Николай Сергеевич включил свет в прихожей и помог Вике снять пальто.
— Боже, - сказал он, убирая пальто в стенной шкаф, - только сейчас заметил, что ты на шпильках!
— Удивительно, - сказала она, чуть наморщив маленький нос, - что ты это заметил только сейчас. Раньше ты всегда оценивал женщин, начиная с ног.
Он открыл перед нею дверь в гостиную и посторонился.
— Честно говоря, - сказал он, провожая ее к столу, - на твои ножки я обратил внимание во вторую очередь...
— А в первую? Неужели глаза?
Он отодвинул стул — она села, сложив руки на коленях.
— Нет, шея. Мраморный стебель. Белое?
— Как всегда.
Себе он налил красного, как всегда.
— Чин-чин, - сказала она, с улыбкой поднося бокал к губам.
— Помню, как отец вернулся из командировки в Москву с подарком для жены...
— Твоей матери.
— Ну да. - Поставил бокал на салфетку. - К тому времени и отношения между ними испортились, и располнела мать после родов так, что ни о каких шпильках и речи быть не могло. Шпильки! Сантиметров десять, наверное, если не все двенадцать...
— У меня ниже.
— Мать устроила скандал — туфли стоили дорого, а жили мы тогда, знаешь, перебиваясь с пуговки на петельку...
— Может, он хотел загладить вину.
— Возможно. Мать, впрочем, надела шпильки, с трудом прошлась по дому и убрала в коробку. Отец был разозлен ее реакцией и предложил туфли продать. Мать расплакалась...
— Печально.
— Но когда она думала, что ее никто не видит, надевала те туфли и делала шаг-другой... или крутилась перед зеркалом, кокетливо приподнимая ножку... А когда отец умер, положила в его гроб эти шпильки. Вот так.
— Душераздирающая сцена...
— Скорее — сентиментальная. Незадолго до его смерти они помирились, но ничего не изменилось. Ни-че-го.
— Зато осталось в твоей памяти. - Вздохнула. - Я первые шпильки надела лет в пятнадцать. Материны туфли. Пришлось набить их бумагой. И в первый же день сломала каблук. - Рассмеялась. - Странное дело — мать ругать не стала, только лицо у нее стало такое... Кажется, сейчас я начинаю ее понимать. Просто время пришло, когда я начала ее понимать. - Помолчала.- Помню, у тебя не складывалось с отцом...
— Ты же знаешь...
— Знаю. Это правда, что он и утонул пьяным?
Николай Сергеевич с тяжелым вздохом кивнул.
— Пытался спасти тонущего ребенка и пошел ко дну вместе с ним. В сущности, утопил мальчишку. Во всяком случае, все соседи были в этом уверены. Мне было шестнадцать, сама понимаешь, каково это было. Казалось, весь городок против нас, против меня... Но дело даже не в этом. Знаешь, что такое сапоги мертвеца?
— Что-то знакомое...
— В городке было два военных завода, где хорошо платили. И все мальчишки мечтали там работать. Но оба завода были укомплектованы полностью. Надо было ждать, когда освободится место...
— Когда кто-нибудь умрет?
Он кивнул.
— Почти все мужчины в нашем городке носили кирзовые сапоги. Тяжелая, крепкая, неказистая, но надежная обувь. Юфтевый низ, голенища из хлопчатобумажной ткани, пропитанной синтетическим каучуком. Однако когда человек умирал, хоронили его в туфлях или ботинках. Сапоги донашивали сыновья. Соседи ждали смерти одиноких стариков, чтоб занять их жилье. Подростки ждали смерти какого-нибудь слесаря или электрика, чтобы занять его место на заводе. Таков был заведенный порядок, и никто не хотел да и не мог его изменить. Отец с этим смирился, а я — я хотел сам себя вписать в книгу жизни, даже если для этого пришлось бы ходить босиком. Ну ты понимаешь...
Она положила левую руку на стол — Николай Сергеевич накрыл ее руку ладонью.
Виктория улыбнулась.
— Поздно, Коля. Мы пробовали дважды — не получилось...
— Знаю.
— Я не об этом...
— А я об этом стараюсь не думать.
— Что говорят врачи?
Он покачал обритой наголо головой.
— Помню, как мать угощала меня мороженым. Его редко к нам привозили — мороженое было настоящим лакомством вроде ананаса. Никто в городке ананаса в глаза не видел, но если заговаривали о чем-нибудь очень вкусном, обязательно добавляли: «Как ананас». Вот таким заветным ананасом и было мороженое. Когда матери надоедало наше нытье, мое и младшего брата, она наливала в кружки молока, разводила в нем по ложке ванильного сахара, а сверху посыпала тертым шоколадом. Мы с братом относили кружки в холодный подвал и ждали, когда ж молоко превратится в мороженое...
— И как?
— Нет, конечно. Но часа через два оно становилось холодным, как мороженое, и пили мы его с удовольствием. Довершала дело фантазия — мы с братом были большими фантазерами.
— Ты им и остался...
Он посмотрел на напольные часы, стоявшие в углу.
— Торопишься?
— Нет, - сказал он, - просто привычка образовалась. Эта процедура занимает пятнадцать минут, эта — сорок пять, эта — девяносто... ну ты понимаешь...
Она кивнула.
— Скажи честно, я кажусь тебе старым?
— Я же старше тебя почти на год!
— Боже мой, а мне кажется — наоборот...
— Не подлизывайся.
— Вчера... нет, позавчера я вспоминал, как мы познакомились. Даже записал кое-что...
— Покажешь?
— Нет, конечно. Потом — может быть, но не сейчас.
— Это было лет тридцать назад...
— Двадцать семь лет, семь месяцев, две недели и пять дней.
— Ты меня пугаешь.
— Я тогда был хирургом в Осейской районной больнице.
— И знал Мих-Миха...
— Его лично — нет. Но его люди нас буквально спасали, без них мы не могли бы ни накормить пациентов, ни руки помыть. После того как я сказал, что в отделении нет мыла, Мих-Мих на следующий день пригнал огромную фуру французского мыла — несколько тонн. Всей больнице хватило. А вот его самого впервые увидел на операционном столе...
— Примерно через две недели после нашего знакомства...
— Примерно...
— Как ты попал в этот санаторий, если у тебя не было денег?
— Мих-Мих помог — дал денег.
— И у тебя хватило храбрости и неблагодарности соблазнить его жену...
— Я не знал, что ты его жена. Повстречав тебя, я понял, что схожу с ума. Твоя шея, твои руки, плечи... Я видел тебя во сне. Почерневшая от горя, ты покоилась в хрустальном гробу, и твои роскошные черные бедра фосфоресцировали во мраке, черные бархатные груди мерцали и искрились лиловым инеем, в ее мочевом пузыре льдисто позвякивала плавниками золотая рыбка, а пышный куст черных душистых роз цвел между твоими прекрасными ногами, скрывая источник тайной мощи...
— Сумасшедший фантазер!..
— Но ты же не любила его! Ты мечтала от него уйти, но боялась, и я сделал так, чтобы твоя мечта сбылась! Случайно это получилось или намеренно, не помню, не знаю, но мы ж были счастливы!
Она поникла, поежилась.
— Еще вина?
— Чуть-чуть,- прошептала Вика.
Он наклонился к ней, чтобы налить вина в ее бокал, и зажмурился, вдыхая запах ее волос.
— Спасибо. - Она помолчала. - Теперь ты можешь признаться... ты в самом деле не знал, кто перед тобой на операционном столе?
— Знал.
— Значит, ты намеренно убил его?
— Это был очень тяжелый случай, Вика. Я был обычным хирургом — аппендициты, переломы, грыжа, гланды... а тогда мне пришлось стать нейрохирургом, чтобы извлечь три пули из мозга, причем одна из них была в опасной близости от артерии...
— Ты убил его...
— Из нас двоих не повезло ему. - Вздохнул с улыбкой. - Мы с тобой смогли уехать в Москву, пожениться и прожить несчастнейшие девять лет в твоей жизни, счастливейшие — в моей...
— Наша вторая жизнь была не такой уж и плохой...
— А третьей, похоже, не бывать. Но я счастлив, потому что ты здесь. Почему ты позвонила?
— Захотелось тебя увидеть.
— И все?
— Захотелось услышать, как ты любил меня, терпел, ждал... почему бы и нет?
— Я и сейчас люблю и терплю, но жду — жду ее.Это мы можем прийти, а можем и не прийти, она приходит всегда.
— И боишься, что она явится сегодня, сейчас, в любую минуту...
— Постучать в дверь может кто угодно и когда угодно.
— Но боишься...
— Скажу так: умудренный бесплодными битвами, я постепенно покоряюсь необходимости ничего не знать, ничего не бояться, ни на что не надеяться...
— Замысловато.
— Знаешь, беда даже не в этом, беда в том, что я почти всю жизнь хотел, чтобы ты была рядом, иногда — чтобы хоть кто-нибудь был рядом... терпеть не могу тесноты, но жить без нее не могу... но недавно я сообразил, что должен был понять гораздо раньше и что понимают даже не очень умные люди: только по одному.Мы появляемся на свет по одному и перед Страшным судом предстаем по одному, хотя в жизни у нас были семьи, друзья, враги... там — никого, только по одному... казалось бы, проще простого, но вот поди ж ты... и теперь, когда я думаю об этом, испытываю что-то вроде облегчения: по одному — значит по одному... наверное, так чувствовали себя мои сверстники, дождавшиеся сапог мертвеца...
Оба вздрогнули, когда раздался громкий стук в дверь.
— Ты думаешь...
— Да чепуха это. - Он встал, опрокинув свой бокал. - Я сейчас, подожди минутку...
— Ну уж нет. - Она вскочила, взяла его под руку. - Не для того я сегодня... не для того я двадцать семь лет, черт возьми, семь месяцев и сколько б там этих недель и дней ни было!
— Только по одному, Вика.
— Если обернешься, увидишь меня. Мне этого хватит на всю жизнь.
Они вышли в прихожую.
Николай Сергеевич включил свет, открыл дверь, обернулся...