Знаменитый канадский журналист и подкастер, автор книг «Переломный момент: Как незначительные изменения приводят к глобальным переменам», «Гении и аутсайдеры» и «Бомбардировочная мафия», исследует волны ограблений банков в Лос-Анджелесе и самоубийств в благополучном провинциальном городке, вспышку Covid-19 в Бостоне и опиоидный кризис, бегство белых и легализацию однополых браков, чтобы показать — на радость сторонникам социальных наук, — что социальные эпидемии предсказуемы, имеют своих «нулевых пациентов» и подчиняются законам.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
СВЕРХИСТОРИЯ
Глава 7
Лос-анджелесский клуб переживших Холокост
В начале Второй мировой войны Фред Диамент был отправлен в концлагерь Заксенхаузен, а оттуда в Аушвиц. Ему было 15 лет. Отца Фреда забили до смерти, а брата повесили. Он провёл пять зим в лагерях, участвовал в подпольном сопротивлении в Аушвице, пережил марш смерти в 1945 году, познакомился с будущей женой на лодке по пути в Палестину, принимал участие в войне за независимость Израиля и Синайской войне 1956 года, перебрался в Лос-Анджелес, закончил университет и стал исполнительным директором компании-производителя женской одежды.
Лучшим другом Фреда был Зигфрид Хальбрайх, с которым они вместе были в Заксенхаузене и Аушвице. Зиг был одним из лидеров аушвицкого сопротивления и — поскольку до войны он был аптекарем — врачом для узников. Он переехал в Лос-Анджелес в 1960 году и открыл рамочную мастерскую.
Была ещё Маша Лоэн из Литвы. Она содержалась в концлагере Штуттгоф, неподалёку от польского Гданьска, и дважды переболела тифом. После войны она вышла замуж за любовь всей своей жизни и перебралась в Лос-Анджелес.
Фред, Зиг и Маша были ядром лос-анджелесского клуба переживших Холокост. Они вместе посещали по вечерам занятия по английскому языку. Постепенно к ним присединились другие пережившие Холокост. Их учитель предоставил им помещение. Поначалу они просто разговаривали, но потом начали приносить связанные с теми временами вещи. Позже они собрали все эти артефакты и устроили небольшую выставку, на которую пришло несколько тысяч посетителей.
Еврейская федерация Лос-Анджелеса выделила им помещение на первом этаже своего здания. Выставка получила название Мемориальный музей мучеников. Это был первый музей Холокоста в США. Сегодня музеи Холокоста есть почти в каждом крупном американском городе.
Напрашивается вопрос: почему после окончания Второй мировой прошло более 15 лет, прежде чем в США появился первый музей Холокоста? А после его открытия, почему понадобилось столько времени, чтобы музеи появились и в других городах страны?
Обратите внимание на то, когда были открыты первые музеи в разных американских штатах:
1961 — Калифорния 1984 — Иллинойс 1984 — Мичиган 1984 — Техас 1986 — Флорида 1989 — Вашингтон 1992 — Нью-Йорк 1995 — Индиана 1995 — Миссури 1997 — Вирджиния 1998 — Нью-Мексико
Пришло время рассмотреть сверхисторию, охватывающую целые страны и культуры. Сверхистория в этом значении близка к тому, что немцы называют Zeitgeist.
Мы попробуем ответить на следующий вопрос: можно ли переписать Zeitgeist-сверхисторию, и тем самым изменить то, как мыслят люди? И если да, то как?
Как говорит историк Питер Новик, наши воспоминания о Холокосте имеют странный «ритм». Главным романом о Первой мировой войне можно назвать «На западном фронте без перемен» Эриха Марии Ремарка. Книга была переведена на десятки языков и было продано несколько миллионов экземпляров. Она была опубликована в 1928 году — через 10 лет после окончания войны. Это типичный для памяти «ритм». США вывели войска из Вьетнама в 1973 году. Два самых влиятельных фильма о Вьетнамской войне — «Охотник на оленей» и «Апокалипсис сегодня» — вышли в 1978 и 1979 годах, соответственно. В 1982 году появился Мемориал ветеранов войны во Вьетнаме на Национальной аллее в Вашингтоне.
С Холокостом всё было иначе. В 1950-х шла популярная постановка «Дневников Анны Франк» на Бродвее. В 1960-х Сидни Люмет снял фильм «Ростовщик» о еврее, пережившем концлагеря. Однако в кинотеатрах фильм имел скромный успех, и некоторые еврейские организации призывали его бойкотировать. Помимо этого, было несколько других романов и фильмов, но ничего выдающегося.
Проблема была не в том, что люди отрицали Холокост, а в том, что они о нём не знали. А если знали, то не хотели о нём говорить.
В 1961 году историк Генри Стюарт Хьюз опубликовал книгу «Современная Европа: история», посвящённую периоду с 1914 по 1950-е годы. На 524 её страницах ни разу не встречается слово «холокост». А о происходившем в концлагерях он упоминает всего триджы. Годом позже Самуэль Морисон и Генри Коммаджер выпустили дополненную версию двухтомника «Развитие Американской республики». Морисон и Коммаджер много писали о Второй мировой войне, однако Холокосту посвятили всего несколько предложений, в которых ни слова не говорится об антисемитизме, а Анна Франк называется немкой.
Даже евреи — и, в частности, евреи, пережившие Холокост — не хотели публично говорить о произошедшем.
Сегодня, говоря о геноциде евреев во время Второй мировой войны, мы употребляем слово «Холокост». У этого злодеяния есть название. Это примерный перевод еврейского слова «шоа», которым в Израиле обозначали геноцид евреев. Однако в послевоенные годы, если о данной теме говорили вообще, то называли происходившее в концлагерях «нацистскими преступлениями против человечности» или вовсе использовали нацистский термин «окончательное решение» (только в кавычках, чтобы дистанцироваться от него). Если бы в послевоенные годы вы сказали «Холокост», никто бы не понял, о чём речь.
Ниже приведён график, иллюстрирующий употребление слов «холокост» и «Холокост» в печати за последние 200 лет.
В 1978 году произошёл некий перелом — употребление слова «Холокост» резко выросло. Что же произошло?
В 1976 году двое руководителей телевизионной сети NBC — Пол Кляйн и его начальник Ирвин Сегельстейн, — проходя мимо книжной лавки, увидели в витрине книгу о евреях в период Второй мировой войны. Сегельстейн повернулся к Клияйну и сказал: «Почему бы нам за это не взятся?». «Почему бы и нет», — ответил Кляйн.
Кляйн был известен своим утверждением о том, что половина телезрителей в Америке — кретины. Когда его подвергли критике за эти слова, он сказал, что, возможно, кретины — не половина из них, а все. Он также отстаивал теорию наименее осуждаемой телепрограммы, согласно которой успех телепродукта обратно пропорционален количеству людей, которых он оскорбляет. Дядя, тётя и трое двоюродных братьев и сестёр Сегельстейна погибли в Аушвице.
Результатом этого краткого разговора стал мини-сериал «Холокост: история семейства Вайсс», повествующий о зажиточных берлинских евреях и эсесовце Эрике Дорфе. Главные роли исполнили Джеймс Вудс и Мэрил Стрип. Съёмки обошлись в 6 миллионов долларов — большие деньги по тем временам — и прошли на территории концлагеря Маутхаузен в Австрии.
Режиссёр Марвин Чомски вынужден был постоянно бороться со скептическим отношением съёмочной группы. Они приехали на север Австрии и снимали сцены в бывшем концлагере, но по-прежнему не верили в то, что изображённые в сериале события имели место на самом деле.
Продолжительность окончательной версии мини-сериала составила 9 с половиной часов — намного больше, чем изначально планировалось. Руководство NBC было обеспокоено, потому ранее в том же году вышел мини-сериал о Мартине Лютере Кинге. Он был провалом. Эли Визель, который пережил Холокост, назвал новый сериал NBC «лживой и оскорбительной дешёвкой». Отчасти он был прав, ведь это была телевизионная версия истории. Однако он забыл о важном факте: именно из этого сериала многие американцы впервые узнали о Холокосте. Он вышел в эфир 16 апреля 1978 года.
Сегодня трудно поверить в то, что телешоу может изменить мир. Самый популярный ситком 2010-х годов, «Теория Большого взрыва», длился 12 сезонов, на протяжении 7 из которых имел самый высокий рейтинг на телевидении. Последнюю серию весной 2019 года посмотрело 18 миллионов зрителей — 5,4 процента американской зрительской аудитории (столько же американцев считают высадку на Луну мистификацией).
Однако поколением ранее телевидение было намного влиятельнее. Последнюю серию «Чёртовой службы в госпитале МЭШ» в 1983 году посмотрело 106 миллионов зрителей — 45 процентов аудитории. В этот день, 28 февраля 1983 года, улицы американских городов опустели.
«Это был период, когда в популярной культуре доминировали три телевизионных сети», — рассказывает Ларри Гросс из Университета Южной Калифорнии, занимающийся изучением влияния телевидения. Самые популярные телешоу объединяли старых и молодых, образованных и необразованных, мужчин и женщин. Телевидение было чем-то вроде религии доиндустриального мира. Целое общество потребляло одни и те же послания. Истории, которые рассказывались по телевидению, диктовали то, как люди мыслили, о чём они говорили, что ценили и что отвергали.
Но вернёмся к лос-анджелесскому клубу переживших Холокост. Логично было бы предположить, что у разных его членов было разное отношение к пережитому — одни хотели рассказать об этом всему миру, тогда как другие хотели обо всём забыть и двигаться дальше. Но нет. В послевоенные годы было своего рода негласное согласие не говорить об этом.
Какой была обусловившая это сверхистория? Новик пишет о конференции, организованной под конец войны Американским еврейским комитетом (АЕК). Ведущие специалисты того времени были приглашены с целью положить конец ненависти к евреям. Специалисты пришли к выводу, что за антисемитизмом стояло восприятие евреев как слабых и беззащитных людей. Следовательно, заключил глава АЕК, еврейские организации должны «избегать изображения евреев как слабых и страдающих жертв… евреев следует преподносить не особенными, а такими же, как все остальные».
В конце 1940-х годов было выдвинуто предложение построить мемориал Холокосту в Нью-Йорке. Еврейские организации трижды единогласно отвергли данную идею. Они опасались, что это лишь упрочит представление о евреях как слабых и беспомощных людях.
Когда был создан лос-анджелесский клуб переживших Холокост, его члены обсуждали свой опыт только между собой. О подобном можно было говорить только с кем-то, кто сам пережил то же самое. Они стыдились произошедшего. Стыдились своего акцента, своих татуировок.
Такой была сверхистория выживших. Они считали, что необходимо забыть об ужасах, происходивших в концлагерях, и двигаться дальше. У тех же, кто не пережил этот опыт, была другая сверхистория. Книги, в которых Холокосту уделялось всего несколько строк, были написаны историками, не знавшими, как передать опыт лагерей.
После войны Хальбрайх служил переводчиком генерала Дуайта Эйзенхауэра — на тот момент главнокомандующего войск союзников в Европе. Эйзенхауэр заметил на руке Хальбрайха лагерную татуировку с номером 68233 и спросил: «Было очень больно, когда вам делали эту татуировку?». Хальбрайх подумал: «Боже, что за люди эти американцы? Они видят, что здесь происходило, видят горы мёртвых тел. И они спрашивают, больно ли было?». Но позже он понял, что Эйзенхауэр ничего не знал.
Молчание было самым глубоким в Германии. Немцы также испытывали стыд.
Представьте, каково было сообщать миру о Холокосте в 1970-х годах. После войны прошло 30 лет. Казалось, что обсуждать произошедшее уже слишком поздно. Историки замалчивали данную тему. Выжившие не хотели об этом говорить. Голливуд не снимал об этом кино. В США была лишь одна временная экспозиция, на которой жители Лос-Анджелеса выставляли свои вещи. У Холокоста даже не было названия. Казалось, что произошедшее в концлагерях будет забыто, и ничего нельзя изменить.
Но Майами пережил в 1980 году три потрясения и изменился навсегда. Поплар-Гроув до определённого момента был раем на земле. А кардиолог из Боулдера изменился после переезда в Буффало.
Когда мини-музей на бульваре Вилшир привлёк внимание людей, пережившие Холокост поняли, что о невыразимом можно говорить, а желание вспоминать прошлое — это не признак слабости.
Ситуация начала меняться. В середине 1970-х годов еврейские организации способствовали принятию поправки Джексона — Вэника, вынудившей Советский Союз ослабить ограничения на эмиграцию и позволить сотням тысяч евреев переехать в Израиль и США. Затем в 1977 году, когда неонацистская партия подала заявку на проведение марша в Скоки, еврейском пригороде Чикаго, местные власти выступили против.
Когда 16 апреля 1978 года на экраны вышел сериал «Холокост», его посмотрело 120 миллионов человек — половина страны. В ФРГ, где сериал был показан годом позже, эффект был ещё сильнее. «Холокост» посмотрело 15 миллионов немцев — четверть страны.
Тысячи зрителей, некоторые в слезах, звонили на местные телеканалы. Неонацистские группировки подложили бомбы в офисы телеканалов в Кобленце и Мюнстере, чтобы помешать выходу сериала в эфир. Бывшие военные угрожали покончить с собой. В Германии срок давности для привлечения военных преступников к ответственности истекал. После выхода «Холокоста» парламент ФРГ его отменил.
Сегодня по всей Германии есть несколько тысяч музеев и памятников, посвящённых Холокосту.
Через много лет после премьеры «Холокоста» бывшего главу NBC Герберта Шлёссера, начальника Кляйна и Сегельстейна, спросили о том, как создавался сериал. Оказалось, что Шлёссер внёс один важный вклад. В изначальной версии сценарий назывался «Холокост», однако когда работа над ним была завершена, это слово было опущено, поскольку до середины 1970-х оно не было на слуху. Шлёссер настоял на том, чтобы сериалу вернули изначальное название. Именно поэтому мы сегодня называем холокост Холокостом. После 1978 года все американские музеи, посвящённые данному событию, стали использовать в своих названиях слово «Холокост». Даже Мемориальный музей мучеников в Лос-Анджелесе был переименован в Музей Холокоста.
Массовое убийство, о котором никто не решался говорить, получило название благодаря тому, что, по мнению телевизионщика, «Холокост» звучало лучше, чем «Семейство Вайсс». Рассказчики могут влиять на сверхисторию.
Глава 8
Жизнь на Мэйпл-Драйв
В 1995 году, через 4 года после распада Советского Союза, политолог Тимур Куран написал своё знаменитое эссе «Неизбежность революционных "сюрпризов" в будущем».
«Интеллектуалы спорят по многим вопросам, поэтому не стоит удивляться, что падение коммунистических режимов в Восточной Европе вызвало столько разногласий. Примечательно здесь лишь одно: практически все мы согласны с тем, что этот судьбоносный сдвиг застал мир врасплох», — писал он.
Далее Куран перечислял всех, кто мог бы предвидеть распад СССР, но не сделал этого. Первыми в его списке были «журналисты, дипломаты, государственные деятели, футурологи и учёные», специалисты, которые должны осмысливать мировые события. Но все они были застигнуты врасплох. Как насчёт рядовых жителей Восточной Европы? Вскоре после падения Берлинской стены, в ГДР был проведён опрос: «Год назад ожидали ли вы мирной революции?». Всего 5 процентов ответили утвердительно; 18 процентов ответили: «Да, но не так скоро»; три четверти ответили, что произошедшее стало для них полной неожиданностью.
А что руководители коммунистических режимов, чья власть зависела от понимания положения дел в своих странах? Они ни о чём не подозревали. Даже диссиденты, которые целое поколение сражались за свержение советской власти, были ошеломлены. Куран отмечал, что Вацлав Гавел, ставший первым президентом демократической Чехии, в 1978 году написал эссе «Сила бессильных», в котором утверждал, что советский режим не настолько крепкий, как кажется, и может быть свергнут в результате «общественного движения, внезапного взрыва гражданского недовольства, острого конфликта внутри сохраняющей видимость монолитности государственной структуры». Гавел заканчивал следующими словами: «Действительно ли "светлое будущее" — всегда лишь дело какого-то отдалённого "там"? А что, если это, напротив, что-то, что уже давно "здесь" — и только наши слепота и бессилие мешают нам видеть и растить его вокруг себя и в себе?». Тем не менее, когда революция, которую Гавел предсказывал, произошла, он был застигнут врасплох.
Интеллектуалы прочли все необходимые книги и измерили всё, что можно было измерить. Восточноевропейцы ежедневно жили под гнётом советского режима. Диссиденты боролись за свободу сколько себя помнили. Эти люди знали всё. Но в революции, утверждал Куран, есть нечто непредсказуемое. «Буквально за несколько недель до Февральской революции 1917 года в России, — писал Куран, — Ленин высказал предположение: революционный взрыв в стране — дело настолько далёкого будущего, что сам он до него не доживёт». И это была его собственная революция!
Сверхистории намного более изменчивы, чем кажется. Мы часто не замечаем признаков грядущих перемен, потому что ищем их не там, где надо.
Люди, которые выросли в начале XXI века, воочию увидели хрестоматийный пример этой слепоты на примере борьбы за легализацию однополых браков.
В начале 1980-х годов Эван Вольфсон поступил на юридический факультет. Тогда же он прочёл книгу историка Джона Босуэлла «Христианство, социальная терпимость и гомосексуальность». Вольфсону было за 20, и он недавно вернулся из Западной Африки, где служил в составе Корпуса мира. Там он совершил каминг-аут. Книга Босуэлла открыла ему глаза. Вольфсон узнал, что «всё не всегда было так, как сейчас; в разных обществах отношение к гомосексуальности было разным». Его это обнадёжило: «Если когда-то прежде всё было иначе, то может измениться снова». Он задумался на тем, как изменить отношение к геям:
«Я спросил себя: почему в нашем обществе геев ущемляют, хотя раньше этого не было? Я пришёл к выводу, что всё дело в неприятии того, как и кого мы любим … Затем я спросил себя: через какую структуру понимается любовь в нашем обществе? Конечно же, через брак. Из этого я заключил, что борьба за право заключать однополые браки позволит нам показать людям, что мы такие же, как они».
По тем временам взгляды Вольфсона были очень радикальными. Однополые браки не были на повестке дня. Сверхистория не подразумевала возможности распространить право заключать брак на однополые пары.
Например, ваши родители (или родители их родителей) наверняка помнят вышедшую в конце 60-х книгу «Всё, что вы всегда хотели знать о сексе, но боялись спросить» психиатра Дэвида Рубена. Эта книга возглавляла списки продаж в 51 стране. Вуди Аллен снял по ней очень успешный фильм. Книга Рубена определила Zeitgeist. И вот что автор писал в ней о «мужской гомосексуальности»:
«Большинство геев во время круизинга опускают ухаживания. У них нет времени даже на заигрывание или любовные записки на клочке туалетной бумаги».
По словам Рубена, у геев обычно бывает до 5 половых контактов за вечер, часто в уборной, каждый из которых длится «около 6 минут». Гомосексуалы, говорил он, «любят риск» и секс в общественных местах. «Как насчёт гомосексуалов, которые счастливо живут вместе долгие годы?», — спрашивал он. Такие случаи единичны. Самая худшая ссора между мужем и женой — это любовный соннет по сравнению с конфликтом двух гомосексуальных мужчин.
Если целое поколение представляет себе жизнь геев таким образом, то как можно бороться за право на брак? Когда Вольфсон решил написать диссертацию об однополых браках, ему никак не удавалось найти научного руководителя — все отказывались. Бросив юридический факультет, Вольфсон много лет боролся за изменение закона. Однако активисты лишь бились головой о стену. А в феврале Джордж Буш произнёс свою знаменитую речь:
«Союз мужчины и женщины — это самый устойчивый институт, который только есть у человечества. Он закреплён во всех культурах и всех религиях. Опыт многих столетий убедил людей, что обещание мужа и жены любить друг друга и заботиться друг о друге способствует благополучию детей и стабильности общества … Сегодня я призываю Конгресс без промедления принять поправку к Конституции, определяющую брак как союз мужчины и женщины».
Активисты организовали саммит в Джерси-Сити и составили долгосрочный план. Они решили двигаться постепенно, шаг за шагом; работать на уровне штатов и начать с малого — признания домашнего партнёрства и гражданских прав. Тогда казалось, что на то, чтобы добиться права заключать однополые браки во всех штатах, уйдёт не менее 20 — 25 лет. Однако через 10 лет неприятие однополых браков исчезло. Журналист Саша Иссенберг, автор книги об истории борьбы за однополые браки, пишет:
«За 15 — 16 лет уровень поддержки вырос в 1,5 раза во всех демографических и политических группах. Молодые люди, пожилые люди, белые, чернокожие, латиносы, христиане — все изменили мнение».
В пылу борьбы активисты не осознавали, что победа близка. Они искали признаки грядущих перемен не там, где нужно. Поэтому вернёмся назад и поищем снова.
Телефильм «Жизнь на Мэйпл-Драйв» вышел на экраны в 1992 году и он получил 3 номинации на «Эмми». В нём рассказывается о Картерах, обеспеченной семье, живущей в богатом районе. Глава семейства — успешный ресторатор. У них с женой трое взрослых детей: замужняя дочь и двое сыновей, младший из которых, Мэтт, — золотой ребёнок, красивый и умный, студент Йельского университета. В начале фильма Мэтт приводит свою супругу домой, чтобы познакомилить её с родителями. Она красива, богата и влюблена в него.
Если вы видели хоть один телефильм тех времён, то без труда догадаетесь, что происходит дальше. Картеры оказываются далеко не идеальными. Старший брат — алкоголик. Отец — тиран. Мать предпочитает отрицать реальность. Замужняя дочь пытается сделать аборт втайне от мужа. А Мэтт — как мы вскоре узнаём — имеет ужасный секрет.
Первой о нём узнает его супруга. Она обнаруживает в его комнате письмо. В слезах, она сообщает ему, что ей все известно, и уезжает прочь на своём BMW. Больше мы её не видим. Холостяцкая вечеринка Мэтта назначена на вечер того дня. Поначалу он ведёт себя как ни в чем не бывало, но позже, возвращаясь домой, намеренно съезжает с дороги и врезается в столб. Своим родителям он говорит, что пытался избежать столкновения с собакой. Но вопросы накапливатся. Вы, наверянка, уже догадались, в чём состоит секрет Мэтта. Он — гей.
Что извлекли зрители из «Жизни на Мэйпл-Драйв»? В случае с «Холокостом» нетрудно понять, как культурное событие может повлиять на сверхисторию. «Холокост» дал людям возможность говорить на прежде запретную тему. Но данный процесс не всегда настолько прямолинейный. Например, в те же годы на телевидении было несколько «феминистских» сериалов: «Шоу Мэри Тайлер Мур», «Филлис», «Мод», «Рода», «Однажды за один раз», «Кегни и Лейси», «Мерфи Браун» и другие. Всё это сериалы о сильных и компетентных женщинах. Однако телевидение обуславливает не то, что мы думаем, а то, как мы думаем. Каково скрытое послание этих сериалов? Что успешная женщина — почти всегда немолодая, белая, гетеросексуальная и одинокая. Сверхистория, созданная этими сериалами, подчёркивала огромные жертвы, на которые должна идти женщина, чтобы состояться в профессиональном плане. Если вы смотрели «Шоу Мэри Тайлер Мур» или «Однажды за один раз», то превращались не в феминистку, а в женщину, считающую, что феминизм несовместим с семьёй и детьми.
Но вернёмся к «Жизни на Мэйпл-Драйв». Способствовали ли подобные телепродукты или мешали нормализации гомосексуальности?
Исследовательница Бонни Доу проанализировала данный вопрос и обнаружила в нарративах 1980-х и 1990-х годов о геях следующий набор правил:
- Геи никогда не бывают главными персонажами телепродуктов, повествующих о геях.
- Ориентация никогда не бывает всего лишь одним из фактов в жизни персонажа-гея. Она является определяющим фактом в его жизни.
- Персонажи-геи всегда появляются на экране поодиночке.
На первый взгляд кажется, что «Жизнь на Мэйпл-Драйв» должна была помочь в борьбе за легализацию однополых браков: фильм рассказывает о том, как семья Мэтта постепенно принимает его тайную идентичность. Однако на деле всё было наоборот, так как в фильме соблюдены все три правила, о которых говорит Бонни Доу. Во-первых, «Жизнь на Мэйпл-Драйв» — это фильм не о том, каково быть геем, а о том, каково быть гетеросексуалом, который узнаёт, что знакомый ему человек — гей. После аварии Мэтт по очереди сообщает всем людям в своей жизни о своей ориентации. И сюжет вращается вокруг того, как они воспринимают эту новость. Во-вторых, гомосексуальность преподносится как проблема. Мэтт пытается покончить с собой потому что не может примириться со своей ориентацией. По его мнению, никто добровольно не выбрал бы быть геем. В-третьих, в фильме толком не фигурируют другие персонажи-геи. Мы узнаём, что у Мэтта был парень по имени Кайл. Однако Кайл только на мгновение появляется в кадре, когда навещает Мэтта в больнице.
Фильмы вроде «Жизни на Мэйпл-Драйв» не были настолько враждебными по отношению к гомосексуальности, как книга «Всё что вы хотели знать о сексе», но по-прежнему отрицали возможность того, что геи могут состоять в нормальных отношениях.
Чтобы понять, готов ли мир принять геев и однополые браки, недостаточно было судить по результатам выборов, судебным постановлениям и опросам общественного мнения. Необходимо было также судить по тому, меняются ли правила сверхистории. И оказалось, что они менялись. А началось всё с сериала «Уилл и Грейс».
«Уилл и Грейс» был одним из самых популярных телесериалов поколения. Уилл — адвокат и гей. Грейс — дизайнер интерьеров и гетеросексуалка. Они живут в одной квартире в Нью-Йорке, а вместе с ними живут помощница Грейс — Карен, и друг Уилла — Джек, тоже гей. Все они спорят, заводят отношения, разрывают отношения и целуют друг друга в разных комических сочетаниях. История начинается с того, что Грейс собирается выходить замуж, а Уилл её отговаривает. В итоге она убегает со своей свадьбы и вместе с Уиллом отправляется в бар, чтобы утопить своё горе в стакане.
Если вы смотрели «Уилл и Грейс», то наверняка согласитесь с тем, что сериал получился смешной. Однако на первый взгляд кажется, что в нём нет ничего революционного. Это сериал о нескольких одиноких людях, которые вместе живут в квартире на Манхэттене (как «Сайнфелд» и «Друзья» — два других популярных сериала того поколения). Авторы сгладили все возможные углы, чтобы не обидеть ни рекламодателей, ни зрителей. Главную роль сыграл Эрик Маккормак — красивый мужчина и гетеросексуал. Его персонаж, Уилл, — корпоративный юрист (согласно стереотипам 1990-х годов, далеко не типичная профессия для геев). Режиссёром первого сезона был Джимми Берроуз, который снимал почти все популярные ситкомы 70-х годов. «Уилл и Грейс» был сериалом про гея. Однако Берроуз сделал всё, чтобы поначалу Уилл не выглядел как гей.
Некоторые представители гей-сообщества раскритиковали сериал именно по этой причине. Однако они были неправы. Сериал был очень революционным. Почему? Потому что он нарушал все три правила, о которых говорит Доу. Персонажи-геи в центре повествования? Есть. Сериала не было бы без Уилла и Джека. Гомосексуальность не преподносится как проблема? Есть. Геи проводят время в обществе других геев? Есть.
Посыл «Уилл и Грейс» можно резюмировать так: «Уилл — весёлый, успешный и приятный человек. Он может любить и заслуживает любви. Его определяют крепкие отношения с окружающими его людьми. Он нормальный. А ещё он гей».
В ходе своего эксперимента Дэймон Центола обнаружил, что всего 25 процентов людей могут нарушить существующий консенсус. Причём перемена происходит не постепенно. Не появляется несколько несогласных при 20 процентах, чуть больше при 22 процентах, а при 25 процентах к ним присоединяются остальные. До 25 процентов не происходит ничего — а затем всё резко меняется.
Если бы перемена была постепенной, вы бы знали, что приближаетесь к своей цели, и не были бы удивлены, достигнув её. Однако поскольку сначала не меняется ничего, а затем вдруг меняется всё, вы испытываете разочарование, когда ничего не происходит, а потом изумляетесь, когда всё меняется.
Именно в такой ситуации оказались активисты, боровшиеся за легализацию однополых браков. Они были близки к победе, но им казалось, что они проигрывают. Они не осознавали, что сверхистория постепенно изменялась в их пользу. Ирония заключается в том, что многие из них каждый четверг смотрели «Уилл и Грейс». Доказательства того, что всё меняется, были прямо у них перед глазами. Но они были неспособны соединить точки.
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Глава 9
Сверхистории, суперраспространители и групповые пропорции
Опиумный мак — это красивый цветок на длинном стебельке. Когда он отцветает, лепестки опадают и открывают взору шишечку, наполненную густой желтоватой жидкостью. Если высушить её, то получим опиум. Выделение алкалоидов даёт нечто ещё более ценное. В начале XIX веке немецкий фармацевт Фридрих Сертюрнер изолировал первые алкалоиды мака и назвал своё открытие морфином — в честь древнегреческого бога сна Морфея. Морфин облегчал боль и обеспечивал приятную эйфорию. А ещё он вызывал сильную зависимость.
Следующим даром мака был кодеин, выделенный в 1832 году французским химиком Пьером Жаном Робике. Через 40 лет после этого английский химик Алдер Райт нагрел смесь морфина с уксусным ангидридом, надеясь получить опиат, не вызывающий привыкания. Получился героин, который долгое время считался безопасной альтернативой морфину.
Затем в 1916 году двое немецких химиков взяли сходный с кодеином алкалоид тебаин, ресинтезировали его и получили оксикодон. Оксикодон ждал своей славы 80 лет — когда компания Purdue Pharma превратила его в обезболивающее и стала продавать под маркой OxyContin. Это одно из самых печально известных отпускаемых по рецепту лекарств.
Руководители Purdue Pharma, семейство Саклеров, предстали перед Конгрессом за роль, которую компания сыграла в опиоидном кризисе. Внук одного из основателей, Дэвид Саклер, сказал:
«Я принимаю моральную ответственность за произошедшее, потому что наш продукт, вопреки нашим намерениям и усилиям, стал ассоциироваться со злоупотреблением и зависимостью».
«Стал ассоциироваться». Саклер использовал пассивный залог. Подобное дистанцирование и отрицание очень распространено. Мы убеждаем себя, что эпидемии необъяснимы, что мы бессильны перед их распространением и не несём за них никакой ответственности. Мы сочувствуем родителям детей из Поплар-Гроув. Мы говорим себе, что Майами ничем не отличается от других городов. Мы с недоумением наблюдаем за изменением общественного мнения об однополых браках. Но во всех этих случаях мы неправы.
Поэтому давайте используем то, что мы узнали о суперраспространителях, групповых пропорциях и сверхисториях, чтобы осмылить катастрофу, к которой привёл OxyContin. Ведь теперь мы можем понять решения и обстоятельства, приведшие к опиоидной эпидемии.
В выпуске научного журнала «Population and Development Review» за март 2019 года была опубликована статья демографа Джессики Йо, в которой есть график, показывающий, сколько людей умерло от передозировки наркотиками в странах с высоким уровнем доходов с 1994 по 2015 год (на графике показано количество смертей на 100 тысяч человек).
Лишь в одной стране ситуация с передозировкой опиоидами катастрофическая. Это США.
Опиоидный кризис — не мировая, а исключительно американская проблема; эпидемия, которая существует в пределах конкретных границ. В данном случае территория огромная, поэтому некорректно называть это малотерриториальной изменчивостью. Или..?
Обратимся к анализу, опубликованному в марте 2019 года Линой Шибер из Центра по контролю и профилактике заболеваний США. В нём есть таблица, показывающая количество опиоидных анальгетиков, ежегодно прописываемых в каждом американском штате с 2006 по 2017 год. Для простоты ограничимся цифрами за 2006 год, ведь именно тогда эпидемия начала набирать обороты (количество доз указано на одного человека в год).
Алабама — 808,8 Аляска — 614,4 Аризона — 735,0 Арканзас — 765,7 Делавэр — 881,5 Иллинойс — 366 Индиана — 756,6 Калифорния — 450,2 Колорадо — 495,4 Коннектикут — 648,3
Цифры в разных штатах сильно отличаются. В Алабаме показатель почти в 2 раза выше, чем в Калифорнии. В Делавэре показатель очень высокий, а в Колорадо — низкий. Иллинойс и Индиана — соседние штаты с примерно одинаковым уровнем бедности, безработицы и доходов. Почему же в Индиане цифры в 2 раза выше, чем в Иллинойсе?
Опиоидная эпидемия часто считается следствием социального и экономического кризисов, от которых страдает американский рабочий класс: потери рабочих мест в промышленном секторе, распаде семьи, психических расстройств, отчаяния. Все эти проблемы существуют, но они не могут служить объяснением. Италия намного беднее США, а уровень безработицы там намного выше. В Британии также хватает социальных проблем. Почему эти страны не страдают от опиоидного кризиса?
Теперь мы знаем, что для того, чтобы осмыслить изменчивость, необходимо обратиться к сверхистории. Какая сверхистория помогает понять различия в употреблении опиоидов?
Пол Мэдден — человек, забытый историей. Он был юристом и работал в прокуратуре Сан-Франциско. В 1939 году его назначили директором Калифорнийского бюро по контролю за распространением наркотиков. Мэдден выполнял в Калифорнии ту же роль, что и его знаменитый современник Эдгар Гувер, глава ФБР. Он был лицом правоохранительных органов. В газетах можно было увидеть его фотографию с горой контрабандного кокаина. По радио можно было услышать, как он пугает засильем нелегальных наркотиков из Мексики, Китая и Японии.
Однако его главной одержимостью были не заграничные наркотики, а прописываемые врачами обезболивающие. Он подозревал, что легальные препараты использовались в нелегальных целях. Врачи прописывали опиоиды всем подряд. Мошенники подделывали рецепты и перепродавали препараты на улицах.
Мэдден нашёл оригинальное решение: он составил список всех производных мака и убедил легислатуру штата Калифорния принять поправку к Кодексу здравоохранения, которая получила номер 2606.
Согласно ей, врачи должны были использовать при прописывании опиоидов специальный формуляр с серийным номером. Каждый рецепт должен был заполняться в трёх экземплярах — один оставался у врача, второй хранился в аптеке, а третий отправлялся в бюро по контролю за распространением наркотиков.
Вскоре после принятия нового закона у Мэддена появилось и первое серьёзное дело. Подозреваемым был нечистый на руку врач по имени Нэйтен Хаусман из Сан-Франциско. Он на протяжении 17 лет лечил некую Альму Элизабет Блэк от болезни, которая после смерти женщины не была подтверждена при вскрытии. «Лечил» Хаусман свою пациентку морфином. После смерти Блэк оставила врачу всё своё состояние. Когда агенты провели обыск в аптеке Хаусмана, то обнаружили 345 рецептов на морфин, выписанные 200 разным пациентам. Всего о 4 из них он сообщил бюро. Хаусман был арестован и в итоге попал в тюрьму Сан-Квентин. Это было послание Пола Мэддена всем врачам: он не шутит.
Ранее мы рассмотрели разные пути возникновения сверхисторий. Сверхистория Поплар-Гроув родилась из-за того, что родители требовали многого от своих детей. Сверхистория Майами — в силу сочетания нескольких событий: волны эмиграции с Кубы, расширения торговли кокаином и расовых волений 1970-х годов. В случае с Холокостом огромную роль сыграл телесериал.
Чем больше Мэдден говорил о своём новом плане в своих выступлениях, тем больше тот перерастал в нечто большее. Прежде выписывание рецепта было конфиденциальным. Теперь оно стало публичным актом и имело реальные последствия.
В 1943 году Гавайи приняли закон аналогичный калифорнийскому. Через 18 лет то же самое сделали сначала Иллинойс, а затем Айдахо, Нью-Йорк, Род-Айленд, Техас и Мичиган. Одержимость одного человека переросла в национальное явление. Закон превратился в сверхисторию.
Прошло 50 лет, и возникла ещё одна сверхистория.
Рассел Портеной вырос в Йонкерсе, неподалёку от Нью-Йорка, в рабочей семье. Он первым в семье поступил в уиниверситет. Окончив медицинский факультет, он начал преподавать в Медицинском колледже имени Альберта Эйнштейна, где его наставником был врач по имени Рон Каннер.
Прежде стандартный подход в медицине был следующим: если пациент испытывал сильную боль из-за проблем со спиной, врач лечил его спину; если больной раком испытывал боль, врач лечил рак. Боль воспринималась как проявление болезни. Каннер считал такой подход устаревшим и верил, что врач должен лечить от боли, какой бы ни была причина.
Каннер оказал огромное влияние на Портеноя, и тот уверовал в то, что врачи должны начать воспринимать боль всерьёз и не бояться прописывать опиоиды. Портеной называл опиоиды «даром природы». В интервью «Нью-Йорк таймс» в 1993 году он сказал, что подобные препараты «можно принимать на протяжении долгого времени, не опасаясь побочных эффектов … и привыкания».
Такой была сверхистория Портеноя. Люди вроде Мэддена слишком беспокоились из-за вреда, который могли причинить некоторые недобросовестные врачи. Это привело к ограничениям, из-за которых большинство врачей не могли помочь пациентам, страдающим от сильной боли. «Врачи не должны бояться использовать эти препараты в легальных медицинских целях», — говорил Портеной.
Портеной стал настоящей звездой. Чтобы попасть к нему на приём в медицинском центре Бет-Изрейел, необходимо было записываться за 4 месяца. Его имя постоянно фигурировало в новостях. Его даже окрестили королём боли. Количество его последователей росло.
К середине 1990-х количество штатов, в которых действовал закон Мэддена, сократилось до 5 (Техас, Калифорния, Нью-Йорк, Иллинойс и Айдахо). Остальные поддерживали Портеноя.
Если бы в те годы вы спросили рядового американца, на чьей стороне его штат, он, скорее всего, не смог бы ответить. А вот малоизвестная фармацевтическая компания из Коннектикута под названием Purdue Pharma отлично это знала.
Purdue Pharma производила препарат на базе морфина MS Contin, который прописывался преимущественно пациентам на поздней стадии рака. Но у Саклеров, которые управляли компанией, были большие амбиции. Поэтому они переключились на оксикодон. На тот момент использовалось сочетание оксикодона с ацетаминофеном или аспирином (Percocet и Percodan). Это снижало вероятность злоупотребления, ведь ацетаминофен в больших количествах разрушает печень. Purdue убрали ацетаминофен и повысили дозировку. Percocet и Percodan содержат по 5 миллиграммов оксикодона. В таблетках Purdue оксикодона было в 2 раза больше (и это в таблетках с минимальной дозировкой). Более того, была создана таблетка пролонгированного действия, что позволяло принимать лекарство один раз в день, а не каждые несколько часов. Новый препарат получил название OxyContin. И предназначалось это мощное обезболивающее не для больных раком, а для обычных людей.
Запуск OxyContin сопровождался одной из самых агрессивных маркетинговых кампаний в истории медицины. Она была направлена исключительно на штаты, в которых не действовали законы Мэддена: Западную Вирджинию, Индиану, Неваду, Оклахому и Теннесси. Вот почему опиоидная эпидемия затронула не все штаты в одинаковой мере и стала ярким примером малотерриториальной изменчивости.
Список главных потребителей опиоидов возглавляют пять «штатов Портеноя»:
Невада — 1.019,9 Западная Вирджиния — 1.011,6 Теннесси — 938,3 Оклахома — 884,9 Делавэр — 881,5
Сравните со «штатами Мэддена»:
Иллинойс — 366 Нью-Йорк — 441,6 Калифорния — 450,2 Техас — 453,1 Айдахо — 561,1
Только задумайтесь об этом. Сверхистория о том, что опиоиды отличаются от остальных лекарств, созданная после Второй мировой войны, оказалась настолько устойчивой, что даже полстолетия спустя Purdue столкнулась с противодействием в определённых штатах.
Различия между штатами сохраняются по сей день даже несмотря на то, что причиной опиоидного кризиса сегодня является не OxyContin, а фентанил, производящийся в подпольных нарколабораториях китайских и мексиканских наркокартелей.
Где бы сейчас ни был Пол Мэдден, он смотрит на нас и приговаривает: «Я же предупреждал».
Рассмотрим теперь второй элемент эпидемий — суперраспространителей.
В 2013 году Purdue наняла консалтинговую фирму McKinsey. Саклеры объяснили консультантам, что их компания переживает кризис. После выхода OxyContin на рынок продажи выросли с 49 миллионов до 1 миллиарда долларов в 2005 году. Однако затем Министерство юстиции США обвинило Purdue Pharma в сокрытии информации об аддиктивности препарата и наложило один из крупнейших штрафов в истории фармацевтического бизнеса. Репутация OxyContin пострадала. К тому же, срок патента истекал.
Консультанты McKinsey разработали новую стратегию, нацеленную на примерно 2.500 врачей, выписывавших в среднем по 247 рецептов на OxyContin каждые полгода (то есть суперраспространителей). Сосредоточиться необходимо было прежде всего на молодых врачах, только начинающих свою карьеру; врачах, которых не тревожила репутация OxyContin; и врачах, которым по той или иной причине нравилось общаться с торговыми представителями.
Одной из целей Purdue в Теннесси (одном из самых прибыльных для компании штатов) был врач по имени Майкл Роудс, владевший клиникой неподалёку от Нэшвилла. В 2007 году он выписал 297 рецептов на OxyContin. Это сделало его предметом особого внимания со стороны торговых представителей. К тому моменту, как его лишили лицензии, он провёл с торговыми представителями Purdue как минимум 126 встреч. В 2008 году он выписал 1.082 рецепта — а затем ещё 1.204 в 2009 и 1.307 в 2010.
В общей сложности с 2006 по 2015 год Роудс прописал 319,560 таблеток OxyContin. Майкл Роудс был Нэйтеном Хаусманом штата Теннесси.
Когда начался опиоидный кризис, эпидемиолог Мэтью Кьянг подсчитал, что 1 процент врачей «выписали 49 процентов всех доз опиоидов». Суперраспространители прописывали в тысячу раз больше доз, чем среднестатистический врач.
Опиоидный кризис можно разделить на 3 фазы. Первой было решение Purdue игнорировать штаты, верящие в сверхисторию Мэддена. Второй — беспринципное использование закона малых чисел со стороны McKinsey. Но третья фаза имела самые катастрофические последствия и привела к изменению масштабов кризиса.
Летом 2010 года Purdue заменила прежнюю версию OxyContin на новую — OxyContin OP. Новая версия имела тот же состав, но её нельязя было растирать в порошок и нюхать. Она имела консистенцию мармеладного мишки.
Все ожидали, что это сработает — некоторые переключатся на другие наркотики, но большинство перестанут употреблять вовсе. Люди, принимавшие OxyContin, не были обычными наркоманами — у них были работа, дом и определённый статус. Они могли получить аналогичный кайф от героина, но они не были людьми, которые балуются нелегальными наркотиками.
Даже среди людей, принимавших опиоиды, были определённые категории: одни нюхали, другие кололись, третьи глотали таблетки. Предполагалось, что эти пропорции были неизменными, поэтому устранение одного типа приведёт к уменьшению масштабов проблемы в целом.
Однако данная оценка оказалась ошибочной. Пропорции оказались изменчивыми. А мы теперь знаем, что эпидемии очень чувствительны к изменению групповых пропорций.
Взгляните на следующую таблицу. В ней показано количество передозировок опиоидами на 100 тысяч человек.
Это пропорции до выпуска нового варианта OxyContin. Как вы видите, от препаратов вроде OxyContin умирало в 5 раз больше людей, чем от героина и фентанила. Если опиоидная эпидемия всё же имеет место, то лучше иметь именно ситуацию, когда большинство людей зависимы от препаратов, отпускаемых по рецепту. За такой эпидемией стоит фармацевтическая компания, которая отвечает перед своими акционерами и отчитывается перед государственным регулятором. Выписывают препараты врачи. Каждая транзакция документируется. Когда что-то идёт не так, об этом становится известно. Существуют рычаги влияния. Врачей-суперраспространителей можно найти и остановить, а их пациентам помочь.
Выпуск новой версии OxyContin изменил групповые пропорции. Вопреки всем ожиданиям, люди, которые больше не могли растирать таблетки OxyContin, перешли на героин и фентанил. Взгляните на статистику после 2011 года.
Количество передозировок героином к 2017 году выросло в 3,5 раза, а фентанилом — более чем в 11 раз.
Наркозависимые стали клиентами преступников. Страховка перестала покрывать наркотики. Люди стали покупать наркотики, сделанные в подпольной лаборатории и смешанные неизвестно с чем. Вместо того, чтобы нюхать, они стали колоться, а через грязные иглы можно заразиться ВИЧ и гепатитом.
Сегодня ситуация настолько плачевная, что, оглядываясь назад, было бы лучше, если бы Purdue не выпустила новую версию OxyContin, и всё осталось бы по-прежнему.
Экономист Дэвид Пауэлл и его коллега Розали Пакула проанализировали, что произошло бы, если бы новая версия OxyContin не была выпущена. На графике две линии. Сплошная показывает реальную ситуацию, а пунктирная — гипотетическую.
Вот что они пишут: «По нашим оценкам, выпуск новой версии препарата привёл к увеличению количества передозировок на 11,6 случая на 100 тысяч человек, то есть более чем на 100 процентов по сравнению с альтернативным сценарием». Более того, обратите внимание, что пунктирная линия в конце идёт вниз. То есть, если бы все осталось по-прежнему, эпидемия в итоге пошла бы на спад. Мы постепенно выигрывали войну с опиоидами. Однако мы не хотели понимать, как устроены эпидемии. Поэтому появился OxyContin OP, и всё пошло под откос.
К началу 2020-х годов опиоидная эпидемия, начавшаяся в 1996 году с появления OxyContin, уносила 80 тысяч американских жизней ежегодно.
Кэт Саклер позже сказала: «Я пыталась понять, было ли что-то, что я могла сделать иначе, если бы знала тогда то, что я знаю сейчас. Но ничто не приходит в голову». С этим трудно согласиться — как трудно согласиться и с тем, что мы не несём ответственности за эпидемии, потому что они возникают из ниоткуда.
Эпидемии подчиняются правилам и имеют границы. Они обуславливаются сверхисториями — а сверхистории создаём мы. Масштаб эпидемий меняется при достижении переломных моментов — и мы можем определить, когда наступают эти переломные моменты. За эпидемиями стоят определённые люди, и этих людей можно установить. Мы обладаем инструментами, позволяющими контролировать эпидемии. Необходимо только ими воспользоваться.
©Malcolm Gladwell
Это сокращённая версия книги. Оригинал можно почитать тут.