Снег, чемодан и взгляд в спину
— Катя? Ты?.. — Голос матери дрогнул, пальцы, вцепившиеся в дверной косяк, казались белее снега. — Заходи... быстро. — Она оглянулась на темную улицу, будто боялась, что ветер донесёт скрип чужих шагов.
Колючий снег бил по лицу, а запах ржавых рельсов и дешёвого табака въелся в кожу ещё на вокзале. Город, который когда-то был домом, теперь давил рёбрами узких переулков. Катя сжала ручку чемодана — пластик треснул под перчаткой. Десять лет. И всё та же щемящая пустота за грудиной, будто Женя вырвал с собой кусок лёгкого.
Она шла мимо почерневших заборов, и каждый шаг отдавался эхом старых ран: тут он разбил коленку, гоняя мяч... тут они прятались от грозы, пахнущей озоновой горечью... Внезапно затылок заныл — чей-то взгляд, липкий и тяжёлый, будто паутина. Катя резко обернулась. Пусто. Только фонарь мигал, как подмигивающий сторож.
"Расслабилась, дура?" — мысленно хмыкнула она, но тут же замерла: на свежем снегу у фонаря отпечатался маленький след, размером с детскую ладошку. Крошечные пальцы, кривой мизинец... Совсем как у Жени, когда он обморозил его в шесть лет.
Вьюга уже затягивала след бархатной пеленой, но Катя успела заметить: он вёл не к дому, а в сторону старого дуба. Туда, где брат исчез десять лет назад.
Ледяное дыхание в спальне
Катя захлопнула дверь, но холод просочился за воротник — будто дом выдохнул ей в спину ледяное "не зря вернулась". Мать нервно щёлкнула замками. Тук-тук-тук.
— Ветер, — прошептала она, не глядя на дочь. — Вечно стучит, как тот... — голос сорвался, и пальцы вцепились в фартук, пахнущий валерьянкой и луком.
Гостиная встретила их гулкой тишиной. Отец сидел под треснувшим абажуром, уткнувшись в газету. Его пальцы сжали бумагу так, что жилы вздулись синими реками. Тот самый диван, где Женя когда-то рисовал динозавров фломастером, прожёгшим дыру в обивке...
— Пап? — шаг Кати гулко отдался в пустоте.
Он вскочил, газета зашуршала мёртвыми листьями:
— Комната готова. Спать. — Голос — обломок льдины.
И скрылся на лестнице. Третья ступень скрипнула громче обычного — так скрипела только под Жениным весом.
— Не обращай внимания, — мать сунула ей чашку чая. Руки дрожали, ложка звякнула по фарфору. — Он... с тех пор не спит по ночам. Говорит, слышит, как кто-то ходит на чердаке. — Пауза. За окном завыл ветер, будто подтверждая.
Катя пригубила чай — обжигающе горький. Хотя сахарница стояла рядом, полная до краёв.
Ночью её разбудил запах. Сладковатый, как мокрая шерсть — точь-в-точь Женин свитер после футбола. Шарк... шарк... — не мыши. Знакомый шлёпающий шаг вприпрыжку по коридору.
— Жень? — выдохнула она в темноту.
Тень замерла у двери: силуэт с кудрявой макушкой, но вместо глаз — две вороньи пустоты.
— Я... дома, — прошептал голос, и морозный ветерок лизнул её щёку.
Она впилась в выключатель. Свет резанул глаза — пустота. Только за окном метель выла, заметая следы к дубу.
Катя подошла к стеклу, чтобы зашторить его, и замерла: на узоре инея чётко отпечаталась детская ладонь. Мизинец — кривой, как сломанная ветка. А по стеклу стекали капли, будто кто-то только что прижался к нему лбом...
Ржавый ключ в чертежах динозавра
— Опять за старое?! — Мать вырвала потёртую тетрадь из рук Кати, но страница с кляксой-кровью уже отпечаталась в памяти. — Сожгу! Это просто бред больного ребёнка! — Её голос звенел, как лопнувшая струна, а пальцы оставляли жирные отпечатки на обложке. Следы подсолнечного масла — она жарила пирожки, пока дочь рылась в шкафу...
Катя молча протянула листок, выпавший из дневника: схема двора с дубом-великаном, где корни образовывали стрелку. В углу — кривыми буквами:
«Ключ = свобода? Или клетка?»
Отец, застывший в дверях, вдруг закашлялся так, будто глотал осколки стекла.
В Жениной комнате пахло затхлостью и пластиком от сломанного робота на столе. Катя развернула дневник на последней записи. Синие чернила расплылись от капель:
«Папа сказал: „Дуб требует свою дань“. Я спросил — кровь? Он рассмеялся страшно: „Хуже. Забывчивость“. Сегодня видел, как он закапывает у корней чёрный ящик. Если что-то случится... Катька, найди ключ! Он в моём старом динозавре-конструкторе. Только не показывай отцу!»
Сердце ёкнуло. Динозавр... Женя таскал его повсюду, пока отец не швырнул игрушку в стену со словами: «Хватит жить в сказках!» Катя полезла под кровать — там, в пыльном углу, лежал зелёный пластиковый тираннозавр с отломанной лапой. Внутри, залитый суперклеем, торчал ржавый ключ с витиеватыми зубцами.
— Что ты там копаешь? — Мать стояла на пороге с подносом. Пирожки пахли горелым. — Обедать...
— Почему вы молчали? — Катя сжала ключ, и острые грани впились в ладонь. — Он знал, что умрёт!
В глазах матери мелькнуло что-то липкое, как варенье на солнце:
— Он упал с дуба... несчастный случай. Ты же помнишь.
— А кровь в дневнике? Или это тоже «несчастный случай»?
Тарелка с грохотом разбилась об пол. Из кухни донёсся хриплый голос отца:
— Хватит ворошить прошлое! Или хочешь последовать за братом?..
Ночью Катя прокралась к дубу. Ключ горел во кармане как уголь. Лопата вонзилась в мерзлую землю — хруст будто ломались кости. На третьем ударе железо звякнуло о металл...
Лопата отца вскрыла правду
Лопата звякнула о железо. Внезапно появившийся отец, будто обжёгшись, отшвырнул её прочь:
— Сам! Я сам... — Он голыми руками стал разгребать мерзлую землю. Пальцы быстро посинели, но он копал с истеричной яростью, будто хоронил собственный страх.
Ящик оказался маленьким, обугленным по краям — как будто его пытались сжечь. Катя направила фонарик: внутри лежали пачки документов с печатями «АО "Древо"» и фото... Её фото, восьмилетней, где она катается на качелях. На обороте дрожащей рукой: «Следующая, если расскажешь».
— Это... шантаж? — Катя задыхалась. — Ты продавал земли предков?
Отец схватил свёрток с деньгами — купюры рассыпались черными бабочками.
— Чтобы спасти тебя! После Жени... они пришли. Говорили, дуб требует новую жертву. — В его глазах плавала безумная пена. — Я платил десятилетие, но...
Внезапно фонарь погас. Холодная рука легла Кате на плечо.
— Смотри глубже... — прошелестел знакомый голос у самого уха.
Она тряхнула ящик — снизу выпал второй ключ. Не ржавый, а странно лёгкий, будто выточенный из оленьего рога. Он слабо светился в темноте мутным молочным светом.
— Отдай! — Отец рванулся вперёд, но споткнулся о корни. — Он должен был остаться в земле!
— Почему?! Что он открывает?
— Комнату деда... где... — Его голос перехватил спазм. — ...где хранится настоящий договор. Не с людьми... с Ними. — Он указал на дуб, где в ветвях зашипел ветер, словно чей-то смех.
Тут Катя увидела его. Женя стоял в трёх шагах, прозрачный, как дымка. Но теперь на шее у него синел жуткий синяк в форме корней.
— Он солгал... — губы призрака не шевелились, но слова резали мозг. — ...я не упал. Меня задушили ветви, когда пытался выкопать ПРАВДУ. Ключ из рога... он для тебя. Беги, пока...
Сверкнула молния. В её свете Катя разглядела на стволе дуба огромную щель — тёмную и влажную, как открытый рот. А внутри... замерцали сотни таких же светящихся ключей.
Призрак растворился в моих ладонях
Потайная дверь под лестницей открылась со стоном, будто разбуженный гроб. Внутри пахло сыростью и... мёдом? Странно-сладкий запах висел в воздухе, смешиваясь с пылью веков. На столе лежал дневник деда, перетянутый корнем дуба, словно дерево пыталось поглотить правду.
Катя развернула его. Чернила на первой странице шевелились, как чёрные муравьи, складываясь в фразу:
«Ритуал забывчивости — не плата, а МИЛОСТЬ. Забвение стирает боль. Выбери: кто исчезнет из твоей памяти? Мать? Отца? Или... себя?»
Следующая страница была залита бурым пятном. Под ним угадывались слова:
«Дуб берёт тех, кто помнит слишком много. Женя... он вспомнил ВСЁ».
— Катька... — лёгкое прикосновение к волосам. Женя стоял рядом, прозрачный, но тёплый. — Ключ из рога... он не для дверей. Для замены.
Он взял её руку и прижал к светящемуся ключу. Тот впился в ладонь — не больно, будто пульсирующая вена перекочевала в металл.
— Что он делает? — прошептала она.
— Даёт выбор: стереть их память... или принести новую жертву. Меня уже не вернуть. Но ты можешь спасти их... ценой себя.
Его пальцы стали таять, как дым в луче фонаря:
— Прости, что оставляю тебя с Этим...
Вдруг ключ дёрнулся в руке, будто пойманная рыба. По вене от запястья к сердцу побежало тепло — и Катя УВИДЕЛА.
Отца, сидящего на кухне с пистолетом у виска... Мать, глотающую горсть белых таблеток... И дуб, чьи корни уже ползут к окнам дома.
— Нет! — вырвалось у неё.
Ключ вспыхнул ослепительно. Женя рассыпался искрами, которые сложились в последнюю улыбку. В комнате запахло грозой и... детской присыпкой. Той самой, что бабушка использовала для опрелостей.
Катя вышла во двор. Ключ в кармане пульсировал в такт шагам. Тук-тук. Тук-тук. Будто второе сердце. В доме ещё горел свет — мать мыла посуду, отец курил у окна. Она сжала ключ:
— Я... запомню за всех.
Окно кухни резко погасло. Не отключили свет — будто тьма проглотила его кусок. А ключ вдруг стал тёплым, как живое тело.
✦ ━━━━━━━━━━━━━━━━━ ✦
А у вас есть "странный предмет" — вещь, которая хранит семейные тайны? Делитесь в комментариях!
Если этот финал заставил вас вглядеться в тень за окном — поставьте 👍.
Подписывайтесь 👉 чтобы не пропустить следующие тайны и семейные драмы.