Воскресный день выдался на удивление солнечным для хмурого октября. Алексей поднимался по знакомой с детства лестнице, перепрыгивая через две ступеньки – привычка, от которой он так и не смог избавиться даже в свои тридцать два. Сквозь окна подъезда пробивались золотистые лучи, рисуя на потёртых перилах причудливые узоры. На четвёртом этаже он остановился, достал телефон – два пропущенных от Марины. Перезвонить он не успел – дверь распахнулась.
– Лёшенька! – Вера Николаевна, его мать, выглянула на площадку. – А я думаю, чьи это шаги... Всё топаешь, как в детстве.
Она улыбнулась, но в глазах промелькнуло что-то неуловимо тревожное. Алексей наклонился, чтобы обнять её, и почувствовал знакомый запах – корица и ваниль. Значит, снова пекла его любимый яблочный пирог.
– Проходи скорее, остынет всё.
В квартире ничего не менялось годами: те же бежевые обои с витиеватым узором, старое пианино у стены, фотографии на полках – вся его жизнь в снимках. Вот он первоклассник с огромным букетом, вот выпускной в университете, а вот... Взгляд остановился на свадебной фотографии, стоявшей чуть в стороне от остальных.
– Садись, садись, – Вера Николаевна хлопотала вокруг стола. – Я тут котлетки сделала, как ты любишь. Марина-то готовит?
Вопрос прозвучал как будто невзначай, но Алексей уловил в нём привычную колкость.
– Мам, – он вздохнул, – давай без этого. Марина прекрасно готовит.
– Да я что? Я ничего, – она поставила перед ним тарелку с дымящимся борщом. – Просто спросила. Она же у нас творческая натура – все эти выставки, галереи... Когда тут готовить?
Алексей молча зачерпнул ложкой борщ. Густой, насыщенного рубинового цвета, с островком сметаны посередине – точно такой же, как в детстве. Он помнил, как прибегал с тренировок голодный, и мама кормила его, расспрашивая про школу, друзей, тренера...
– А помнишь Светочку Климову? – неожиданно спросила мать. – Дочку моей подруги с работы? Она недавно из Италии вернулась, такая умница...
– Мам.
– Что "мам"? Я просто рассказываю. Между прочим, она теперь в банке работает, начальником отдела. И готовит замечательно, Тамара говорит...
Алексей отложил ложку. В горле встал ком.
– А что не ешь? – Вера Николаевна присела напротив, подперев подбородок рукой. Её серые глаза, так похожие на его собственные, смотрели внимательно, изучающе. – Ты какой-то странный в последнее время. Задумчивый.
– Всё нормально, мам. Просто устаю на работе.
– Может, не только в работе дело? – она чуть наклонила голову. – Ты поспешил с этой свадьбой, а теперь жалеешь?
Вопрос упал между ними, как камень в тихий пруд. Алексей попытался рассмеяться, но смех вышел нервным, неестественным.
– Что за глупости? С чего ты взяла?
– Материнское сердце, сынок, – она говорила мягко, почти мурлыкающе, но в голосе слышались стальные нотки. – Я же вижу, как ты изменился. Раньше каждое воскресенье приходил, а теперь раз в месяц если выберешься...
– У нас с Мариной своя жизнь теперь.
– Своя жизнь... – эхом отозвалась Вера Николаевна. – А я что, чужая стала?
Алексей потёр виски. Головная боль, которая начала отступать после прогулки, возвращалась с новой силой.
– Мам, давай не будем.
– Ладно-ладно, – она встала, начала собирать тарелки. – Я же о тебе беспокоюсь. Мать имеет право беспокоиться? Или это тоже теперь... чужое?
Остаток обеда прошёл в тягостном молчании. Алексей mechanически жевал котлеты, пытаясь не замечать пристального взгляда матери. Её вопрос, как заноза, засел в голове. Жалеет ли он? Нет, конечно нет. Он любит Марину. Любит её смех, её увлечённость искусством, её способность видеть красоту в мелочах... Но почему тогда эти слова так задели его?
Когда он собрался уходить, мать вдруг обняла его крепко-крепко, как в детстве.
– Ты только подумай хорошенько, сынок. Пока не поздно.
Домой Алексей шёл пешком, хотя на улице уже темнело. В голове крутились обрывки разговора, мамины намёки, собственные сомнения... Он не заметил, как телефон снова завибрировал – Марина. Три пропущенных вызова.
В квартире горел свет – жена ждала его. Она сидела в кресле, закутавшись в плед, с книгой на коленях. При его появлении подняла голову:
– Я звонила.
– Прости, задумался... – Алексей стянул ботинки, прошёл в комнату.
– Как мама?
– Нормально.
Марина отложила книгу, внимательно посмотрела на него:
– Что-то случилось?
– Нет, всё в порядке. Просто устал.
Но она уже видела – что-то не так. Всегда видела его насквозь.
– Опять разговоры были? – тихо спросила она.
Алексей покачал головой, избегая её взгляда:
– Давай не будем сейчас, ладно?
Он ушёл в душ, включил воду посильнее, подставил лицо горячим струям. Может, они помогут смыть это странное, тяжёлое чувство, которое преследовало его с самого обеда? "Ты поспешил с этой свадьбой..." Мамин голос звучал в голове снова и снова. А ведь она даже не сказала ничего особенного. Просто спросила. Почему же эти слова никак не отпускали его?
Ночью Алексей почти не спал. Ворочался, прислушиваясь к ровному дыханию Марины, смотрел в потолок, где проплывали тени от проезжающих машин. Где-то под утро задремал, но будильник безжалостно вырвал его из зыбкого сна.
– Лёша, – Марина стояла в дверях кухни, завернувшись в свой любимый шёлковый халат с павлинами, – нам надо поговорить.
Он помешивал кофе, наблюдая, как растворяются крупинки сахара. Ложечка тихонько позвякивала о стенки чашки.
– О чём?
– Не делай вид, что не понимаешь. Что вчера случилось у мамы?
– Ничего не случилось. – Он отхлебнул кофе, слишком горячий, обжёг язык. – Обычный воскресный обед.
– Обычный? – Марина присела напротив, подтянула колени к груди – привычка, появляющаяся у неё в минуты волнения. – Ты вернулся сам не свой. Всю ночь крутился. Я же чувствую, что что-то не так.
Алексей поставил чашку. На белой скатерти расплылось маленькое кофейное пятнышко.
– Мама просто беспокоится...
– О чём? – В голосе Марины появились металлические нотки. – О том, что её сын женился не на той, кого она выбрала?
– Перестань.
– Нет, это ты перестань! – Она вскочила, халат распахнулся, обнажая тонкие плечи. – Сколько можно? Каждый раз после её обедов ты возвращаешься какой-то... потерянный. Я уже боюсь отпускать тебя туда одного!
– Не преувеличивай.
– Я преувеличиваю? – Марина нервно рассмеялась. – Хорошо, давай посмотрим. Когда мы последний раз были у неё вместе? Два месяца назад? Три? А помнишь, что она сказала тогда про мою выставку?
Алексей помнил. "Какая милая работа, дорогая. Почти как настоящая живопись." Эти слова повисли тогда в воздухе, как ядовитый туман.
– Она не хотела обидеть...
– Защищаешь её? Снова? – Марина покачала головой. – Знаешь, что самое страшное? Не её слова. А то, что ты молчишь. Всегда молчишь.
В прихожей раздался звонок. Они замерли, глядя друг на друга. Звонок повторился – настойчиво, требовательно.
– Кто это может быть? – прошептала Марина.
Алексей уже знал ответ. Только один человек мог прийти без предупреждения в восемь утра понедельника. Он открыл дверь:
– Мама?
Вера Николаевна стояла на пороге с пакетом в руках:
– Решила занести вам пирожков к завтраку. Ты вчера так мало поел...
Она прошла в квартиру, цокая каблуками по паркету. Марина успела накинуть кардиган поверх халата, пригладила растрёпанные волосы:
– Здравствуйте, Вера Николаевна.
– Здравствуй, Мариночка. – Поцелуй в воздух, в пяти сантиметрах от щеки. – Надеюсь, не помешала? У тебя сегодня нет этих твоих... выставок?
– Вернисаж вечером.
– Ах да, конечно. – Вера Николаевна принялась выкладывать пирожки на тарелку. – Лёшенька, помоги мне накрыть на стол. Маришь, у тебя есть приличная скатерть?
Марина сжала губы:
– В шкафу.
– А чай? Надеюсь, не этот травяной, от которого изжога?
Алексей метался между ними, пытаясь предугадать, откуда прилетит следующая шпилька. Мать щебетала что-то про новый рецепт теста, Марина отвечала односложно, атмосфера накалялась с каждой минутой.
– Присаживайтесь, – Вера Николаевна разложила салфетки. – Лёша, чего ты стоишь? Садись рядом со мной.
Он опустился на стул, чувствуя себя снова маленьким мальчиком. Марина осталась стоять у окна.
– Мариночка, ты не присоединишься?
– У меня много работы. Нужно подготовиться к вернисажу.
– Ах, эти творческие натуры... – Вера Николаевна покачала головой, наклонилась к сыну: – Всё время куда-то спешат, бегут. Никакого уважения к семейным традициям. Ты заслуживаешь большего, сынок.
Звон разбитой чашки заставил их вздрогнуть. Марина стояла у раковины, осколки валялись у её босых ног.
– Извините, – её голос дрожал. – Я такая неловкая.
– Ничего-ничего, – протянула Вера Николаевна. – С кем не бывает? Лёша, помоги жене убрать.
Но Марина уже схватила сумку:
– Мне пора. Приятного аппетита.
Дверь хлопнула. Вера Николаевна вздохнула:
– Какая впечатлительная девочка. Вот я в её возрасте...
– Мама, – Алексей встал. – Зачем ты пришла?
– Как зачем? Я же говорю – пирожки принесла.
– Нет. Зачем на самом деле?
Она посмотрела на него долгим взглядом:
– Хотела убедиться, что с тобой всё в порядке. После вчерашнего разговора...
– Со мной всё в порядке.
– Правда? – Она взяла его за руку. – Тогда почему у тебя такие круги под глазами? Почему ты не спишь по ночам?
Алексей высвободил руку:
– Тебе пора.
– Сынок...
– Пожалуйста, уходи.
Когда за матерью закрылась дверь, он опустился на пол прямо в прихожей. В голове стучало: "Ты заслуживаешь большего". Телефон завибрировал – сообщение от Марины:
"Не приду ночевать. Останусь у Кати после выставки. Нам нужно многое обсудить."
Пустая квартира давила тишиной. Алексей бродил из комнаты в комнату, натыкаясь на следы присутствия Марины: недопитая чашка травяного чая, раскрытый альбом с набросками, забытая заколка на подушке... Телефон молчал. Он написал ей несколько сообщений, но ответа не было.
В галерее тоже не отвечали – вернисаж должен был идти полным ходом. Он представил Марину среди картин, улыбающуюся гостям, рассказывающую о своих работах. "Ты заслуживаешь большего..." Мамины слова эхом отдавались в голове.
Звонок в дверь застал его в момент, когда он наливал вторую – или уже третью? – рюмку коньяка.
– Лёшенька! – На пороге стояла мать с пакетами. – Я тут подумала – ты же наверное голодный...
– Мама, – он привалился к дверному косяку. – Зачем ты здесь?
– Как зачем? – Она решительно прошла в квартиру. – Материнское сердце чувствует. И правильно – ты тут один, нетрезвый...
– Я не один. Просто Марина...
– Да-да, конечно, – она уже хозяйничала на кухне. – Марина на своей выставке. Искусство, богема... А муж дома один.
Алексей сжал виски ладонями:
– Прекрати.
– Что прекратить? – Вера Николаевна замерла с кастрюлей в руках. – Правду говорить? Ты же сам всё понимаешь, сынок. Я с самого начала видела, что она... не твоего круга. Эти её вечные метания, эти странные друзья...
– ХВАТИТ!
Его крик прозвучал так неожиданно, что мать вздрогнула, чуть не уронив кастрюлю.
– Лёша...
– Хватит, – он почти шептал теперь. – Ты никогда... никогда не видишь ничего хорошего. Всё не так, всё не то. Её картины – не живопись. Её чай – не чай. Её любовь – не любовь. А знаешь что? – Он подошёл к матери вплотную. – Я люблю Марину. Люблю её странных друзей. Люблю её травяной чай и разбросанные всюду кисточки. Люблю её свободу и полёт. И если ты не можешь это принять... – голос сорвался, – если не можешь... мы просто не сможем больше общаться.
Вера Николаевна побледнела. Кастрюля с глухим стуком опустилась на стол.
– Ты что же... выбираешь её? Вместо матери?
– Это не выбор, мама. Это моя жизнь. Моя семья.
– Семья... – Она опустилась на стул, внезапно постарев лет на десять. – А я? Я что, не семья?
И тут что-то надломилось в её голосе. Плечи задрожали, она прижала ладони к лицу:
– Я же одна совсем... Совсем одна осталась. После того как отец твой ушёл... Только ты у меня. Только ты...
Алексей застыл, глядя на рыдающую мать. Он никогда не видел её такой – беззащитной, сломленной. Она всегда была сильной, властной, знающей всё наперёд. А сейчас перед ним сидела просто одинокая женщина, смертельно напуганная перспективой потерять последнего близкого человека.
– Я боюсь, – продолжала она сквозь слёзы. – Боюсь, что она заберёт тебя. Увезёт куда-нибудь на свои выставки... А я останусь здесь. Одна. В пустой квартире с фотографиями...
– Мама... – Он опустился перед ней на колени, взял за руки. Они были ледяными. – Я никуда не денусь. Но ты должна понять – я люблю Марину. Это не блажь, не ошибка. Я счастлив с ней.
– Правда? – Она заглянула ему в глаза, как в детстве, когда проверяла, не обманывает ли он насчёт уроков. – Ты правда счастлив?
– Правда.
Они молчали долго. За окном стемнело, зажглись фонари. Где-то вдалеке сигналили машины.
– Я просто хотела быть рядом, – наконец произнесла Вера Николаевна. – Как раньше. Помнишь, мы каждое воскресенье...
– Помню, мам. – Он сжал её руки. – И мы будем рядом. Но по-другому. Мне нужно, чтобы ты приняла мой выбор. Мою жизнь. Такую, какая она есть.
Она медленно кивнула, утирая слёзы:
– Я постараюсь. Только... не исчезай, ладно?
В этот момент в замке повернулся ключ. Они оба вздрогнули, повернувшись к двери. На пороге стояла Марина – уставшая, с размазанной тушью под глазами.
– Я... – она замялась, увидев их. – Я думала, ты один.
Вера Николаевна поднялась, расправила плечи, пытаясь вернуть привычную осанку:
– Я уже ухожу.
– Нет, – Алексей встал между ними. – Не уходи. Давайте... давайте попробуем поговорить. По-настоящему.
Марина и Вера Николаевна смотрели друг на друга через всю комнату. Бесконечная секунда тишины. Потом Марина медленно сняла пальто:
– У меня есть травяной чай. Новый. Без изжоги.
И что-то едва уловимо изменилось в лице Веры Николаевны:
– Я... я бы попробовала.
Прошла неделя. Алексей стоял у плиты, помешивая соус для пасты. Из комнаты доносились приглушённые голоса – Марина показывала матери фотографии с вернисажа. Он прислушался: никакой привычной напряжённости, только спокойный разговор.
– А здесь что за техника? – голос матери звучал заинтересованно.
– Это смешанная, – Марина говорила с той особой интонацией, которая появлялась у неё, когда речь заходила об искусстве. – Видите, как свет падает? Я специально использовала несколько слоёв...
Алексей улыбнулся. Кто бы мог подумать неделю назад, что такое возможно? После того вечера что-то неуловимо изменилось. Нет, не стало идеально – за двадцать лет привычки не исчезают в одночасье. Но появилось что-то новое: желание понять, попытаться принять, научиться слушать.
– Лёша, – Марина заглянула на кухню, – твоя мама говорит, что у неё есть старые альбомы с набросками. Представляешь? Она в молодости тоже рисовала!
– Так, несерьёзно, – Вера Николаевна появилась следом, смущённо поправляя причёску. – Просто для себя...
– Мам, ты никогда не рассказывала.
– А ты и не спрашивал, – она присела к столу. – После замужества забросила. Работа, быт, потом ты родился... Не до того стало.
Марина осторожно коснулась её плеча:
– Может, стоит вернуться? У меня в галерее есть курсы для начинающих...
Вера Николаевна покачала головой:
– Что ты, в моём возрасте...
– Знаете, – Марина присела рядом, – у нас есть одна художница, ей семьдесят пять. Начала рисовать в шестьдесят. Сейчас её работы на международных выставках...
Алексей наблюдал за ними, помешивая соус. Как странно: годами они не могли найти общий язык, а теперь сидят рядом, увлечённо обсуждая искусство. Мать всегда казалась ему непробиваемой скалой со своими правилами и убеждениями. Но, может быть, всё это время она просто не знала, как иначе? Как быть не только матерью, но и просто женщиной – со своими мечтами, страхами, нереализованными желаниями?
– Ужин готов, – объявил он, выключая плиту.
Они расселись вокруг стола – непривычно, неловко, но с какой-то новой, осторожной теплотой. Марина разлила вино – совсем немного, скорее символически.
– Я хочу сказать, – Алексей поднял бокал. – Я знаю, нам всем нелегко. Мы разные, у каждого свой характер, свои привычки. Но мы – семья. И я хочу, чтобы мы научились... быть вместе. По-новому.
Вера Николаевна украдкой смахнула слезу:
– Прости меня, сынок. И ты, Мариша... я не со зла. Просто...
– Я понимаю, – тихо ответила Марина. – Правда, понимаю.
Они соприкоснулись бокалами. Звон стекла прозвучал как обещание – хрупкое, но искреннее.
– Кстати, – Вера Николаевна отставила бокал, – я тут подумала... Может, мне действительно записаться на эти курсы? Только... вы поможете выбрать материалы?
Марина просияла:
– Конечно! У меня есть знакомый в художественном салоне...
Алексей смотрел на них – двух самых важных женщин в его жизни – и чувствовал, как отпускает тяжесть, которая давила на сердце все эти месяцы. Нет, не всё наладилось окончательно. Впереди ещё много неловких моментов, случайных обид, непонимания. Но главное случилось: они наконец-то начали разговаривать. Слышать друг друга. Пытаться понять.
Вечер медленно опускался на город. За окном зажигались огни, с улицы доносился приглушённый шум машин. А они сидели на кухне, передавая друг другу салат, обсуждая планы на выходные, смеясь над какой-то шуткой... Просто семья. Немного странная, немного неидеальная, но – своя. Настоящая.
– Знаете что? – вдруг сказала Вера Николаевна. – А давайте в следующее воскресенье ко мне? Я испеку яблочный пирог. По новому рецепту.
И в этих простых словах было больше, чем просто приглашение на обед. Это было признание. Примирение. Новое начало.
– С корицей? – улыбнулась Марина.
– И с ванилью, – кивнула Вера Николаевна. – Как Лёша любит.