Найти в Дзене
Однажды в мае

Самый недооцененный советский писатель

У Валентина Петровича Катаева хорошо получалось все: стихи, пьесы, сказки, сатира, мемуарные повести, романы, рассказы, сценарии, даже одну главу детектива он написал. Я его не то что люблю – обожаю без меры, уже пожалела, что взялась за пост. Трудно ответить на вопрос: «Что почитать у Катаева?» (что угодно, даже повесть о Ленине светится и дышит полной грудью, превращая вождя в эстета и гедониста). Попробую зайти с другого бока – чем он так хорош. Это самые чувственные на свете тексты, их чтение доставляет почти физическое удовольствие. Если мир полинял и съежился, что время от времени случается со всеми, почитайте Катаева, и вам снова покажут солнечный свет через разноцветные стеклышки. Хоть чашка чая с ромом, хоть цветок бигнонии, похожий на граммофончик, превращаются у него в волшебные поделки из шкафа Фрица и Мари. Как-то он умудрился сохранить детскую стереоскопичность зрения, которой простые смертные лишаются вместе с молочными зубами. Может, благодаря детскому же эгоизму и любв

У Валентина Петровича Катаева хорошо получалось все: стихи, пьесы, сказки, сатира, мемуарные повести, романы, рассказы, сценарии, даже одну главу детектива он написал. Я его не то что люблю – обожаю без меры, уже пожалела, что взялась за пост. Трудно ответить на вопрос: «Что почитать у Катаева?» (что угодно, даже повесть о Ленине светится и дышит полной грудью, превращая вождя в эстета и гедониста). Попробую зайти с другого бока – чем он так хорош.

Это самые чувственные на свете тексты, их чтение доставляет почти физическое удовольствие. Если мир полинял и съежился, что время от времени случается со всеми, почитайте Катаева, и вам снова покажут солнечный свет через разноцветные стеклышки. Хоть чашка чая с ромом, хоть цветок бигнонии, похожий на граммофончик, превращаются у него в волшебные поделки из шкафа Фрица и Мари. Как-то он умудрился сохранить детскую стереоскопичность зрения, которой простые смертные лишаются вместе с молочными зубами. Может, благодаря детскому же эгоизму и любви ко всему вкусному, или страху смерти, или вампирическому инстинкту, который безошибочно слышал биение пульса, клокотание жизненных соков во всем, везде. По воспоминаниям друзей и жены, Эстер Давыдовны Катаевой, он любил хорошие галстуки, пальто из мягкой ткани, ручки, которыми жирно и быстро пишется, сыр, красное вино – не потому, конечно, что скопидомничал, будто старуха-процентщица, а все из той же любви к красоте. К счастью для нас, он умел перелить ее в слова. Некоторые куски читать невыносимо, настолько хороши. Говорят, страдающие биполярным расстройством в состоянии гипомании почти захлебываются от ощущения полноты бытия – прикосновение к пледу из велюра сводит с ума рецепторы, лопается в мозгу тысячей радужных пузырей. Запойное чтение Катаева – это немного добровольной гипомании, явь, которая ярче любой грезы.

Я, конечно, имею в виду в основном позднего Катаева. Уже после шестидесяти у него случилось второе (или третье) писательское дыхание. Он если не развернул целиком, то сильно подвинул манеру письма – дальше, к эмоционально-ассоциативно-сновидческим берегам. Свои знаменитые биографические повести, с невероятно живыми портретами современников, он называл мовистскими, от французского mauvais, плохой. Бежали по страницам легкие, как облака, абзацы – непонятно, откуда у него столько. Кажется, в них Катаев почти преодолел земное притяжение, но вниз тянуло то самое обостренное чувство жизни, а еще – южная кровь, одесская школа и знаменитая катаевская сочная метафора. Изображение одержало победу над повествованием, да и кому оно нужно, повествование, раз Катаев сохранил для нас эти райские зеленые луга.

Если все-таки выбирать самое интересное, то, пожалуй, вот что.

1. Поздние романы, самые известные из которых – «Трава забвенья» и «Алмазный мой венец». Это книги воспоминаний с целой галереей писателей и поэтов: Маяковский, Есенин, Олеша, Бабель, Пастернак, Булгаков, Бунин, Зощенко и много-много-много кто еще. Их имена зашифрованы, и мне кажется, что интереснее самому попробовать догадаться, кто был ключиком, а кто – синеглазым, но в интернетах есть полный список.

Так же прекрасны, хоть и менее читаемы, «Разбитая жизнь, или Волшебный рог Оберона», «Святой колодец», «Кладбище в Скулянах», «Уже написан Вертер», «Юношеский роман».

2. Стихи. Катаев неспроста три своих романа озаглавил стихотворными строчками: он начинал как поэт, он считал себя поэтом и многое перенял у своего учителя Бунина. Мое любимое – «Степная девушка в берете». Иногда фигурирует просто как «Девушка», иногда как «Продавщица дынь». Еще «Апрель», «Июль», «Купальщица», «Томится ночь предчувствием грозы».

3. Пьеса «Квадратура круга». У Катаева пьес много, но эту поставили все кому не лень – от крупных греческих и бразильских театров до отечественных уездных. Легкая, стремительная, на одном дыхании, с ровным упругим темпом – неудивительно, что режиссеры ее до сих по любят, хотя юмор двадцатых, которым пьеса пропитана, давно черти съели.

4. Если одна пьеса, то «Квадратура», если одна сказка, то «Цветик-семицветик». «Лети, лети, лепесток, через запад на восток, через север, через юг, возвращайся, сделав круг. Лишь коснешься ты земли – быть по-моему вели» – вы точно это слышали, даже если не читали. В интервью Катаев рассказал, что написал сказку, думая о том, как надо жалеть людей.

Обязательно надо.

Выйти в поле, потерять дорогу,
Ввериться таинственной судьбе,
И молиться ласковому богу
О своей любви и о тебе.

Спасибо, что дочитали такой длинный пост.