Имя Леонида Максимовича Леонова (19 (31) мая 1899 г. — 8 августа 1994 г.) стоит в ряду бесспорных классиков отечественной литературы ХХ века. И дело здесь, конечно, не в том, что свой творческий путь он начал ещё при Николае II, а если не точку, то многоточие в последнем романе "Пирамида" поставил уже в эпоху ельцинских "рыночных реформ", заодно отметившись публикациями в нашей газете, тогда ещё носившей имя "День". Известная фраза о том, что "в России нужно жить долго" имеет не только явное логическое ударение на слове "долго", но и скрытое, глубинное — на слове "жить". Не коптить с рождения до старости небо, но жить всевозможно — и словом, и делом, — реализуя полноту собственного бытия. Так, чтобы оно не просто длилось и после физической кончины человека, но передавалось как непреходящая ценность из поколения в поколение своего народа.
Леонид Леонов во всех сложнейших и кровавых перипетиях исторически недолгого (1914–1991) ХХ века — века войн и революций — подчёркивал и утверждал то, что, несмотря и вопреки всем расколам и новациям (но и благодаря им), оставалось постоянным и неизменным в самом способе русского бытия, связующего воедино, оживляющего и наполняющего смыслами все природные и человеческие стихии. Его романы "Дорога на Океан" (1935), "Русский лес" (1953) и "Пирамида" (1994) — только самые зримые, объёмные и памятные узлы этой леоновской вязи и связи. Но, конечно, она гораздо шире и, можно сказать, "узорчатее". Не только внутри литературы, но и за пределами её.
В команде, в артели Леонов работать умел (по всем параметрам, и, например, коллективный роман-буриме 1927 года "Большие пожары" с его участием — свидетельство тому), но предпочитал любому "конвейеру": хоть художественному, хоть идеологическому, — всегда всё, от начала до конца, делать своими руками.
В литературе Леонов был своего рода "Левшой", мастером наособицу, чутким ко всему старому, традиционному, но и ко всему новому, небывалому. Опять же, не только в литературе. Конечно, главного героя романа "Скутаревский" (1932), который занимается проблемой беспроводной передачи энергии на расстояния, можно считать "русским Теслой", хотя научно-технический антураж там далеко не главное, но и впечатления театральной декорации он не производит, а вот многолетнее участие Леонида Леонова в редколлегии журнала "Наука и жизнь", а до того — "Юный техник", причём далеко не в роли "свадебного генерала" — явление намного более широкого порядка. "Виктор Николаевич Болховитинов, пришедший в журнал ("Наука и жизнь". — Авт.) в качестве главного редактора, среди первых пригласил в редколлегию Леонова. "Пригласил" — не совсем то слово. Они вместе задумывали и придумывали журнал — его разделы, направления, темы, рубрики", — отмечалось в журнальной публикации 1999 года, посвящённой столетию со дня рождения писателя. "Его интересовало, как всё устроено", — характеристика от самого В.Н. Болховитинова, вспоминавшего их совместный визит к знаменитому физику Л.Д. Ландау, в ходе которого Леонид Леонов продемонстрировал немалую осведомлённость и в проблемах современного естествознания, вплоть до астрофизики. Что было результатом не любопытства дилетанта, но целенаправленной работы Леонида Леонова по эстетизации научного и социального знания, трансформации его в системы художественных образов: то, что, собственно, и составляет суть эстетической деятельности вообще и искусства в частности, но большинством авторов осуществляется в стихийном, неосознанном порядке. А для Леонова это было сознательным и целенаправленным выбором. При этом ни "научной фантастикой", ни тем более паранаучным фэнтези его произведения не были, отвечая прежде всего на вопросы не "Что?" и "Как?", а "Зачем?".
А значит, нет смысла рассматривать тот же "Русский лес" в качестве истока "экологического сознания", даже в изводе отечественной деревенской прозы, не говоря уже о нынешнем западном "зелёном фашизме". Точно так же нет смысла видеть в нём подлаживание писателя под "сталинский план преобразования природы". Леоновское целеполагание совершенно иное: для него прежде всего важно то, во что могли и должны были в итоге вырасти, превратиться все эти насаждения лесополос, строительство водохранилищ и каналов и т. д. Так что Максим Горький верно угадал, заметил и поддержал в молодом писателе будущего мастера социалистического реализма, как он сам его понимал, — нацеленного не на то, что есть, а на то, что должно быть.
Кстати, если "Дорогу на Океан" можно назвать своего рода гимном индустриализации и модернизации СССР в рамках всемирной революции, начатой и продолжаемой русской цивилизацией, то уже "Русский лес" стал художественной констатацией того факта, что этой цели в конкретных социально-исторических условиях середины ХХ века нашей стране и обществу достичь "одним рывком" не удастся. "Русский лес" можно рассматривать как своего рода эпитафию "матрице" коммунистической идеи на отечественной почве — но с верой в возможность её возрождения на той же почве, которую предстоит ещё дополнительно возделывать и защищать.
Но всё это без уникального художественного таланта Леонида Максимовича не имело бы и десятой или даже сотой доли своего значения, оставаясь мёртвыми схемами или абстрактными упражнениями в визионерстве. А вот облечённые в плоть образов, наполненные живой водой русского языка, они обретают и жизнь, и своего рода бессмертие. "Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстояньи", — хрестоматийные строки Сергея Есенина вполне можно отнести и к Леониду Леонову, который, кстати, был в числе самых близких поэту людей с момента их личного знакомства летом 1924 года. Леонид Леонов — явление большое, причём настолько большое, что и нынешнее расстояние оказывается недостаточным для того, чтобы в полной мере и с нужного ракурса разглядеть его "лицо".
Владимир Винников