззаботные, свободные, господи. Себе что ли пива взять? Может, полегчает.
Снова хожу по вокзалу из угла в угол. Пива не нашла. Наконец объявляют посадку. И тут я неожиданно обнаруживаю, что ничего на этих табло не могу разобрать. Все размыто. Я и не думала, что у меня такое плохое зрение. Вроде бы живу, не мешает, все вижу, что нужно. А тут, пожалуйста. Кое-как сообразила, где какой выход, куда мне надо. Пришлось спрашивать сотрудников аэропорта. Вернусь домой, пойду очки делать, так не годится.
В Пулково меня встречает тетя Валя. Обнимаемся. Ну как вы, как там Женя? - спрашиваю первым делом. Да нормально все, - отвечает, - Евгений сейчас картошку варит, ждет нас.
- Картошку, это прекрасно, я как раз вам рыбки привезла копченой, – камень с плеч будто упал.
Самолет ночью прилетел, и мы с тетей Валей ждем, пока метро откроется. Она удивляется, как я повзрослела. Ведь виделись около десяти лет назад. Говорит: я еще думаю, узнаю тебя или нет, потом вспомнила фото, ага, значит, буду искать девушку, похожую на Патрисию Каас. И точно, идешь, похоже!
Мне многие говорят, что я похожа на эту певицу. Вроде бы и есть сходство, но не прямо такое, чтобы уж сильное. Но все равно приятно. Тем более, что мне нравятся ее песни.
- А ты знаешь, что она сегодня тоже сюда прилетела и вечером у нее концерт будет?
- Правда? Ничего себе, вот это совпадение! Хотелось бы на концерт попасть.
- Это вряд ли, билетов, скорее всего, нет уже. Но мы позвоним из дома, узнаем.
- А как Наташа?
- Да так же. Не общаемся. Она сама по себе, в своей комнате, стараемся не пересекаться. С Женькой они вроде бы разговаривают, но тоже не часто.
Да, это грустно. Не знаю, что произошло. После медицинского Наташа осталась работать на кафедре института, а потом почему-то ушла оттуда и больше нигде не работает. С тетей Валей они рассорились несколько лет назад и с тех пор живут в одной квартире как соседи. Надеюсь, она помнит, что мы дружили, писали друг другу письма и не сделает вид, что меня не знает.
До утра я дремлю, головой у тети Вали на коленях.
И вот мы наконец-то добрались до метро Академическая. Еще пятнадцать минут пешком, поднимаемся на пятый этаж. Женька, все такой же красавчик, смуглый, румяный, жив-здоров, слава богу!
Картошечку приготовил, режем к ней рыбку, так хорошо! Наташа к нам не выходит, у меня давит в груди от того, что она там в своей комнате, совсем одна, а мы тут, трескаем балык и радостно воркуем.
После еды я ложусь поспать. Женя у тети Вали спит на полу, а я буду с ней на диване. Тетя Валя улыбается – как ты на маму свою стала похожа, даже ногами так же перебираешь, когда укладываешься под одеялом.
Проснувшись, я вспоминаю про Патрисию Каас. Да, билетов нет. Может там удастся купить, возле концертного зала? Иногда продают вроде бы. Я готова рискнуть. Женька собирается со мной.
- А тебе разве можно из дома выходить? Ты же прячешься?
- Люди, которые меня ищут, в такие места не ходят, можешь не волноваться.
Мы едем с Женькой в Октябрьский – спортивно-концертный комплекс. Безуспешно пытаемся взять билеты и, разочарованные, возвращаемся домой, то есть к тете Вале.
- Ну что, когда обратно поедем? Завтра?
- Слушай, у тебя же отпуск, да? А давай ты тут побудешь, Питер посмотришь, я тебя повожу, погуляем.
- Да я не знаю, я обещала Льву Михайловичу, что только туда и обратно. Он один остался, а скоро должна проверка прийти из областной.
- Ну, ты как-нибудь уговори его. Когда еще сюда соберешься. Глупо приехать и сразу обратно на следующий день.
Тетя Валя поддерживает Женьку:
- Правда, Ульянка, оставайся, погуляете, зря, что ли, летела через всю страну.
После недолгих раздумий я соглашаюсь. И правда, так не хочется опять на самолет. Немного хотя бы отдалить этот неприятный момент.
- Ладно, но билет возьмем сразу, чтобы потом не получилось, как с этим концертом.
На следующий день я беру обратные билеты. Вылет через десять дней. Льву Михайловичу ничего не говорю. Потом как-нибудь объясню. Завтра Женька поведет меня гулять по Питеру.
IX
Утром, когда я наливаю себе чай, на кухню выходит Наташа. Я рада, что мы сможем немного поговорить. Ну как поговорить, мы просто перебросились парой коротких предложений. Но этого вполне достаточно, чтобы стало понятно - мы обе помним нашу детскую переписку и между нами ничего не изменилось.
Пришел кот тети Валин, Алексей Петрович, названный в честь соседа, - такой же лохматый, несуразный и смешной. Кажется, этому соседу нравится тетя Валя, но ей вряд ли кто-то заменит мужа, дядю Толю, статного морского офицера, умершего пять лет назад.
Мы едем с Женькой в центр. Метро, его запах, движение теплого воздуха, гул поезда, «осторожно, двери закрываются», ни с чем не сравнимая атмосфера большого города, как мне этого не хватало, оказывается.
Наш первый пункт назначения – смотровая площадка Исаакиевского собора. Представить себе даже не могла, что буду когда-нибудь подниматься по этой старинной винтовой лестнице на самый верх, а потом оттуда, с высоты, смотреть на крыши великого города. Сегодня пасмурно, утро буднего дня, начало октября, наверное, поэтому мы с Женькой тут одни. Тишина, только ветер подвывает слегка. Не хочется уходить, но мне холодновато в моем черном кожаном плаще с легким шелковым шарфиком. Надо спускаться.
После собора долго бродим по Невскому, по пути заглядываем в магазин парфюмерии. Женька меня тянет прочь – да он дорогой, ты тут ничего себе не купишь, но я все равно, несмотря на высокомерные морды продавщиц, беру духи «Сальвадор Дали» в черном флакончике в виде женских губ. Не то чтобы запах так сильно понравился, просто само название и форма флакона плюс факт покупки в центре Петербурга доставляют мне большое удовольствие. Ну и пахнут духи приятно, да. К тому же цена оказалась терпимая, по карману.
Пока я выбирала парфюм, на улице начался небольшой дождь. Женина замшевая светло-коричневая курточка – без капюшона, как и мой плащ. Приходится срочно делать еще одну покупку. Женька советует взять зонт «Три слона». Я выбираю нейтральный, в красно-коричневую клетку, и теперь мы бегаем по Питеру под зонтом. Зонт несет брат, как старший и мужчина, поэтому спица зонта периодически клюет меня в темечко.
Вечереет, но Женя хочет меня еще в Русский музей сводить. Мы прибегаем туда, запыхавшись, уже к закрытию, однако нас пускают, только быстрее, говорят, не задерживайте.
Мы несемся через белый коридор с низким сводчатым потолком, потом таким же галопом по лестницам и залам: бюсты, скульптуры, колонны, Репин, Айвазовский, Кипренский, Брюллов! И вдруг передо мной огромное, во всю стену, полотно. Я замираю. Богоматерь с младенцем. Она смотрит прямо на меня, как будто ей ведомо что-то такое, чего мне пока еще знать не положено. Кто же автор? Виктор Васнецов. Картина еще долго потом не выходит у меня из головы. Теперь у меня есть любимый художник.
Мы возвращаемся к тете Вале, довольные, уставшие, оживленно делимся за ужином впечатлениями, а тетя Валя тепло и радостно улыбается, глядя на счастливых нас.
X
Терпеть не могу парикмахерские. Вечно изуродуют, смотреть страшно. Укладку обязательно эту свою дебильную сделают: начес, лак, фен, итог «я упала с сеновала, тормозила головой». Да еще постоянно сидят во всех креслах эти тетки и без умолку сплетничают. А если к тому же примутся обсуждать мою новую прическу: «ой, ну красота», «вот всегда так и ходи», «еще накрасить бы тебя, вообще красавица будешь», так это просто невыносимо. Всегда стараюсь быстрее сбежать, и дома уже нормально, привычно причесаться. В последнее время вообще мама меня сама стрижет, что-то типа каре. Получается не хуже, чем у мастеров в кавычках, а нервов меньше.
Но сегодня мы, к счастью, идем стричь не меня. Жене надо. Одного я его не отпускаю – не за этим же я сюда прилетела, чтобы он опять куда-нибудь влип. Плетусь за ним, как хвост. В детстве меня так и называли – Женин хвостик, все время за ним бегала.
Салон недалеко от дома тети Вали. Мы приходим к открытию, еще народа никого, только две немногословные парикмахерши средних лет. Одна принимается за Женьку, а вторая спрашивает у меня: а вы не хотите тоже постричься? И так она миролюбиво и ненавязчиво задает мне этот вопрос, что я теряюсь: «Ну не знаю, я просто жду». Женька поворачивается: «Да постригись уже заодно, чего ты зря сидеть будешь».
Ну, хорошо, так и быть. Внутренне ворча на себя, я сажусь в кресло. Мастер смотрит внимательно на меня, на мои волосы. Что бы вы хотели? – спрашивает. Да не знаю даже – мнусь я. А давайте сделаем вам каре на ножке, у вас волосы хорошие, вьются, вам пойдет. О господи, думаю я, да делайте уже что хотите, только отпустите меня поскорее отсюда.
Через полчаса моя новая стрижка готова. Я смотрю на себя в зеркало с разных сторон и не узнаю. А мне и правда идет эта прическа. Женя тоже доволен, смотри, говорит, как получилось здорово. Тебе хорошо так.
Мастер (без кавычек) предлагает мне еще и покрасить волосы, так будет ярче, вам пойдет цвет баклажан, к глазам, но я вежливо отказываюсь - точно не рассчитывала сегодня на такое. Как-нибудь в другой раз.
Тетя Валя удивлена и ей тоже нравится. Вот, говорит, наконец-то нормальная стрижка, не то, что тебе на Камчатке твоей настригли.
С новыми прическами отправляемся гулять по городу. На улице похолодало, тетя Валя дает мне свой теплый мохеровый шарф, светло-серого цвета. Заруливаем на Дворцовую площадь, возле Александрийского столпа уличный фотограф предлагает снять нас на полароид. На фотографиях, которые нам выдают тут же, мы стоим у самых гранитных ступенек колонны, на фоне нежной бирюзы Зимнего. Даже на каблуках я все равно чуть ниже Женьки, держу его под руку, на нем коричневая курточка, в приоткрытый ворот которой выглядывают рубашка в красную клетку и кусочек серо-бежевого пуловера.
Стемнело. В кинотеатре «Октябрь» на Невском сегодня франко-итальянская «Королева Марго» с бесподобной Изабель Аджани. Женя предлагает сходить. Я не против. Кино идет больше двух часов, но время пролетает незаметно. Фильм яркий, иногда страшный, иногда с такими сценами, что неловко смотреть на экран в присутствии брата, но мне все равно нравится.
Еще один чудесный день подошел к концу.
XI
Очки идут не всем. Вот папаше нашему, например, в очках очень хорошо. Он как будто родился в них. Без очков я видела его только, когда он их снимал, чтобы поплевать на стекла и протереть краем майки. В эти моменты у него всегда такие растерянные, детские глаза.
А мы с братом очки не носим. Женя в линзах, а я как-то умудряюсь обходиться без ничего. Хотя, устраиваясь на работу в прокуратуру, я переживала, что будущие коллеги могут воспользоваться моей близорукостью и подсунуть мне какую-нибудь гадость. К счастью, этого не случилось, ведь кроме Льва Михайловича, у меня нет коллег. Пока, во всяком случае.
Сегодня у Жени закончился раствор для линз, и мы идем в оптику. По дороге он предлагает мне тоже подобрать себе линзы. Я не представляю, как буду в глаза себе запихивать какие-то пленки или что там из себя представляют эти штуки. Но Женя говорит, что это сначала бывает неприятно, а потом привыкаешь, и очень даже удобно. Я соглашаюсь попробовать.
В оптике, кроме привычной таблицы, на которой я вижу только самые большие буквы Ш и Б, мое зрение проверяют на аппарате. Я опираюсь подбородком на специальную пластиковую подставку и пытаюсь рассмотреть картинку на небольшом экране. Разноцветный воздушный шар с корзиной на фоне ясного неба и зеленых лугов поначалу сильно размыт, но постепенно становится все более четким.
Мне распечатывают на листочке, похожем на чековую ленту, мой результат. Врач, молодой мужчина, помогает надеть линзы. Глаза слезятся, щурятся, не хотят, чтобы к ним прикасались, но после нескольких попыток наконец-то линзы на месте.
Немного даже кружится голова от слишком резких очертаний обстановки. Минут десять привыкаю и можно идти домой.
По дороге я ошарашенно изучаю окружающий меня мир. Никогда не думала, что дома и люди такие страшные. Но какая красивая природа, оказывается. С ума можно сойти. Каждый листик видно, и все они такие яркие, сочные, где-то еще сохранилась зелень, но в основном уже пожелтевшие, иногда бурые, красноватые.
Мы приходим к тете Вале и здесь тоже все как в первый раз. Но самый большой сюрприз ожидает меня в ванной. Я смотрю в зеркало и ужасаюсь. Так те люди в городе, они еще не такие страшные были, как я сама. Расширенные поры, черные точки, и этот нос, толстый, отвратительный. Теперь я понимаю Дениса. Удивительно, что со мной вообще кто-то встречался. Еще и замуж выходила, невероятно.
На следующий день я долго мучаюсь с линзами и уже готова бросить эту затею, но с каждым разом получается лучше, и вот я уже представить не могу, как без них вообще жила. Отражение в зеркале пугает меньше, но я обещаю себе, вернувшись домой, начать посещать косметолога, чтобы привести в порядок кожу. Только вот нос, с ним-то что делать. И тут меня озаряет. А что, если…
В телефонном справочнике я нахожу косметическую клинику и выясняю, что у меня хватит денег на небольшую пластическую операцию.
Новость тетя Валя и Женя воспринимают не без удивления. Но они не отговаривают меня, потому что считают, что все имеют право на свой выбор.
Только тетя Валя переживает – не опасен ли наркоз и как долго я буду восстанавливаться после операции. Надо съездить на консультацию к доктору. Женя едет со мной.
На улице Гороховой неприметный вход в темное здание, ничем не отличающееся от соседних, однако внутренняя лестница поражает королевским шиком. Мы сидим на кушетке возле двери кабинета, ждем своей очереди. Мимо проходит врач, спрашивает фамилию, я отвечаю, он кивает. Женя интересуется: «А язык ей вы там немного не можете подрезать заодно?» Ох уж этот мой длинный язык, сколько раз мне за него влетало от мамы.
На консультации врач спрашивает – зачем мне нужна операция. Отвечаю – из эстетических соображений. Он – ну, слава богу, а то у меня клиентка есть, так ей надо внешность поменять, потому что она что-то натворила и теперь прячется от органов.
Мы договариваемся, что пластика затронет только мягкие ткани, операция быстрая, от силы полчаса, поэтому наркоз будет минимальный, и как проснусь, сразу поеду домой. Меня все устраивает и, довольная, я возвращаюсь с Женькой к тете Вале.
XII
До операции еще два дня и Женя предлагает сходить на концерт. В отличие от меня он любит русский рок, постоянно слушает какое-то местное радио. Приемник стоит возле его матраса, на котором он спит в углу комнаты. «Чиж», «ДДТ», «Аукцыон» непременно через «ы», «Кино» - это все его любимые группы. На концерте как раз, кроме прочих, будут Чиграков, Шевчук и Гаркуша.
Я нехотя соглашаюсь. Вечером мы едем в какой-то дальний концертно-спортивный комплекс. Приезжаем сильно заранее, от нечего делать бродим по окрестностям и Женька уговаривает меня купить бутылку коньяка, на всякий случай.
Начало концерта затягивается. Мы сидим на трибуне, народу маловато. Наконец появляются первые артисты. Совершенно неизвестные мне музыканты кривляются на сцене, омерзительными голосами несут какую-то чушь. Быстрее бы это замечательное мероприятие закончилось. Еще и холодно на этом чертовом стадионе, хуже, чем на улице. Женька открывает коньяк, чтобы согреться.
После группы «Телевизор» начинаются уже более-менее знакомые даже мне имена. Народ прибывает, оживляется, постепенно зрители с трибун сползают вниз, поближе к сцене.
Женька тоже тянет меня туда, в эту толпу, тесно сбившуюся у сцены, визжащую, подпрыгивающую. Да там же ничего не видно! – возмущаюсь я. Зато слышно, - логично возражает мне брат, и я покорно плетусь за ним.
Наша бутыль привлекает внимание и вокруг нас быстро формируется поле энергичных молодых, даже очень молодых, людей, дружно подпевающих очередной рок-звезде. Когда на сцене появляется Аукцыон, я уже, не помня себя, отплясываю вместе с незнакомыми малолетками, с которыми я только что по очереди хлестала коньяк из горла, а мой кожаный черный плащ развевается, как огромные вороньи крылья.
Все ждут ДДТ, но они так и не приехали.
После концерта мы идем с Женькой по ночным улицам Питера, и он во весь голос распевает: «Я саам себе и небо и Луна, гоолая довольная Луна, доолгая дорога бескайфоовая».
Метро уже закрылось, а такси нам не поможет, потому что мосты развели. Где-то надо провести остаток ночи и Женя ведет меня к своим друзьям. Это здесь недалеко, говорит он. Мы час ищем нужный дом и к этому времени мне уже нестерпимо требуется по малой нужде. Вечно с тобой все не слава богу! – возмущается брат и караулит, пока я забегаю в темный, скверно пахнущий подъезд, где совершаю административное правонарушение.
Ох, культура, – иронизирует Женька и обещает обязательно рассказать завтра тете Вале про мои подвиги. Только попробуй! – бью его по спине я.
Друзья Женькины живут в коммуналке. Они тоже некоторым образом связаны с музыкой, сегодня просто какой-то музыкальный вечер. Длинный облезлый коридор, неуютная, будто нежилая, квадратная комната с высоченным потолком. Группа парней и девушек собралась в кружок вокруг проигрывателя. Проигрывателя! Откуда они его выкопали, любопытно. У нас был такой лет десять назад. Слушают Анну Герман. Любимая певица мамы, никак не думала, что современной молодежи она интересна.
Даже пьяная, я чувствую, как сильно отличаюсь от этих ребят. Такое впечатление, что они подчеркивают, даже выпячивают свою независимость от всего бытового, утилитарного. Они не такие, как все, вот, пожалуйста, проигрыватель, Анна Герман. Трезвые. Молчат многозначительно, лишь изредка перекидываются парой слов. Они не против нашего присутствия, но и не за. Им как будто все равно, кто пришел, почему.
Не представляю, зачем бы мне понадобилось посреди ночи вместе с кем-то молча слушать какое-нибудь старье, пусть даже и такое проникновенное, задушевное. Я по ночам сплю, потому что утром мне на работу надо. Похоже, у этих другие приоритеты.
Дождавшись открытия метро, мы уходим. В подъезде я обнаруживаю, что где-то посеяла пояс от плаща. Мы возвращаемся, все вместе ищем пояс, не находим, и оставшуюся часть пути я вяло сокрушаюсь об этой потере.
XIII
Потеря пояса от плаща и ощутимое похолодание вынуждают меня отправляться на поиски теплой одежды. В одном из магазинчиков в метро я приметила подходящую куртку с капюшоном. И еще мне там понравился латвийский шерстяной, малиново-красный костюм, жакет без воротника и длинная юбка с национальным орнаментом по низу.
Едем, как обычно, вместе с Женькой. Мы с ним здесь вообще не расстаемся, хотя до этого в последнее время у каждого из нас была своя жизнь, и мы пересекались только по необходимости.
На одной из станций к Женьке подходит незнакомый парень. У меня все внутри холодеет и обрывается. Вот оно, докатались по городу. Надо было сразу уезжать домой, идиоты. Но они разговаривают мирно, парень похлопал Женьку по плечу и вышел на следующей.
- Кто это? – спрашиваю.
- Да, один знакомый, учились вместе. Не из тех, не переживай.
Однако не переживать не получается. Уже и покупка новой одежды радует не так сильно. И операция эта непонятно зачем мне, глупость какая-то, а деньги уже заплатила, назад не вернут, наверное. Настроение падает, тревога растет.
Вечером мы едем в театр. Это для тети Вали. А то мы только сами развлекаемся, нужно же и ее порадовать.
Мариинский, опера «Садко». Театр, конечно, очень красивый, но места у нас неудобные, на самом верху, в углу, тесно и ничего не видно. Оперу я терпеть не могу ни в каком виде, как, собственно, и вообще любой театр. В антракте Женька выходит прогуляться, а я остаюсь сидеть с тетей Валей, мне неловко в моем новом красном костюме, кажется, что он не очень подходит к ситуации.
На следующий день утром мы отправляемся в клинику. После операции Женя за мной заедет.
Большая палата, коек на десять, не меньше. Рядом лежит женщина в возрасте, пришла на круговую подтяжку. Она в приподнятом настроении. Ее забирают первой.
Моя очередь. На операционном столе врач еще раз уточняет: может, я все-таки хочу и горбинку убрать? Нет, горбинка пусть остается, - отвечаю я. Она мне не мешает.
Мне снится сон, в котором я лечу в каком-то тоннеле, быстро-быстро, впереди много света и я мчусь прямо к нему. Тут я просыпаюсь. Операция закончилась, врачи говорят, что все прошло хорошо. Хирург берет меня на руки и несет в палату, я полупьяным голосом говорю: «О, покатаемся», врачи смеются.
Женщину с круговой подтяжкой на соседней койке не узнать. Лицо опухло, надулось, как шар. Она еще не вышла из наркоза, ругается, матерится. Вся голова у нее замотана бинтами.
Я чувствую себя отлично. В палату заглядывает Женька.
- Ну что, как ты? Я такси взял, внизу ждет.
- Все хорошо, поехали.
Он смотрит на меня испуганно. Но со мной все в порядке, я спускаюсь сама на улицу, садимся в такси на заднее сиденье. Едем долго, пробки, дорога кажется бесконечной. Душно. Я чувствую, что сейчас меня может стошнить. Кладу голову Женьке на колени, он открывает окно. Еще целую вечность я борюсь с тошнотой. Не верится, что мы наконец-то добрались. Поднимаемся на пятый этаж, тетя Валя открывает нам дверь и в ужасе отшатывается. Не разуваясь, я иду в комнату и падаю на диван.
Через пару часов мне становится лучше, но поднимается температура. Тетя Валя вынуждена напомнить Наташе, что она училась на врача. Наташа выходит из своей кельи, смотрит на градусник, говорит, что это нормальная реакция, ничего страшного. Скоро пройдет.
К утру и правда, температура спадает. В носу у меня ватные затычки в обеих ноздрях, а сам нос в гипсе. Дышать приходится ртом. Всю ночь я дико храплю, но тетя Валя, с которой мы валетом спим на диване, никак не показывает своего недовольства, как будто каждую ночь у нее под боком кто-то хрюкает.
Следующий прием у меня через неделю. Я не успеваю на самолет. Прошу Женю поменять билеты, но он не хочет больше оставаться, меняет только мой билет, а сам решает улететь один.
Я чуть не плачу, ну как же так. Я же за ним приехала, чтобы привезти его домой, а теперь вот лежу тут пластом, а он один будет в аэропорту, где его могут поджидать эти бандиты, что же я наделала, какая же я дура.
XIV
Бедная тетя Валя! Всю неделю я не даю ей нормально спать своим храпом. Женька улетел на Камчатку. Я была сама не своя, пока не пришла телеграмма от мамы, что он добрался нормально. Сейчас он у мамы в городе, в ее общаге, ждут меня, чтобы вместе поехать домой, в наш поселок.
На такси со своим гипсовым шнобелем добираюсь до клиники. Врач дикими глазами смотрит на меня: «Вы что, всю неделю с тампонами в носу были? Вам не сказали, что их надо вытащить сразу, как только кровотечение остановится?!». Нет, не сказали… В процедурной медсестра вытаскивает у меня эти засохшие затычки из носа и наконец-то я могу по человечески вздохнуть. Но гипс мне сегодня не снимают – рано. Приходится приезжать еще раз.
Результат меня немного обескураживает. Как будто ничего не изменилось. Врач говорит – это еще припухлость сохраняется потому что. Недели через две будет все как надо.
Одной бродить по Питеру скучно. Захожу в книжный. Беру Лимонова «Это я, Эдичка» и «История его слуги». Будет что почитать в самолете. Хотя кого я обманываю, когда это я читала в самолетах. Только сижу, слушаю двигатель и трясусь от страха при любом изменении звука.
Перед отъездом я покупаю тете Вале набор недорогих рюмочек. Денег у меня почти не осталось, но без подарка уехать как-то неправильно.
В аэропорт меня никто не провожает, потому что тете Вале надо на работу в школу, а Наташа занята своими делами.
В Пулково брожу по вокзалу под Аллегрову из киоска с магнитофонными кассетами. Младший лейтенант, мальчик молодой, все хотят потааанцевать с тобоой. Кстати, у меня на погонах одна звездочка. Погоны серые, полосочки зеленые. На синей форме красиво смотрятся. Мой классный чин – младший лейтенант, только называется по-другому. Рейс откладывают до следующего утра, и я возвращаюсь к тете Вале.
Утром я опять прощаюсь с тетей Валей. Она проверяет тетрадки. В качестве столика у нее – откидная дверца бара в мебельной стенке. Я у двери, она поворачивается ко мне, машет рукой. Наташа из комнаты не выходит.
В самолете я открываю книжку про Эдичку. И проваливаюсь в нее, как будто в другую жизнь. Девять часов пролетают совершенно незаметно. Рядом со мной сидит мужчина лет сорока, сказал, что летчик, возвращается домой пассажиром. Он засыпает на моем плече. Я не шевелюсь, чтобы его не разбудить. Мне так нравится его тяжелая, теплая голова. Где-то на середине пути он просыпается, виновато улыбается мне и встревоженно вслушивается в гудение мотора, потом говорит: а нет, нормально все, и снова засыпает, только уже без меня.
В Елизовском аэропорту ранним утром меня никто не встречает, я сама добираюсь до города, а оттуда к маме. Наконец-то мы снова все вместе. Сегодня же едем домой, автобус в пятнадцать тридцать отходит от автостанции. Мама смотрит на мой новый нос, говорит: ну, неплохо получилось, и в глаза не бросается, как будто так и было.
Что ж, значит, я все сделала правильно. Только вот Льву Михайловичу надо еще как-то объяснить, почему я его обманула и не вернулась через два дня, как обещала, а потратила весь свой отпуск.