Старообрядческая икона - это terra incognita для отечественного искусствознания. О количестве памятников, которые еще предстоит ввести в оборот, можно только догадываться по отдельным «зондажным» исследованиям.
В статье Н.В.Пивоваровой Старообрядческие моленные Петербурга в XVIII - первой половине XIX вв. (по материалам Российского государственного исторического архива), написанной на основе документов 1830 - 1850-х годов – времени новой волны преследования старообрядцев, приводятся собранные правительственными чиновниками данные о десятках молелен старообрядцев различного толка: «федосеевцев», «поморцев», «филипповцев» и др.[1].
Так, например, в Петербурге Косцовская молельня, помещавшаяся в доме купца С.Апарина, имела семиярусный иконостас с иконами древнего письма (начиная с XVI века) и новыми, «прописанными под старину».
Часть икон, признанных противными учению православной церкви, была изъята во время разгрома молельни, передана сначала на склад Министерства внутренних дел, оттуда в 1860 году - в Музей христианских древностей Императорской Академии художеств, откуда и поступила в 1898 году в новоучрежденный Русский музей императора Александра III[2].
Молельня В.К.Аристова в Казачьем переулке имела 107 икон, 65 книг и иное имущество[3].
Староверы имели собственные иконописные мастерские и книгопечатни, изготовляли рукописные книги, сохранив мастерство старинного уставного письма. Были у них и свои центры, которые изготовляли все необходимое для богослужения согласно древним, дониконовским уставам.
В первой половине XIX века такими центрами старообрядчества были основанные как карантинные посты и места для чумных захоронений 1771 года Преображенское и Рогожское кладбища в Москве. В каждой из общин было богатое собрание старинных икон, которые правдами и неправдами добывались в старых храмах, были иконы «подстаринные», написанные мастерами-иконниками определенного профиля. В XIX веке эти собрания служили предметом изучения для первых ученых-иконологов, которые получали ценные сведения в беседах с иконописцами и знатоками - староверами-собирателями, чаще всего богатыми купцами.
В личных собраниях староверов преобладали иконы «строгановского письма», мелкого и нарядного, и большое количество икон, почитавшихся «рублевскими», но не имевших никакого отношения даже к иконописи XV века. Все же эти собрания представляли немалую художественную ценность и порой, попадая в музеи, становились основой коллекции древнерусской живописи[4].
Не менее значительные старообрядческие центры, осуществлявшие широкие функции, были в провинции. На самую окраину России, на ее северные рубежи, на земли, заросшие лесом, заболоченные и труднодоступные, бежали сторонники старой веры, спасая свои сокровища – несломленный дух, несгибаемую веру и глубоко почитаемые святые образа.
Необыкновенно интересный материал был представлен на одной из первых выставок искусства «ревнителей древлего благочестия» – Культура староверов Выга (Петрозаводск, 1994).
Выго-Лексинское поморское общежительство не случайно именовалось «староверческими Афинами»: в богатую экспозицию вошли писаные иконы и тонкое медное литье, книги, документы, предметы декоративно-прикладного искусства.
Время отвело грозу от обители: правительству в конце XVII - начале XVIII века было не до мятежных старцев, готовых пострадать за веру. И потому к началу XVIII века Выговская пустынь представляла собой вполне благополучный старообрядческий общежительный монастырь с большими братскими кельями и постройками, в которых жили 2000 поселенцев. Обнесенный высокой деревянной стеной, монастырь мало чем отличался от иных древнерусских обителей и жил по уставу, в основе которого лежал Иерусалимский, утвердившийся в Русской Церкви со времен расцвета исихазма – конца XIV века. По тому же образцу были созданы древние уставы таких прославленных обителей, как Соловецкий, Кирилло-Белозерский, Троице-Сергиев монастыри. Выговские «Афины», как и другие старообрядческие поселения, а особенно скиты, представляли собой заповедный край, в котором «продолжали развиваться традиции древнерусской духовности. Свою вынужденную изолированность от внешнего мира старообрядцы восполняли исторической памятью, осознанием непрерывающейся духовной связи с прежней, дониконовской Россией, с ее традициями, с ее обителями и подвижниками»[5].
При этом «Выг не только пользовался духовным наследием Древней Руси, он его преумножал»[6].
Переписывались старые и создавались новые церковные сочинения, так что пустынь, в которой не только процветал скрипторий[7] и была собрана богатейшая библиотека, но и выросла собственная литературная школа, заслужила славу центра книжности. Здесь шла разнообразная творческая деятельность: создавались резные деревянные и литые иконы и кресты, и лицевое и орнаментальное шитье, книжные миниатюры, лубки и даже картины маслом. Роспись и резьба по мебели, плетение из бересты также процветали на Выге.
Творческая деятельность выговских насельников за полтора столетия – от поселения в конце XVII века до изгнания середины 1850-х годов во времена николаевского «искоренения раскола» - обеспечила «духовное единение братьев по вере», которое «придавало своим насельникам силы в их противостоянии враждебному миру, питало их таланты и творчество»[8].
Естественно, среди всех видов деятельности почетное место занимало иконописание. Иконы для иконостасов многочисленных молелен, частные заказы – как местные, так и из иных губерний, выполнялись мастерами, поначалу работавшими в различных традициях, но впоследствии создавшими единую и достаточно локальную по стилю иконописную школу.
Еще один крупный центр старообрядчества, в наши дни получивший широкую известность, был на Невьянском заводе, который в XVIII - XIX веках был культурной столицей горнозаводского Урала[9]. Здесь, как на Выге, был и свой скрипторий, и иконописные мастерские. Невьянская икона сегодня признается особой «школой» старообрядческой иконописи, обладающей достаточным своеобразием. Ее становление происходит в первой половине XVIII века, и на первых порах в невьянской иконе различается связь с корнями – московскими и ярославскими, вятскими, вологодскими, костромскими. К концу века вырабатывается особая манера письма, выделяются свои мастера (к примеру, Богатыревы), вокруг которых группируются ученики и подражатели.
Самая ранняя из известных и дошедших до нашего времени невьянских икон датируется 1734 годом, хотя известно, что первые переселенцы-старообрядцы пришли на Урал с Выга еще в XVII веке и наверное принесли с собой и рукописные книги, и дониконовские, а возможно, и новые, но по образцам древним писанные иконы. Именно эти иконы скорее всего и послужили невьянским мастерам образцами. И копировались эти образцы множество раз, сохраняя в основных чертах оригинал.
Особенно бережно сохранялись такие моленные образа, как Казанская икона Божией Матери.
1734 годом датирована икона, поступившая в реставрацию с названием Угличская. Благодаря усилиям реставраторов удалось не только определить иконографический извод образа (Египетская Богоматерь), но расшифровать подпись: «Написан этот святой образ в лето 7243-е, завершен в тот же год 18 декабря в день памяти святого великомученика Севастьяна и дружины его»[10].
Среди великих заслуг старообрядцев перед русской иконописью следует особо отметить ту, которую О.Ю. Тарасов называет сакрализацией личности иконописца.
Так, для беспоповцев условием создания благодатного образа признается не столько соблюдение канонической иконографии и наличие иных признаков его каноничности, «сколько житие мастера, его совесть, которая ставилась в зависимость от «чистоты» веры»[11].
У староверов федосеевского толка статус иконника «почти приравнивается к статусу настоятеля федосеевской общины»[12].
Иными словами, иконописание, по крайней мере в идеале, рассматривается как служение, как послушание, как Божье дело, а потому иконники-староверы по-прежнему не ставят своих подписей на досках. Хотя бывают и исключения. На иконе, обнаруженной в городе Карабаше, стоит подпись Ивана Анисимова (Малыганова), дата написания иконы – 1796 год и место – «в Невьянском заводе».
Среди самых известных имен – династия иконописцев Богатыревых, кисти которых приписывается немало прекрасных образцов.
Как образец невьянского иконописания исследователи рассматривают поздний апостольский чин, датированный 1885 годом и привезенный в Екатеринбург из Ирбита. Иконы небольшого размера (63х53) предназначались, по-видимому, для иконостаса небольшой церкви. Написаны на сосновых досках по технологии, принятой издревле: с паволокой, твердым «костяным» левкасом, с использованием сусального золота (поля и света-фоны). В изображениях апостолов (по трое на каждой доске) отмечается грубоватость тяжеловесных фигур и «крестьянских» ликов. В фонах можно усмотреть характерные для иконописи XVI - XVII веков «реалии» вроде типичного невьянского пейзажа и деревенского плетня. При реставрации обнаружена надпись: «Усердием Егора Васильева Токарева. 1885 г., мая 10 дня». Предполагается, что это имя заказчика. Аналогично надписаны и другие иконы чина («усердием» Никона Иванова Бабайлова, Андреяна Алексеева Аданицина, Василия Митриева Зудова).
Иконы отличаются нарядностью, яркими красками «веселящей дух» цветовой гаммы.
Исследователи признают, что среди невьянских икон встречаются образцы как высокого художественного уровня, так и близкие примитиву – «народные», как крупноформатные чиновые, так и миниатюрные.
Известно, что иконописные мастерские существовали не только в самом Невьянском заводе, но и в Нижнем Тагиле, Екатеринбурге, Красноуфимске и других городах и поселках. Все эти разнородные образцы объединяются в единую группу «невьянских» икон[13].
Сегодня собирание материалов по истории старообрядчества и особенно старообрядческой иконы идет достаточно активно, хотя светские исследователи получают его не без труда. Сделаны первые шаги по осмыслению этого неординарного явления. Реконструированы и проанализированы представления староверов, начиная с протопопа Аввакума, о том, какой должна быть икона. Введены в научный оборот такие старообрядческие сочинения по иконографии, как Поморские ответы Андрея Денисова. Богатый материал представляют собою путевые записки, дневники, воспоминания путешественников, посещавших старообрядческие поселения, а также материалы миссионеров, отчеты экспедиций в старообрядческие скиты и так далее. Скрупулезно изученные материалы одного Волго-Вятского края позволили убедительно представить не только особенности почитания икон в старообрядческой среде, но и иконографические признаки старообрядческой иконы[14].
Е.В. Быкова, собрав и обобщив материал нескольких экспедиций, работавших в пределах Вятской и Нижегородской губерний, а также в районах Среднего Приуралья, подтвердила главное: то, что «религиозность староверов была очень цельной, слитной с их образом жизни»[15]. Эта цельность и обеспечила охранительный характер старообрядческой иконописи, в которой преобладают традиционные сюжеты и те иконографические изводы, которые были под запретом в официальном церковном иконописании: святого Христофора с песьей головой, Александра Невского в схиме, двоеперстного сложения на иконе в жесте благословения.
Старообрядцы отрицали нововведения, особенно иконографические. В некоторых старообрядческих толках, к примеру, не почитали икону Богоматери Всех скорбящих Радость послениконовской иконографии (явлена в 1688 году). Впрочем, иногда почитались редкие иконографические типы даже более позднего происхождения, как, например, образ О Всепетая Мати, хотя самые ранние иконы датируются XVIII веком[16].
Достаточно редко иконописцы-старообрядцы создавали образа новых иконографических типов.
Такова икона Плоды страданий Христовых, широко распространенная в федосеевском согласии и представляющая собою развернутый вариант Распятия [17].
Редкий иконографический тип представляет икона Чистая душа – аллегорическая композиция, заимствованная из Синодика и представляющая «чистоту душевную» в виде стоящей на луне «девы приукрашенной» с короной на голове, у ног которой на горках лежат лев – аллегория страсти и гнева и змий – аллегория греха. В черной пещере адской бездны изображена грешная душа и склонившийся к ней крылатый дьявол. В центре композиции – солнце в виде красного круга с человеческим лицом. В верхней части – Спас в Силах и девять ангельских чинов, каждый в своем круге. Эти основные образы дополнены массой второстепенных - по сторонам и в нижней части доски.
Композиция иллюстрирует текст одного из псалмов Давидовых и часто встречается в народном лубке начала ХХ века.
Вообще в старообрядческой среде, как отмечает Быкова, были весьма распространены эсхатологические сюжеты, и иконы Страшный суд со сложной композицией встречаются в большом количестве.
Еще один весьма распространенный иконографический тип старообрядческой иконы представляют собой так называемые «полницы» - иконы Воскресения и Сошествия во ад с праздниками. Средник полницы занимает Воскресение Христово – Сошествие во ад, вокруг которого расположены в клеймах 12 или даже больше праздников начиная с Рождества Богородицы.
Такие иконы были практически в каждом доме, и, по-видимому, их производство имело массовый характер. Во всяком случае, их еще совсем недавно можно было видеть едва ли не в каждой избе севера Ярославской области.
В особую группу можно выделить памятники «наивной» иконографии, примером которой служат образы пришедших из народного лубка и обожествленных сказочных птиц Сирина и Алконоста[18].
Памятники такого рода сближают старообрядческую икону с так называемой народной. Следует заметить, что провести четкую границу между этими двумя ветвями русского иконописания невозможно. Старообрядческие иконы далеко не всегда являют собой образцы высокого художественного качества. Изоляция, особенно в отдаленных от центра «лесных краях», конечно, способствовала благоговейному сохранению старинных образов и традиционного канонического иконописания. Но она приводила и к консервации далеко не лучших качеств и не лучших образцов, к дезориентации и той же утрате высокой церковной традиции, сохранение и развитие которой требует отнюдь не только отрицания всего нового. Не случайно архимандрит Зинон неодобрительно относится к староверческим иконам на старинный манер, считая их мертвыми копиями[19]. Но и такие копии были доступны далеко не всем старообрядцам. Популярные «полницы» чаще всего представлены теми самыми «краснушками», которыми уважающие себя собиратели, не говоря уж о музеях, до недавних пор пренебрегали.
И все же, не пытаясь оценивать иконописное наследие, которое сохранили старообрядцы, отметим их заслуги.
Во-первых, это через поколения пронесенное представление о благодатном образе, которое вообще было утрачено в официальном церковном искусстве. Старообрядцы же всегда чтили образ не просто благочестный, но именно благодатный, преисполненный Духа Святого, так что беспоповцы-«мельхиседеки» почитали икону способной пресуществлять Святые Дары[20].
Еще одно косвенное доказательство сохранения памяти о важнейших установлениях канона – это убежденность в том, что едва ли не главное в иконописании – благочестивая личность иконописца и одухотворение акта создания образа, характерные для русского благочестия.
После того, как раскольничество в России было «реабилитировано», старообрядческая икона «выходит в мир» и, с одной стороны, «облагораживает» народное иконописание, с другой – утрачивает многие отличительные черты и качества. Мастера-старообрядцы охотно выполняют заказы православных, прежде всего частных лиц. В свою очередь, на старообрядцев работают известные «народные» центры иконописания, такие как Палех, Холуй и Мстера.
Нонна Яковлева
__________________________
[1] «Перечисленные моленные имели различное устройство, однако их сближало характерное внутреннее убранство, неизменной принадлежностью которого являлись обширные, устроенные на древний лад иконостасы, включавшие наряду с иконами старообрядческого мастерства образа дониконовского письма, нередко украшенные драгоценными окладами». - Н.В. Пивоварова Старообрядческие моленные Петербурга в XVIII - первой половине XIX вв. (по материалам Российского государственного исторического архива). Три века синтеза церковного и светского искусства. Материалы научно-практической конференции. // Ораниенбаумские чтения. Вып. IV. Ораниенбаум, 2003. С. 151.
[2] Там же. С. 154, прим. 9.
[3] Среди конфискованных икон были не одобряемые церковными властями изображения Христофора с песьей годовой и Александра Невского в схиме, благоразумного разбойника Раха или такие детали, как изображение отпечатка ступней ног Господа в образе Вознесения Христова. Там же. С. 152.
[4] Г.И. Вздорнов. История открытия и изучения русской средневековой жвописи. XIX век. М., 1986. С. 67 - 68.
[5] Е.М. Юхименко. «Монастырь, нарицаемый Данилов».// Культура староверов Выги. Каталог выставки. – Петрозаводск, 1994. С. 66.
[6] Там же.
[7] Центр по переписке книг.
[8] Там же.
[9] Статус города Невьянск получил в 1919 году.
[10] Старообрядческие иконописцы, верные заповеданному обычаю смиренномудрия, редко подписывали иконы.
[11] О.Ю. Тарасов. Икона и благочестие. Очерки иконного дела в императорской России. М., 1995. С. 128.
[12] Там же. С. 135.
[13] Сведения о невьянской иконе взяты из публикации: Лидия Рязанов, Юрий Рязанов. Невьянская икона.// Уральский следопыт, 1999, №2.
[14] Там же.
[15] Е.В. Быкова. Старообрядческая икона как явление культуры XIX-XX веков: по материалам экспедиций. Киров, 2003. С. 9.
[16] Правда, Боброва признает, что достоверных сведений о происхождении иконографии, а стало быть, и о времени ее появления, нет. – Там же. С. 24.
[17] «Иконы «Плоды страданий Христовых» в среде старообрядчества рассматривались как своеобразный учебник спасения. (…) Внимательно изображались страстные орудия, разными символическими средствами подчеркивалась идея, что искупление даровано ценой страданий. Цветовой строй в иконах, с одной стороны, выражал трагизм мучений, с другой стороны, - триумф страданий, преодолевающих смерть, грех». – Там же. С. 26.
[18] Там же. С.33.
[19] «Например, старообрядческие иконы в точности вроде бы повторяют старинные, но отличаются от них, как мумия от живого человека, в них нет главного – жизни. Отсеченная ветвь засыхает». – Архимандрит Зинон (Теодор). Беседы иконописца. – М., 2003. С. 36.
[20] О.Ю. Тарасов. Икона и благочестие.. С.123.