1892 год
«Ростов-на-Дону. Рожественские праздники дали возможность развернуться не одной широкой натуре. К сонму избранных следует причислить и Ивана Аркашарова. Выпив изрядное количество рюмок, Аркашаров в лице каждого городового видел заклятого врага, что заставляло его вступать в препирательства и «объяснении» с ними. Вчера, 29 декабря, Аркашаров, за разные подвиги на поприще столкновения с городовыми, приговорен мировым судьей 2-го участка к трехдневному аресту. («Приазовский край», No.339 от 30.12.1892 г.).
1893 год
«Ростовский округ. В конце декабря во всех селах и деревнях Ростовского округа происходят торги на сдачу в аренду общественных лавок и питейных заведений. Торги эти, в их настоящем виде, представляют крайне ненормальное и нежелательное явление, на которое давно уже следовало бы обратить надлежащее внимание. У нас сплошь и рядом раздаются жалобы на несостоятельность сельских обществ при уплате податей, земских сборов, улучшения проселочных путей сообщения, содержания училищ и т. п. С этой несостоятельностью в настоящее время по необходимости считаются, с нею даже мирятся, как с чем-то фатально-неизбежным. Между тем, аномалия эта в значительной мере создается искусственно и, при должном участии со стороны лиц, призванных заботиться о крестьянском благосостоянии, она, может быть, если не совершенно устранена, то в сильной степени парализована. Для этого стоит только обратить серьезное внимание на деревенские торги и, по возможности, урегулировать их.
Еще за месяц, полтора до торгов по селам и деревням начинают бегать разведчики, высланные городскими оптовыми торговцами. Переходя из села в село и проживая в каждом из них по несколько дней, эти агенты на месте знакомятся с положением торговли в том или другом общественном здании и наперед дают своим патронам подробные сметы. К концу декабря деревенские кулаки уже положительно и безошибочно знают, в каком селе или деревне им выгодно завести дело, и едут на торги сами или высылают своих доверенных с подробнейшими инструкциями, потребным для задатка и «магарыча» суммами денег и даже с пузатым бочонком «ерофеича». Остановившись в деревне у какого-нибудь деревенского «горлана», т. е. у крестьянина, имеющего, благодаря своей здоровой глотке и способности резонерствовать, неотразимое влияние на сходе, они начинают пускать в ход «верные средства». В хату «горлана» заманиваются отдельные лица из общества и здесь красноречиво урезониваются и настраиваются в пользу известного арендатора, причем «ерофеич» играет, конечно, немаловажную роль, окончательно убеждая простака в самых высоких душевных качествах и благодетельных намерениях будущего целовальника и лавочника. Таких одиночек перебывает у «горлана», смотря по тому, сколько доверенных различных городских фирм съезжаются к торгам. В конце концов, каждый селянин, побывав у нескольких «горланов», делается ко дню торгов совершенно «ошалелым» от всевозможных вбитых ему в голову резонов, а главным образом от беспрерывного в течение нескольких дней пьянства. Такое-то состояние избирателей и нужно их арендаторам и их доверенным. В день торгов они уже считают лишним убеждать кого-либо, а прямо накачивают водкой, по возможности, большее число избирателей, а затем вырывают у общества согласие на аренду с уступками и оговорками. Согласие схода только и нужно арендаторам в день торговли, а самый формальный приговор, который уже пишется потом, они сумеют наедине со старшиною, старостою и писарем уснастить такими пунктуациями, что в результате общество получит не более половины следуемой ему аренды, а остатная половина частью уходит на всевозможные «неустойки» со стороны общества, частью же дается обществу водкой в течение года.
Арендные суммы, выручаемые обществом за лавки и кабаки, составляют почти единственный их доход, который в январе месяце и распределяется сходом на общественные нужды. Последних у каждого общества имеются массы: содержание волостного и сельского правлений, пожарного обоза и училища, ремонт общественных зданий, взнос платежей по обязанностям круговой поруки, починка мостов и греблей, наем сельских должностных лиц и обывательской почты и т. д. – все это требует денег, и денег не малых. На удовлетворение всех этих нужд недостаточно бывает даже полного общественного дохода (в селах, где существуют общественные винные лавки с продажей общественной водки), и очень часто приходится прибегать или к общественным посевам, или еще (чаще) к сбору дополнительных раскладочных по дворам сумм. Какая же может быть надежда на, хотя бы приблизительное, удовлетворение общественных нужд там, где доходы обществ, благодаря беззастенчивому хищничеству крупных арендаторов, урезаются на половину.
Ясно, что на такие хищные приемы, практикуемые на деревенских торгах, должно быть обращено самое серьезное внимание и к их искоренению должны быть приняты самые строгие и безотлагательные меры, если мы не желаем, чтобы наши недоимки ежегодно росли, училища беднели и разваливались, дороги делались не проездными. При этом следует также обратить строгое внимание и на правильность ведения приходо-расходных книг; ведь практикуемая в наших сельских правлениях «бухгалтерия» хорошо известна всякому и особых комментарий не требует».
«Новониколаевская станица. Рыбаки, промышляющие по прибрежьям Азовского моря, нередко попадали в так называемую «носку», т. е. плавали по морю на льду в течение более или менее продолжительного времени, причем одним удавалось спастись, а другие гибли. Случаи эти были часты. Вот что писали в «Д. Р.» об одном из таких случаев.
«Во вторник, 21 декабря, стояла тихая, теплая погода. Четыре родных брата Савины с зятем и их сосед, бывший флотский, отправились зарубать сети недалеко от станицы Новониколаевской. В надежде ночевать дома, они не запаслись ни хлебом, ни лишнею одеждою. Тут же, не далеко от них, партия из 5 человек с хутора Кривой косы тоже зарубала сети. Перед вечером Савины вдруг осознали, что они уже «в носке». Все бросились в разные стороны, ища места, где бы выйти на берег, но не нашли его. Соседняя партия была более счастлива, ей удалось благополучно переправиться на левый берег, к Ейску, на третий день.
Льдина братьев Савиных, очень небольшая, удалилась от припая и отправилась в плавание. Но и эту льдину, к их ужасу, начало ломать на мелкие куски. Рыбаки прилегли, чтобы заснуть. К утру был мороз в 12 градусов, и они оказались вблизи другой льдины, что была побольше. Рыбаки тут же воспользовались таким подарком судьбы и с помощью прогонов переползли на эту льдину на животах, конечно, промокнув в воде. Поплыли дальше, не зная куда. Хлеба не было, корма лошадям тоже. Лошади от голода лубки на санях пообъедали.
22 декабря мороз был еще ужаснее, и поднялась кура. Рыбаки пришли в отчаяние. Несмотря на мороз и куру, они снимают шапки, становятся на колени, начинают хором петь, как умеют, молитвы, призывают на помощь всех святых, вспоминают отцов, матерей, всех родственников и знакомых, заочно прощаются со всеми, прощаются друг с другом, предвидя неминуемую смерть. Уже обморожены уши и, чтобы не обморозить рук, рыбаки оборвали полы у одежды и обернули руки, а ноги давно обмерзли и потеряли чувствительность.
24 декабря мороз достиг 15 градусов, кура не переставала. Ночью к ним приплыла новая льдина, на которую они поспешили перебраться опять с помощью прогонов на животах. Лошадей рыбаки привязали к семеням (которыми рубят лед) и связали сани с санями, чтобы животные не препятствовали им ползти. Несчастные животные, почуяв неминуемую гибель, сделались как бы разумными: начали дергать хозяев за полы одежды, прятать головы под их одежду и плакали. Избавившись от лошадей, рыбаки очутились на новой льдине и в этот день проплыли мимо Бердянска к Керчи, но Бердянска и Бердянского маяка они не видели из-за метели. К вечеру кура утихла, и «бывший морской солдат» узнал местность. Бердянск остался позади, а впереди вдалеке виднелся Керченский маяк. Настала ночь. Голод, холод, мороз, но ветра нет. Плывут они всю ночь, грызут лед, языки и губы пообморзили. Затем начали прятаться друг от друга, чтобы лечь и уснуть. Кто был пободрее, стал отыскивать других и тащить за собою. В таком положении рыбаки проводят всю ночь 24 декабря.
25 декабря мороз достиг 20 градусов. Ветра нет. Не смотря на истощение сил, рыбаки идут по льдине, которая во многих местах суживалась до 7 сажень (15 метров) и опять увеличивалась. Шли целый день. Наконец, к вечеру увидели справа от них, в стороне, рыбацкую хату. Тут они определились, что плыли уже не к Керчи, а обратно к Таганрогу. Удалось выбраться на берег и побежали, если это можно назвать бегом, к хате. В хате застают одного караульного с завода. На столе лежит хлеб, кутья и водка. Один из рыбаков, воспользовавшись разговором с караульным, тайком схватил хлеб под полу, вышел в сени, переломил его и начал есть, причем чуть не подавился от жадности. Когда все поели кутью и выпили водки, стали раздеваться. Оказалось, что голенища примерзли к онучам, а онучи к ногам. Изрезали сапоги, начали сдирать онучи, вместе с ними отставали куски тела. Ступни ног оказались у всех обмороженными до того, что были наподобие студня. Ноги обернули разными тряпками и в большом мучении провели ночь.
На Рождество Христово, утром, прислали за рыбаками подводу с завода, находившегося верстах в трех. Хозяин этого завода, ейский мещанин, запряг верблюдов, закутал всех обмороженных в шубы и отправил их в Ейскую больницу. Оттуда дали знать в станицу Новониколаевскую отцу Савиных, который и забрал их. А спустя несколько дней ейские рыбаки нашли лошадей Савиных замерзшими. Рыбацкий инструмент и хомуты они забрали и сообщили о своей находке Савиным. Двое из шестерых рыбаков остались без ступней».
«Ростов-на-Дону. Большая мясная и куриная лавка. Гуси целой тучей висят под потолком, лежат на полках. В стороне, резко выделяясь белизной – несколько индеек. Тут же и прочая рождественская снедь.
В лавке куча покупателей. Три приказчика и хозяин суетятся до изнеможения. Идет горячая закупка гусей.
- Хорош? – критически щупает покупательница выложенного перед ней гуся.
- Первый сорт!
- Может сух?
- Помилуйте!
- Или жирен очень?
- В самом аккурате, будьте благонадежны…
- А потроха? Не набит какой-нибудь гадостью?
- Сударыня, верьте совести – ничего, кроме законных внутренностей.
Дама все еще с сомнением щупает кожу гуся.
- Свеж ли?
- Не то что свеж, а прямо запеть хочет, ей-Богу!
В лавку, широко размахнув дверью, вваливается купец в лисьей шубе.
- Здорово, - кивает он мяснику.
- Милости просим, ваше степенство, - осклабляется тот.
- То-то ваше степенство! А можешь ли ты наше степенство гусем удивить, а? Понимаешь – можешь ты меня гусем удивить?
- Сию минуту-с…
- Не егози. Ты мне прямо скажи: удивить можешь?
- Могу-с…
- Вполне?
- Вполне-с…
- Тащи.
Мясник скрывается и через минуту является с огромным гусем. Купец смотрит, щупает и нюхает.
- Гм… Хорош… Решительно хорош. Настоящий купеческий гусь, а не чиновничий заморыш…
- Позвольте-с! – вдруг оскорбляется господин в барашковом пальто. – Как вы смеете? Я сам чиновник и не позволю-с…
- Брысь! Нишкни! – просит купец. – Не доводи до тридцать восьмой без замены денежным штрафом.
- Аршинник! Алтынник!
- Ах, Господи, - вздыхает купец, - этакое теперича время, и вдруг – по тридцать восьмой! Господин чиновник, ваше благородие…, не вводи во искушение.
Мясник старается разъединить купца от чиновника. Последний тоже горячится.
- Я титулярный советник-с! Я не позволю! Я…
Он не договорил и выскакивает из лавки. Купец уныло разводит руками:
- Вот тебе и фунт! Заместо гуся – протокол»! (Приазовский край. От 30.12.1893 г.).
1907 год
«Из прошлого. В существовавшем до последнего времени обряде именного проклятия особенно бросалось в глаза следующее противоречие. В многочисленных церквах, построенных Мазепой на юге и юго-западе России, ежедневно во время литургии поминалось его имя, как создателя и благодетеля храма. В этих же самых церквах раз в год, в первое воскресенье Великого поста, имя создателя и благодетеля храма, предавалось анафеме. По поводу такой несообразности и противоречия рассказывают следующий случай. Император Николай I, будучи в Киеве, посетил военный собор. Выходя из церкви, государь окинул своды взором и, любуясь архитектурой, спросил у настоятеля собора:
- Кем построена церковь?
- Мазепой… - робко ответил настоятель, и слово замерло в его устах.
- Что же, вы молитесь о нем? – спросил государь.
- Молимся, когда по уставу церкви возглашаем о создателях и благодетелях святого храма сего. – ответил настоятель.
- Молитесь, молитесь. – с легким вздохом произнес государь император и быстро вышел из церкви.
При императоре Александре II святой синод постановил отменить обряд именного проклятия.
***
В 1847 году в Костроме внезапно участились пожары. Возникло подозрение о поджогах. Костромские власти стали разыскивать поджигателей, среди местных поляков. Тогдашний костромской губернатор проявил необычайную энергию, что из Петербурга послали даже флигель-адъютанта для расследования губернаторских действий.
Обнаружилось, что унтер-офицер поляк Ярушевич, заподозренный в поджоге, при допросе в квартире начальника губернии был жестоко избит розгами. В объяснение своих действий губернатор заявил, что «во время бывших в Костроме пожаров и при всеобщем смятении он сам было поверил народной молве о виновности Ярушевича и прочих поляков, почему действительно наказал его и другого рядового солдата Шитховского, надеясь исторгнуть у них признание и открытие злоумышления, полагая этот случай выходящим из пределов закона». Это место Николай I подчеркнул и отметил тремя восклицательными знаками.
На рапорте флигель-адъютанта Брина о действиях костромского губернатора Николай I сделал: «Представить сегодня же в комитет министров и послать фельдъегеря арестовать губернатора и привести сюда, где и передать военному суду под арестом».
Костромской губернатор был приговорен судом к лишению чинов и орденов и к отдаче в рядовые. (Приазовский край. №344 от 30.12.1907 год).