Пелевин Виктор. Круть. — М.: Эксмо, 2024.— 496 с.
Надеюсь, расшифровка аббревиатур, вынесенных в заголовок этой статьи, особого труда не составит. Во всяком случае, первой. А вторая — опять же, на всякий случай — устоявшееся в отечественных окололитературных кругах обозначение Пелевина Виктора Олеговича по фамилии-имени-отчеству (ФИО) автора. Эти аббревиатуры в русском языке выглядят как рифмующиеся между собой. Но насколько случайна — или, напротив, оправданна — такая рифма? По-моему, настолько же случайна и оправданна, насколько придуманная писателем фамилия Шарабан-Мухлюев с именем-«матчеством» Герман Азизович для придуманного им классика будущей русской литературы (себя, нелюбимого? «Надеемся, это не автобиография» — меланхолично интересуются читатели на ЛитРес) в мире серии Transhumanism Inc. («Круть» — уже четвёртая по счёту книга этой серии).
Впрочем, фирменной пелевинской игры в слова, глума, «стёба» и троллинга это обстоятельство ничуть не отменяет. Иное дело, что занятие это в текущих обстоятельствах места и времени, после 24 февраля 2022 года, сильно изменило свои смысловые параметры, ибо Zeitgeist (дух времени) и Ortgeist (дух места) утратили своё глобальное измерение и общее течение, поэтому жить по «всемирному» времени в одинаковых повсюду шатрах «новых кочевников» стало уже не только субъективно непонятным, но и объективно невозможным делом. Соответственно, нет больше того игрового хронотопа («Бахтин» в романе «Круть» вообще фигурирует в качестве ложного «кодового слова» вместо «Янагихара»), в котором писатель Пелевин чувствовал себя как рыба в воде при самых разных показателях её солёности, температуры и давления.
На любую претендующую быть универсальной систему ценностей (вернее, даже эпистему ценностей): хоть «традиционных», хоть «совковых», хоть «либеральных», — у писателя Пелевина (и гласа народного, к которому он внимательно прислушивался и который пытался транслировать через себя всё время пребывания в литературе) находилась внесистемная (и внеэпистемная) альтернатива. Писатель Пелевин неизменно любезен был народу как носителю нашего русского языка не тем, что чувства добрые он лирой пробуждал, а тем, что в перестроечные, что в рыночно-демократические времена, давал возможность иных взглядов, иных трактовок наблюдаемых феноменов — вне текущего неизвестно откуда и, по большому счёту, неизвестно куда и когда «мейнстрима». Но вот сейчас возможности трансляции «иного» оказались исчерпаны — прежде всего как раз на эпистемологическом уровне. Что на уровне религиозной эпистемы, что на уровне эпистемы Просвещения: хоть в её позитивистском, хоть в коммунистическом, хоть в либеральном изводах. Всё, Чапаев и Пустота. Трансгуманизм, феминизм, криптовалютность и прочее — это уже системная рябь на воде. А вдохновение — такая, извините, круть, которая имеет свойство покидать тех, кто в неё не верит. Без чего оказывается невозможно сложным делом даже идти в ногу с этим самым временем — приходится за ним сначала поспевать, а затем уже и откровенно гнаться.
Так что остаётся писателю Пелевину? Жить (и писать) «по местному времени»? Это тяжёлая (и вряд ли быстрая, если вообще возможная) для него перестройка и перестрелка. C неопределёнными и непредсказуемыми рисками (в числе которых — и образ Рыбы-Лоцман. Это что-то личное у них, а Галина Юзефович — видимо, пелевинская аватара пушкинского образа той, кому посвящалось стихотворение «Я помню чудное мгновенье…») Не говоря уже о трудах по созданию принципиально новой художественной эпистемы — такой задачи для писателя Пелевина ранее вообще не существовало. А потому на месте авторских афоризмов находится примерно следующее: «Фирма нам теперь Духоград строить назначила. Вторая ходка после Лондонграда. Лет через десять вернутся, споют за забором «Winds of Change», отрясут все груши и по новой…», ««Национальная идея — это то, во что вы должны верить, пока начальство ворует...», «Мне нужно сохранить себя для будущей большой судьбы, великого поприща… — защищать внутренние и внешние рубежи духа в симфонии с начальством, указывая ему на то, что оно по добродушию часто не видит…» Впрочем, последняя цитата — уже из творчества Г.А. Шарабан-Мухлюева.
В итоге не мудрено, что еn masse читательские отзывы на книгу Пелевина выглядят намного интереснее самой книги. От наивно-второклассных и «косящих» под них откликов типа: «Читаю уже второй роман, всё нравится…»; «Пелевин исписался…»; «Всё невероятно хорошо и даже местами понятно...» «Не в масть своими руками шкрябать за этот петушиный роман, так что всё скинул на бота…», «За всю книгу не удается найти ни одной идеи, которая могла бы зацепить или заставить задуматься...», — до вполне претендующих на многомерность: «Его книги рассказывают более-менее об одном и том же и создаются по одной и той же формуле. Взять что-то из современной повестки, замешать всё это с затуманенными истинами и добавить шуток... Что происходило за год. Тапали хомяка. Добавлено…»; роман «паштетный, при этом плохо перемешанный, с перьями и чешуёй, динозаврами и феминистками»; «Пелевин отчуждён от реальности уже не в высоком буддистском, а в презренном постмодернистском обычае…»; «Всего лишь на скорую руку сработанный задник для извечного пелевинского глума и циничной иронии, никого и ничего не жалеющих…» (не сказать, что никого и ничего не желающих); «Будто пишет Пелевин ради выпуска книги раз в год и заработка, а о чём пишет — неважно. О пустоте. Пипл всё равно схавает…» «мастерски «приготовленную сборную солянку» из сюжетов и мемов из интернета…»; «Пелевин переехал в то пространство, где придраться к его социальной сатире будет сложнее…»; «Время сейчас такое, и автор отрабатывает заказ...»; «Автор изрядный тролль, и в этом в годах не уступает. В каком-то смысле, наше время и заслуживает именно такие сюжеты…» etc. В общем, «не мы такие — жизнь такая…»
Но в ней, в этой жизни, похоже, время разбрасывать камни неприметно и неожиданно для всех сменилось временем собирать камни и делать их краеугольными. Но давайте всё же не забывать, что перед тем, как исписаться, автор всё же должен что-то да написать. А писатель Пелевин явно писателя Пелевина не читает. Хотя пелевинское самосебепожертвование продолжается. И возможность чуда не равняется нулю.
Георгий Судовцев