Ночь пятницы, полная тревог, закончилась, и настало утро субботы. Мы кое-как собрались, отвезли детей дедушке с бабушкой и поехали в клинику - на 9.30 у нас был назначен прием у хирурга, чтобы обсудить детали предстоящей операции. Но ехали мы туда не столько для этого разговора, сколько ради того, чтобы встретиться с Джеськой, погулять с ней по парку, погладить по спинке, поцеловать в носик... Мы знали, что все это, скорее всего, будет в последний раз.
Мы ехали прощаться с нашей любимой собакой.
Предыдущая часть здесь:
В тот день в ветклинике было много народу. Мы с мужем сидели с краю и ждали, когда вызовут нас. Абсолютное большинство посетителей было с животными. Ветеринары выходили в зону ожидания и приглашали пациентов к себе по кличке питомца. Раньше мы тоже всегда так ждали, когда выйдет наш врач и скажет "Джесси". А сейчас мы сидели одни... Где-то в сторонке тоже плакала женщина. "Сколько же слез пролито в этом месте?" - невольно думала.
Ждать нам пришлось недолго, минут десять, но мне они показались целой вечностью. Я вспоминала, как когда-то мы пришли в эту ветклинику впервые (правда она тогда находилась в другом месте, рядом с нашим домом), чтобы сделать Джеське прививку, а она испугалась и спряталась под кресло. Вытащить ее оттуда оказалось непростой задачей - я практически легла на пол и тянула щенка за лапки, уговаривая не упираться, а все вокруг смеялись. Да и я смеялась - это все было очень забавно и мило.
А сейчас мы молча сидели, будто в ожидании казни, уставившись в одну точку и не в силах проронить ни слова.
"Как быстро пролетело это счастливое время! И почему за него нужно расплачиваться такой болью?" - думала я.
Ждать нам пришлось недолго, минут десять, но они показались мне целой вечностью. Наконец вышла наша врач, Евгения Николаевна, и по привычке позвала Джесси по имени. Потом она быстро поправила себя, уточнив: "Владельцы Джесси".
Такое ужасное слово - владельцы. Будто собака - это имущество... Она, врач, прекрасно знала, что для Джесси мы - мама и папа, но правила есть правила. Положено использовать именно этот, совершенно неуместный термин.
Мы зашли в кабинет. На минутку в воздухе повисла тишина.
Евгения Николаевна хорошо знала нашу собаку - она ее уже оперировала в сентябре, а до этого делала гастроскопию. Это она обнаружила у Джеськи врожденную патологию полгода назад. Тогда она твёрдо сказала, что лезть туда нельзя - слишком опасно для жизни.
Но за полгода ситуация круто изменилась: оказалось, что патология стала не совместима с жизнью, и операция была последней надеждой. Маленькой, призрачной, практически невероятной.
Евгения Николаевна оказалась единственным хирургом, который вообще был готов взяться за нашу проблему - остальные сразу отказались как от заведомо безнадёжного случая. А она решила попробовать.
"Раньше организм Джесси как-то справлялся с этой проблемой, но теперь он исчерпал свои возможности. С каждым днем ситуация стремительно ухудшается, мы не можем больше ждать. Операция очень рискрванная, шансы на успех невелики, но у нас нет другого варианта" - сказала врач. Мы это и так знали.
Евгения Николаевна взяла лист бумаги и нарисовала небольшую схему, чтобы показать возможные варианты расположения див-ла. Как она нам объяснила, основная сложность для того, чтобы дать хоть какие-то прогнозы, заключается в том, что совершенно непонятно, в каком конкретном месте он находится. По УЗИ кажется, что в одном месте, а судя по результатам гастроскопии - несколько в другом. Пока не откроешь и не увидишь - не узнаешь. Забегая вперёд, скажу, что, со слов врача, ни гастроскопия, ни УЗИ не показали точного расположения кармана в ДПК - он оказался в другом в третьем месте.
Идею как-то пытаться его ушить, как говорил нам другой врач, наша хирург не поддерживала - она собиралась полностью отрезать его и сшить здоровые участки кишечника. Но вот тут все решало расположение самого див-ла: как он расположен относительно поджелудочной железы и её протоков, а также желчных протоков. С большой долей вероятности протоки могли выходить прямо в это место, а значит ничего сделать не получится.
Ещё огромную роль играла поджелудочная железа - трогать её, как я поняла, вообще крайне нежелательно. В нашем случае не трогать её не получилось бы ни при каком раскладе, но от того, какая часть поджелудоной пострадает при хирургическом вмешательстве, напрямую зависели шансы на выживание.
Как объяснила нам врач, планы у её такие: она вскрывает брюшную полость и смотрит, можно ли вообще что-то сделать. Если хоть что-то можно попытаться исправить, она, конечно, приложить все усилия. А если врач поймет, что ситуация абсолютно безнадежна, то можно либо зашить обратно и дать собаке дожить свои несколько дней в мучениях, либо поступить более гуманно. "Решайте сами, захотите ли вы приехать к ней и попрощаться в этом случае, но учтите, что ей будет очень плохо. У животных есть большая привилегия, которой нет у людей, и по моему мнению грех ею не воспользоваться", - сказала врач.
И я была полностью с ней согласна. Мы договорились, что при таком раскладе она мне позвонит, чтобы получить моё согласие не выводить собаку из наркоза.
Второй вариант, при котором можно попытаться что-то сделать, Евгения Николаевна разделила на два крайних подварианта. Самый лучший расклад, при котором поджелудочная железа пострадает минимально - самый благоприятный. На него была вся надежда. Между ним и самым неблагоприятным было множество других вариантов, а каким окажется наш - лотерея. Никто не знал, чего ждать.
Врач сказала, что сами операции подобного вида животные, как правило, переживают. А вот что будет дальше - зависит от организма. Она четко дала нам понять, что умирают обычно не в процессе, а после операции, в течение первой недели.
Вот тогда-то я поняла, что весь этот кошмар закончится, скорее всего, не сегодня. Это, конечно, если нам еще повезёт...
Мы задали ещё пару вопросов хирургу, а затем пришла анестезиолог, чтобы обсудить свою часть работы, но это было скорее формальностью.
Ещё накануне мне хотелось попросить Евгению Николаевну сделать все, что в её силах, объяснить ей, что Джесии для нас - как ребёнок, что она нам очень дорога. Но по нашему разговору я почувствовала, что она и так все это знает, и не стала ничего говорить.
А потом мы вышли из кабинета.
Впереди нас ждало самое важное и самое страшное - встреча с Джеськой.
Скажу честно, настой у меня был очень плохой - я не чувствовала ни капли надежды. Для меня, оптимистки по жизни, это было какое-то совершенно новое, необычное ощущение полной безнадеги. Про такие случаи говорят "плохое предчувствие". Так вот, у меня было плохое предчувствие.
Я думала, что это будет наша прощальная прогулка.
И хоть умом я понимала, что не должна плакать и показывать Джеське свою тревогу, я не представляла, как это сделать. За прошедшую ночь я несколько раз пыталась пообещать себе, что буду вести себя как сильный человек, чтобы наша последняя прогулка получилась для собаки счастливой, а не травмирующей, но лишь убедилась в том, что я - слабачка. Я не могла взять себя в руки и ненавидела себя за это.
Но, когда нам привели Джеську и разрешили погулять с ней в течение часа, я вдруг поняла, что просто не имею права распускать сопли при ней. Мы надели на Джеську комбинезон, который привезли из дома специально для этой прогулки, чтобы она не замёрзла, и я попросила мужа вывести её из клиники и подождать меня на улице, а сама пошла в туалет, вытерла слезы и поклялась своему отражению в зеркале, что я поступлю так, как должна.
Мы гуляли по заснеженному парку, болтали, гладили Джеську, поиграли с ней. Мне много раз хотелось остановиться у скамеечки, сесть на неё, взять на руки любимую собаку и обнимать, обнимать, обнимать... Но что-то подсказывало мне, что это - не то, что нужно ей. А ей, собаке, которая уже несколько дней провела в страхе и одиночестве в больничной клетке, была нужна обычная прогулка со своей семьёй в привычной обстановке. Врядли ей нужны были мои охи-вздохи, слезы, сопли и прочие волнения. Наверняка в первую очередь ей сейчас было нужно просто ощущение стабильности, чувство того, что все осталось таким, как раньше. Она бежит по парку, с интересом нюхая свежие следы на снегу, рядом любящие её люди, которые в любой момент, когда она этого захочет, погладят, похвалят, приласкают, поиграют - не в этом ли собачье счастье?
Даже если ей осталось жить несколько часов, зачем ей знать, что она скоро умрёт? Зачем ей видеть наши страдания и страдать самой? Пусть лучше она просто чувствует, что её любят, с ней гуляют, а все вокруг привычно хорошо. Мы обязаны сделать этот последний совместный час счастливой для неё.
Поэтому я на корню пресекала собстенные попытки схватить собаку и рыдать в её шерстяную спину.
Предыдущей ночью я не смогла уснуть и много раз прокручивала в голове слова, которые скажу своей четвероногой малышке.
Я расскажу ей о том, как сильно я её люблю, как счастлива я была каждую минуту, проведенную с ней. Признаюсь, что никогда не злилась на неё по-настоящему, а за разодранный диван восемь лет назад ругала исключительно в воспитательных целях. (Я ведь и правда никогда на неё не злилась... Ругала, когда ситуация этого требовала, а сама всеми силами пыталась не засмеяться).
Я собиралась извиниться перед ней за то, что стала уделять ей меньше внимания, когда появились дети, - его пришлось разделить на них троих. Я хотела от всего сердца поблагодарить её за счастливейшие восемь лет, которые мы провели вместе, за ту любовь, которую она мне открыла, за её собачью преданность, за её доброе сердце и искренность, которой, пожалуй, нет ни у одного человека.
Я столько всего хотела ей сказать! Не знаю, поняла бы она хоть малую часть из того, что я собиралась говорить...
Я оставляла все это на момент прощания, чтобы не портить прогулку. Но, когда к назначенному часу мы вернулись в клинику, и наступил тот самый момент, я не смогла произнести ничего подобного.
А вместо этого я обняла Джеську за шею, поцеловала в нос и сказала:
"Держись, Джессюха, ты очень нам нужна. Я никуда тебя не отпущу, так что постарайся, как только можешь. Мы очень ждём тебя дома.
Я очень люблю тебя. Завтра навещу, послезавтра навещу, а потом уже и домой поедем. Так что не прощаемся!"
Ее забрал врач стационара. Когда малышка обернулась в нашу сторону, я ещё раз крикнула, что жду её дома.
А когда они скрылись за поворотом, я поняла, что больше не могу держаться.
Спустя некоторое время мы ехали домой. Обливаясь слезами, я вдруг с удивлением обнаружила у себя новое чувство, которого, как бы мне ни хотелось, не было раньше: у меня появилась надежда.
Хирург предупредила нас, что Джеську возьмут на операцию последней, потому что её случай самый тяжелый. Это должно было произойти ближе к вечеру - точного времени никто не давал. Нам оставалось только молиться и ждать звонка.
Изначально я думала, что детей мы заберём ближе к ночи, чтобы они поменьше варились в той атмосфере, которая сейчас наполнила наш дом. Я не могла взять себя в руки и хотя при них не показывать своих чувств.
Но теперь ситуация изменилась - мы узнали, что, вероятнее всего, страшное ожидание конца растянется на несколько дней, а их из жизни не вычеркнешь.
По иронии судьбы ещё до того, как Джесс попала в больницу, мы собирались именно в эту субботу наряжать елку. Для кого-то это может показаться слишком рано, но мы всегда начинаем подготовку к Новому году в начале декабря, в том числе потому, что я устраиваю для детей игру в адвент-календарь. В этом году я загорелась идеей сделать какой-нибудь интересный и красивый адвент ещё в середине осени, поэтому все подготовила заранее. Как же я потом радовалась, что практически все успела сделать до джеськиной болезни! Иначе, наверное, просто ничего бы не сделала.
Мой адвент-календарь был рассчитан на 24 дня и должен был начинаться в воскресенье, на следующий день. Дети про него не знали, но мы обещали им наряжать елку в субботу, и они очень просили не отменять это мероприятие. Я чувствовала вину перед мальчишками за то, что лишаю их предновогодних чудес из-за своих эмоций и тревог.
До операции оставалось несколько часов, а после неё нас ждали либо окончательный факт потери, либо мучительное ее ожидание, которое могло растянуться на целую неделю. И мы решили, что сейчас, в эти несколько часов, нам все равно нужно куда-то себя деть, поэтому забрали детей домой и стали наряжать елку.
"Неизвестно, что будет дальше, пусть хоть сейчас они почувствуют сказочную атмосферу приближающегося Нового года. Да и для нас это способ хоть как-то отвлечься", - думала я.
Дети очень радовались елке. А мы с мужем вспоминали, как год назад мечтали о том, как в следующий раз будем наряжать елку в своей собственной квартире, в которую мы только собирались переехать. Казалось, что это будет какой-то особенный, торжественный момент.
Кто ж знал тогда, каким именно окажется этот "особенный" момент...
Я больше наблюдала за суетой вокруг ёлки со стороны - как ни пыталась, а влиться в предпраздничные хлопоты оказалось для меня непосильной задачей. Все это время я не выпускала из рук телефона, боясь пропустить звонок врача.
Время тянулось необыкновенно медленно.
В конце концов мои нервы сдали окончательно, и я закрылась в другой комнате. Спасибо мужу - он доделал все дела с детьми, а потом приготовил ужин.
Я постоянно смотрела на часы, пытаясь угадать, что сейчас происходит с Джеськой. То, что уже семь, а мне не позвонили, казалось хорошим знаком: больше всего я боялась звонка врача посреди операции. Семь, семь тридцать, восемь... А мне все не звонят. Наверное, это хорошо?
Ближе к девяти вечера раздался долгожданный звонок.
"Мы только что закончили и все прошло очень даже неплохо", - сказала Евгения Николаевна.
В результате недолгого разговора с врачом я поняла, что она очень довольна результатом своей работы. Из тех возможных вариантов, которые она мне описывала, нашим оказался не самый лучший, но близкий к нему.
Нам очень повезло.
Самое страшное не случилось, но радоваться было ещё рано. На тот момент никто не гарантировал того, что Джесси выживет, но теперь у неё появились реальные шансы на это.
Вот так закончился тот невероятно сложный день.
Ещё с утра всё казалось абсолютно безнадёжным - мы ехали, чтобы навсегда попрощаться с нашей малышкой. В последний момент я вдруг передумала прощаться, а к вечеру появилось самое главное - надежда.
