"Птица с окрасом жёлтый Финч" Часть 4.

Часть 4. Воспоминания, от которых я всю жизнь бежала.

1.

Кривая безобразная дверь в конце несуществующего коридора. Безобразная. Интересно сказала. Ведь дело не в том, что она похожа на скомканный листок бумаги, а в том, что за ней кроется какое-то уродство. Уродство, словно шрамы на лице, которые ничем не замаскируешь. Железная и чёрная. Самая жуткая дверь и самая притягательная, потому что последняя, завершающая. Зайти в неё, для меня словно разом сорвать присохшие к ране бинты. Жгучая яростная боль, от которой мутится сознание, но необходимая.

«Какое зло я обнаружу за ней? Каких монстров должна победить на этот раз и смогу ли»? - думала я, возвращаясь с гулкостучащим сердцем в обитель старика. 

Приветственно потрепав Щербета по голове, который замерев, сидел у входа в спальню хозяина, будто охраняя вход от непрошенных гостей, (или он наоборот не выпускал кого-то?), я прислушалась к звукам, ожидая вновь услышать чьё-то пение, но вместо этого услышала монотонные звуки вращающегося гончарного круга. 

«Старик что-то задумал» - сразу подумала я, хоть у меня и не было оснований для беспокойства. Пока ещё не было. 

- Эй, ты чего здесь приятель? – поинтересовалась я у пса. Тот посмотрел на меня, и я увидела в его глазах печаль. – У тебя тоже есть свои тайны, так? – спросила я и, оставив Щербета в одиночестве на посту, заглянула в гостиную. Я увидела старика за работой. Сосредоточенного, чуть сгорбленного, с руками по локоть заляпанными белой глиной и неизменно дымящейся трубкой во рту.

- Что вы делаете? Ещё одну вазу, или правильнее называть их кувшинами? - осторожно спросила я, не поприветствовав его. Вообще-то, если честно, я не припомню, чтобы мы хоть раз начинали диалог с приветствий. Разве что в первый раз. Нет. Даже в день нашего знакомства он начал разговор с вопроса. Просто в этом никогда не было необходимости. Он всегда знал, когда я приду, а я точно знала, что ему это известно. Приветствие отпадало как-то само собой. Мы просто продолжали неоконченную беседу, будто бы и не прощались вовсе.

- Нет, - ответил он сразу. - Сегодня не вазу. 

- А куда вы их, кстати, дели? Я их не вижу.

Сама не знаю, почему меня так сильно озаботило отсутствие глиняных изделий мудреца, но... у моего наставника всё имело значение, а значит и их пропажа была неспроста.

- Я составил их туда. - Он указал кивком головы куда-то в угол за картотечные шкафы.

Повинуясь инстинкту исследователя, я прошла вдоль шкафов, обратив особое внимание на то место, где раньше стояли вазы. Увидела светлые круглые отпечатки на полу и невольно задумалась о времени в течение которого их никто не передвигал. Месяц? Год? Может и больше. Но зачем сейчас возникла такая необходимость? 

Завернув в узкое пространство за шкафы, освещённое лишь наполовину из грязного окна, я с трудом смогла различить привычные очертания ваз составленных в кучу за полоской света. Он поставил их друг на дружку в тень, потому что эта самая тень принудила его сложить их стопками. 

«Он их спрятал. Спрятал в тень. Потому что тени больше нигде не было. Но зачем»?

- Зачем вы убрали их? - Начиная нервничать, поинтересовалась я. По коже пробежали мурашки.

- Они для жизни. Для всего хорошего. То, что я делаю сейчас, для плохого. - Невозмутимо ответил наставник, не отрываясь от работы. - В твоей жизни появился мужчина? - Неожиданно спросил он прежде, чем я смогла развить тему о спрятанных вазах. 

- Ну, я бы так не сказала. Мы просто пообщались. - Смущённо проговорила я, не отрывая взгляда от кувшинов.

- Неужели? - переспросил он, давая понять, что ему известно о той искре, что проскочила между нами. 

Сейчас, вспоминая тот эпизод, я понимаю, почему не сразу заметила Финча. Прежде, каждый мой приход в этот обтянутый плющом дом, он встречал меня сидя на ветке. Но той самой единственной торчащей из глиняной вазы ветке. Но в тот день его не было на ней. Возможно, мне подумалось, что он просто где-то летает. Занят какими-то своими птичьими делами. Сейчас я уже точно и не скажу, что на самом деле подумала, не заметив его жёлтых перьев на ветке, настолько сильным был шок от того что я обнаружила его лежащим на столе среди костей его сородичей. 

Нет, он не был мёртв или ранен. Его чёрные глазки были широко раскрыты и выжидающе, почти умоляюще смотрели на меня дожидаясь момента, когда я отойду от шкафов и подойду к красному столу, рядом с которым я всегда чувствовала себя неспокойно, своему привычному месту в этой заваленной всяким хламом комнате, и обнаружила его.

- Нет, нет, нет, - затараторила я и подбежала к птице, совершенно не понимая, чем я могла бы скрасить его участь. Участь? Да. Похоже, птица медленно, но верно умирала. Мне захотелось взять его в ладони, но я остановила свой порыв, опасаясь нанести Финчу ещё больший вред. Потому я просто погладила его пальцем. Его ритмично подергивающееся от частых вздохов тельце. Я смотрела на него и на все эти кости, что лежали на столе. Хрупкие, белесые птичьи кости, которые когда-то принадлежали живым реальным птицам. 

«Почему я не догадалась об этом раньше? Как так случилось, что я этого не поняла? Возможно, если бы я сообразила вовремя, то смогла бы его уберечь» - подумала я тогда. Сейчас-то мне известно, что у бедной птички не было ни единого шанса.

- Что... что с ним происходит? - Завопила я, схватившись за голову. 

- Ответ тебе известен, - спокойно заметил старик, а потом зачем-то добавил, как бы между прочим, - Подожди, я почти закончил. 

Ещё раз взглянув на косточки, а затем на умирающего Финча я просто рассвирепела.

- Вы монстр! Он же просто птица! Они все когда-то были птицами, а вы убили их. Зачем?! - прокричала я, брызжа слюной. 

Мне захотелось наброситься на этого жуткого бездушного старика, что сидел преспокойно сосредоточившись на куске глины, вместо того чтобы помочь птице. Ведь он мог бы это сделать точно. Точно мог. Применить какую-нибудь из своих шаманских практик или напоить его из пипетки отваром из целебных трав. Мог что-нибудь прошептать Финчу на ухо, зарядить его энергией в конце концов, но он не делал этого. 

- Считаешь меня виноватым в его скорой гибели? 

На меня словно вылили ведро холодной воды. 

- А он умрёт?

- Несомненно. Но, не потому что я замучил его, или делаю с ним что-то, а потому что это его выбор. Что поделать, такова жизнь.

- Да как же это может быть его выбор?! Он же всего лишь птица. 

Старик поднял на меня глаза. Задержал свой тяжёлый взгляд.

- Полагаешь, у птицы нет души?

- Нет, конечно, я так не полагаю, но... он ведь просто птица.

- Это не означает, что он не обладает свободой воли и, если я тебе говорю, что умереть во имя чего-то его выбор, то так оно и есть. 

- Но ради чего, Святый Господи эта птица решила умереть?

- Ради тебя конечно, - всё также невозмутимо произнес старик и остановил гончарный круг, судя по всему довольный своей работой. То, что у него получилось, напоминало круглый цветочный горшок и он полюбовавшись им с минуту, снял его с круга срезав с поверхности тонкой проволокой и поставил сушиться чтобы вскоре продолжить над ним работать, убирая всё лишние. Я же просто окаменела, услышав подобный ответ и потому тупо стояла раскрыв рот, наблюдая за его движениями. 

- Предназначение этой птицы пожертвовать жизнью ради тебя и твоего пути, в определённый момент. Этот момент практически настал. Ничто не бывает просто так, и ничья жизнь ни бесценна. Даже жизнь этой птицы. Ты удивлена... поражена, ошарашена? - Старик подошёл к столу и начал кружить вокруг меня, потирая свои жилистые руки покрытые жидкой глиной. - Не ожидала такого поворота? Спрашиваешь себя, что такого значительного есть в твоей никчёмной жизни, из-за чего это птица могла бы пожертвовать собой? Она выбрала тебя, а ты выбрала её, в тот самый день, когда переступила порог этого дома чтобы учиться. Чтобы познавать. Вся её недолгая жизнь, - он коснулся своим пальцем Финча и тот, словно бы успокоился, стал дышать ровнее, - стремительно приближалась к дню, когда и его жизнь сможет стать бесценной. Ты уже не забудешь его, как бы ни старалась. Разве это не то к чему стремятся почти все живые твари - оставить свой след в чьей-то душе? Разве это не то, к чему стремишься ты?

- Но как? Зачем это всё? Какой смысл в его смерти? Я не понимаю.

- Придёт время, и ты поймёшь. А если не поймёшь, я расскажу тебе. А пока побудь с ним недолго, прежде чем мы отправимся в путь. Нас ждут тяжёлые преграды. И мне нужно помыть руки. 

Он оставил меня наедине с птицей, которая умирала. Как выяснилось, не потому, что старый ведьмак проводил над ней какой-то ритуал, как мне подумалось вначале. Но потому, что мы выбрали друг друга в тот самый день, когда этот жёлтый вьюрок завидел меня на подходе к дому и прошмыгнул внутрь еще до того, как зашла в него я. Просто невероятная птица, но, похоже, очень глупая, раз решила прервать свою жизнь из-за меня. 

«Кто я есть? И стану ли кем-то? Похоже, Финч верил, что стану и это вселило в меня уверенность. Надежду, что повернув ручку той железной корявой двери, за которой скрывается зло, я обрету нечто большее, чем могла бы подумать».

- Надеюсь, ты готова? - спросил старик скорее риторически, чем действительно ожидая от меня ответа.

- Не умирай, пока я не вернусь. - Попросила я птицу, при взгляде на которую, ком вставал в горле мешая дышать. 

2.

Странно, но в этот раз я шла как-то невольно, как бы сама по себе, шаг за шагом приближаясь к двери которой так сильно боялась. Теперь я не испытывала страха. Откровенно сказать мне было уже всё равно. Холодная сталь в ладони, протяжный скрип двери, похожий на предсмертные вздохи каторжника.

«Я должна дописать эту книгу. Должна узнать, чем всё закончится ради обречённой на смерть птички. Ради самой себя».

За дверью нас встречает темнота такая кромешная, что не видно ни пола, ни стен, и в этот момент я вспоминаю о Диме. Увидимся ли мы ещё? 

«Да. Пожалуй, увидимся». - Отвечаю я. На смену улыбчивого лица рыжебородого приходит лицо брата в день, когда болезнь - пневмония свалила его с ног и приковала к кровати. Холодный пот на его лбу. Глазные яблоки, бегающие под закрытыми веками. Какие кошмары обуревали его тогда, думала я, прикладывая к его раскалённому лбу холодное полотенце. А ведь всё из-за меня. Он пострадал в очередной раз из-за меня, когда я пьяная решила побегать по тонкому льду, веселясь и распевая какую-то песню, слова которой давно уже забыла. Но он спас меня тогда. Всегда спасал свою чудаковатую сестру. Правильнее сказать, долбанутую сестру. 

- Ступай вперёд. Не мешкай, - поторопил меня старик.

- Но я не вижу, куда мне ступать. - Запротестовала я, и лицо брата исчезло.

- Ступай и всё увидишь. - Настаивал он. 

Как только я нырнула в эту неосязаемую черноту произошли две вещи. Во-первых, старик стремительно закрыл за нами дверь, отсекая единственный источник света из коридора так, будто свет мог навредить нам обоим. А во-вторых, как только мир наш погрузился во мрак, перед нами возникло некое подобие пузыря, внутри которого стоял один единственный совершенно обычный письменный стол с тусклой, мерцающей жёлтым светом лампой посередине. Два человека сидели за тем столом одетые в черные невзрачные костюмы, но с осанкой достойной разве что учеников балетной школы. Но не от их внешнего вида у меня перехватило дыхание, и не от того, как внезапно появились эти две похожие на кукол фигуры, а от того, что ни у первого ни второго не было лица. Ощущение словно кто-то обладающий божественной волей намеренно стёр с их лиц бесконечную кривую ухмылку ластиком. Ни глаз, ни носа, ни рта.

- Кто они? - Еле слышно спросила я, опасаясь, что от звука моего голоса эти двое вдруг пошевелятся. 

- Это писцы. - Ответил Гуру и тут же закашлялся, чего никогда не случалось прежде. Это был не просто кашель, но приступ, который заставил его согнуться пополам, чтобы выхаркать всё то, что застряло в его лёгких. Когда же старик откашлялся, я увидела на его морщинистом лбу капли пота и не на шутку забеспокоилась.

- С вами всё в порядке? 

Он махнул на меня рукой как бы говоря: О чём ты? Всё предельно нормально. Но я ему не поверила.

- Зачем мы здесь?

- Чтобы вспомнить. - Ответил старик машинально и тут же эти двое без лиц пришли в движение, напугав меня до смерти. Каждый из них, абсолютно синхронно, чуть подались от стола и выдвинули ящики, достав оттуда по пачке бумаги.

- Что они собираются делать? - Спросила я, когда немного отошла от шока. Не скажу, что вид листов бумаги вызвал во мне ужас, но только как это произошло, определённо не понравилась мне.

- Записывать, конечно. - Удивляясь, что я не поняла этого сразу, ответил старик.

- Записывать что? - Он словно бы и не услышал моего вопроса. 

- Сейчас ты должна сделать над собой усилие и довериться мне...

- Я и так доверяю вам. - Попыталась вставить я.

- Ты должна довериться и вспомнить всё то, что было в твоей жизни. Что причиняло боль, что радовало. Понимаю, сделать это непросто в подобной ситуации, но необходимо. Они здесь чтобы записывать то, что ты вспомнишь. Один из них будет записывать, второй - рисовать. - Уточнил он.

- Рисовать? Зачем?

- Затем, что так надо. - Ответил старик грубо.

- Так вы хотите услышать мою историю? И только-то? Никто не будет мне угрожать, никто не будет нападать? Мне не придётся ни от кого отбиваться? - Уточнила я, облегченно улыбаясь.

- Нет. Это ты хочешь мне её рассказать. Так рассказывай. - Приказным тоном добавил мой наставник, никак не отреагировав на мою улыбку. 

«Мне всего лишь нужно рассказать ему историю своей жизни». - Подумала я и вспомнила картотечный шкаф.

- И с чего же мне начать? Своего рождения я естественно не помню...

- Мы будем двигаться в обратном направлении, - прервал меня мудрец. - И начнём с самого жестокого события в твоей жизни, самого болезненного, самого душераздирающего. С какого, решай сама, но думаю, ответ тебе также известен. 

Ооо... конечно же ответ был известен мне. Скажите мне слово «боль» и я сразу вспомню ожоговое отделение больницы. Скажите мне слово «мерзость» и я сразу учую запах пропитавшихся гноем бинтов. Скажите мне «страдание» и я увижу маленькую девочку с белыми кудрями, что попала ко мне в палату на второй или третий день моего пребывания там. Её наивные детские слёзы и мольбы о помощи.

- Рассказывай. - Попросил старик, как-то совсем уж тихо для его обычной манеры разговора и писцы схватились за ручки. 

3.

- Произошедшее со мной осенью 1998 года можно было бы назвать случайностью. Это только если допустить, что они в принципе возможны. «Случайности не случайны» - говорила черепаха в мультике «Кунг-фу панда». Где-то я согласна с ней, где-то нет. - Начала я свой рассказ и увидела как комната, прежде чёрная комната, не имеющая ни стен, ни потолка, вдруг ожила. Она не была квадратной или прямоугольной, как это обычно бывает, но круглой и оказалось, что и мы двое со стариком и те двое без лиц в пузыре находились ровно по центру её. И как только я подумала о черепахе из мультика, вокруг нас появилось её изображение, именно в тот момент, когда она произнесла эти слова, опираясь на свою трость под цветущим персиковым деревом на холме. – О Господи! - Воскликнула я. - Что это?

- Не отвлекайся на это. Рассказывай. - Вновь попросил старик и, если бы я была бы чуть внимательнее, то заметила бы, как сильно были зажаты его зубы в тот момент, когда он поторопил меня.

- Ладно, ладно. Мне было тринадцать тогда. Почти уже девушка, но ещё ребёнок. Подросток с уже появившимися мыслями о сексуальной жизни. Я была красива тогда и осознавала себя именно такой. Красивой. Потому мне и не показалось случайным то, что произошло со мной. - На стенах комнаты я увидела своё лицо в возрасте тринадцати лет, но постаралась не отвлекаться на это. 

- Когда ребёнок испытывает подобную боль, да ещё и в такой период своей жизни, когда ещё кажется, что зла вообще не существует, это сбивает с толку. К тому же, если я, на тот момент, совладав со своими эмоциями и положением, никого ни в чём не обвиняла, то это делали за меня другие. И отец и мать взяли на себя эту вину. Отец конечно в большей степени, навсегда отгородив меня от своего общества. Ведь я для них с тех пор была вечным напоминанием об ошибке которую они, в общем-то и не совершали. - На стенах комнаты я увидела рыдающее лицо своей матери, и отца, как всегда в задумчивости. 

- Те события начинаются со дня нашего с братом первого запоя. Не знаю точно, где тогда была мать, но точно не с нами, и потому некому было за нами уследить. Бутылка пива, две. Дальше в ход пошла водка и вот я уже стою на тонком льду посередине нашей местной речки и ору какие-то песни, размахивая бутылкой. В следующее мгновение слышу, как лёд хрустит под моими ногами и напряжённо замираю. А секундой позже, мой брат отталкивает меня в сторону, спасая тем самым мою жизнь и сам проваливается в образовавшуюся полынью. Нет, он не исчезает под коркой льда, но я кидаюсь ему на помощь и тоже промокаю насквозь в ледяной воде.

 Следующая неделя для каждого из нас была пыткой, и практически все это время мой брат спал, борясь с болезнью, только изредка приходя в себя. Мне же повезло чуть больше. Я тоже испытала последствия переохлаждения на себе, но меня не терзала лихорадка, только кашель, который с каждым днём становился все сильнее. - На стенах комнаты появилось лицо моего брата. Но изображение было почему то смазано настолько, что я и не поняла бы что это мой брат если бы наверняка не знала этого. В то самое мгновение, когда я озадачилась размытой картинкой на стене комнаты, я услышала, как старик закашлялся, а потом попытался подавить приступ, приложив ладонь ко рту. Именно тогда, я думаю, он и понял что дело плохо. Когда увидел свою мозолистую ладонь и трещину, проходящую через линию жизни сквозь которую струился яркий золотой свет. Краем глаза я заметила, как старик сдвинулся в сторону, к столу. Проник через оболочку пузыря без особых сложностей и оперся ладонью о стол писцов, которые, кстати, даже не отреагировали на его присутствие. 

Помню мысль, которая посетила меня тогда: «Зачем ему понадобилось заходить в пузырь»? Но воспоминания на тот момент слишком сильно захватили меня, и потому я отдалась потоку. 

- На выздоровление ему потребовалось всего семь дней. За это время в нашей жизни вновь откуда-то появилась мама. Видимо, обеспокоенный нашим состоянием отец, позвонил ей и попросил вернуться, где бы она ни была. Я же чувствовала себя хуже с каждым днём. Понятия не имею, почему мои родители не отправили меня в больницу. Вероятно, виной тому была девушка-интерн, которая пришла к нам домой по вызову врача. Помню, как она послушала мои лёгкие и сказала, что ничего страшного со мной не происходит. Обычная простуда – сказала она. Выписала какие-то лекарства и исчезла из моей жизни так же быстро, как и появилась. 

Даже сейчас, столько лет спустя, я помню её лицо, длинные русые волосы, карие глаза, нежные тёплые руки, но взгляд потерянный, словно она и сама сознавала, что не знает что делает. Да, случайности не случайны. Это сейчас я понимаю, спустя годы и могу отследить каждое событие, каждый поворот. Увидеть цепочку целостной. Именно эта цепь привела меня к тому, кем я стала сейчас. К тому, как складываются мои мысли. К тому, как я принимаю решения. Столько вопросов и нет на них ответа. 

Что было бы, если бы я не полезла вытаскивать брата из воды? Что было бы, если бы наша мать была дома и не допустила бы нашего с ним загула? Что было бы, если бы вместо девушки-интерна к нам домой пришёл опытный врач? Могла ли я избежать всего того, что случилось со мной дальше или все, что со мной произошло, должно было произойти? 

Прошло ещё какое-то время, сколько точно сказать не могу, но за этот промежуток, моё дыхание превратилась в бесконечный свист, который раз за разом заканчивался удушающим кашлем, прекратить который я могла лишь, попив горячего молока с мёдом. Я умирала, но, оказалось, никто не обращал на это никакого внимания. Вероятно, (почти точно, что так), причина крылась в убеждённости доброй девушки недодоктора, что это обычная простуда. 

Как бы там ни было, хуже всего я чувствовала себя по утрам, потому как просыпалась я от удушающего кашля, справиться с которым не было никакой возможности. Носить мне грелки ещё до того, как этот приступ начнётся, ещё до того, как я проснусь, придумал мой отец. Он то и принёс мне ту грелку, наполненную кипятком в утро 14 сентября, когда она по не понятной ни для кого причине порвалась, окатив меня жаром. 

Спала я в кофте, и потому, даже не сразу поняла что произошло. Но когда я снимала её с себя пытаясь избавиться от источника боли, даже не заметила, как вместе с кофтой сняла и кожу со своей руки и пальцев, обнажая сочащееся сукровицей мясо.

Все что помню дальше - это свой крик. По-моему, так я не кричала вообще никогда в жизни. Ни до, ни после того дня, когда жизнь моя превратилась в ад. Дальше мои воспоминания смещаются на родительскую кровать. Я могу видеть бегающего по гостиной отца, который не знает, что ему делать, ведь моя мать по какой-то причине сказала ему не звонить в скорую помощь.

 - Я помогу ей сама – доносится до меня её голос. Поворачиваю голову, приходя в сознание, и вижу её лицо над собой, такое уверенное, такое непоколебимое. И испуганное лицо брата, наблюдающего за происходящим через дверной проем. 

Здесь отдельно стоит рассказать о талантах моей матери. То было время, когда по телевизору показывали сеансы Кашпировского. Экстрасенса, если кто не знает. Нужно было лишь прикоснуться к экрану телевизора, и все ваши болезни или материальные неурядицы уходили прочь. Люди верили ему. Массово. Верила и моя мать. Потому и придётся немного рассказать о своей родословной. Очень странной родословной. Если верить словам моей матери. 

Мой дед был цыганом. Я видела его однажды, но совсем не помню, как он выглядит. Чёрный, и волосы как смоль, так говорила о нём моя мама. Но важен в этой истории не он, а его отец, который, к слову, был потомственным колдуном. О нем и его ритуалах ходили целые легенды, но я не стану рассказывать об этом сейчас, потому как моя история станет слишком уж длинной. Важно и то, что мать моя знала об особенностях своих генов и потому решила развивать в себе этот дар. На тот момент, когда со мной произошёл несчастный случай, она уже несколько лет как практиковала свои экстрасенсорные навыки. Ходила по людям, изгоняла из них болезни, нашёптывала молитвы. Потому и со мной решила поступить так же. Она хотела залечить мои раны силой мысли, принебрегая известным всем выражением: «Сапожник без сапог». В результате ценное время было утрачено, и где-то только через час моих неимоверных стенаний она смилостивилась надо мной, признав своё поражение, и позволила отцу вызвать скорую помощь. 

Когда я попала в больницу, выяснилось сразу несколько вещей. Во-первых, мне и моим родителям сообщили, что если бы они приняли меры незамедлительно, хотя бы просто сунув обожженную руку под холодную воду, можно было бы избежать моих мучений. Во-вторых, оказалось, что я больна и больна серьёзно. У меня обнаружили двустороннюю пневмонию в крайне запущенной форме.

«Ещё пара недель и она бы просто задохнулась» - поведала нам тётенька врач, что невозмутимо ножницами разрезала пузыри заполненные сукровицей, (на тех участках, где ещё осталась кожа), на моей опухшей левой руке и груди. Она же в последствии станет первым врачом в череде врачей, что причинили мне жуткую боль. Настолько жуткую, что я в тот же день узнала, что такое терять от этой боли сознание, когда она вылила на мою рану ярко-малиновую марганцовку. 

И в третьих: я поняла, что загремела туда не на пару дней или недель. Здесь, в месте, где от одного только запаха, тебя выворачивает, мне предстояло провести два долгих месяца. Два месяца ежедневных пыток, трижды в день. Утром, днём и вечером. 

Изображения сменяли друг друга, превратившись практически в фильм, от которого по спине моей то и дело пробегал холод, заставляя волосы в прямом смысле слова шевелиться на моей голове. 

- Может быть, этого достаточно? - попыталась увернуться я от болезненных воспоминаний. 

- Нет! - старик ударил ладонью по столу, и мне показалось, что я заметила какое-то свечение. Но он не позволил мне зациклиться на этом. - Ты должна высказать это все до конца. Должна избавиться от яда этих воспоминаний. Просто делай, что я говорю, и все. Продолжай. 

Помню, как запротестовал мой мозг не желающий погружаться глубже, но я заглушила его вопли и продолжила свой рассказ, хоть и знала, к чему это может привести.

- Первые несколько дней я практически не могла передвигаться, потому, как руку мою подвесили на штатив так, чтобы она была на возвышенности. Она отекла и разбухла до таких размеров, что мне казалось, кожа на ней, точнее её ошмётки, (ха-ха) вот-вот лопнет. Ко всему прочему меня накачали лошадиной дозой антибиотиков. Сказали, что в первую очередь им нужно вылечить мою пневмонию, так как ожоги не представляли угрозы для моей жизни, а пневмония, да.

Здесь нужно уточнить ещё кое-что. На момент моего поступления в ожоговое отделение мне было тринадцать лет. А это значило, что я попадаю в детское ожоговое, а не во взрослое, куда поступали больные в возрасте от четырнадцати лет. Вот он, ещё один «Перст судьбы». Их в моей жизни было не мало. Даже не знаю, что было бы со мной, поступи я во взрослое отделение. Будь я всего лишь годом старше. Вполне возможно, что психика моя не пошатнулась бы столь сильно, ведь взрослые воспринимаются совсем по-другому. Это как взрослые собаки и щенки. Щенков мы все любим куда больше и сострадаем им куда значительнее, как и детям. Так устроена жизнь. – Произнесла я с сарказмом, желая, чтобы старик услышал его в моём голосе. Но он даже виду не подал, что обратил на это внимание. - Так молодняк, вызывая сострадание у взрослых, имеет возможность дожить до взрослой самостоятельной жизни и окрепнуть. И так уж случилось, что именно среди этих щенков оказалась и я, в возрасте, когда некоторые девушки уже теряют невинность. 

Рядом со мной в палате лежал семимесячный малыш, имени которого я не запомнила. Зато помню имя его тучной, заполошной матери, которая не отходила от него ни на шаг. Звали её Леной. Мальчику отрезали правую кисть, потому как она сгорела в огне. Как это случилось мне неизвестно. Я никогда не спрашивала её о том, как такое возможно допустить. Все и так читалось на её опухшем от слез лице. Ближе к выходу из палаты, (я, кстати, лежала у окна, накрытая больничным верблюжьим одеялом, потому как меня всю трясло от холода), лежал ещё один мальчик. В возрасте трёх с половиной лет он, когда возвращался ночью из туалета, умудрился наступить ногой в кастрюлю только что приготовленного супа, который мать поставила остужаться. Как сейчас помню её слова. «Это были щи». - Говорила она и плакала. Там вообще все плакали, причем неустанно. 

Пару дней одна из коек в четырёх местной палате пустовала, а потом, как я уже говорила, появилась она - та самая девочка, о которой я уже говорила. Милая малышка пяти лет с белоснежными кудряшками и ожогами практически по всему телу. На ней загорелось платье во время какого-то праздника. Возможно даже, что это был её день рождения. Точно не помню, но именно эта девочка разбудила во мне что-то чёрное внутри. То, что жило там всегда, но только тогда явило мне свою личину. 

Целыми днями и ночами этот бедный ребёнок молил о пощаде. 

«Помоги мне, мама. Мне бооооольно. Помоги мне». И так бесконечно. Мы не могли ни есть, ни спать от её воплей, и только когда врачи накачивали её какими-то препаратами, погружая это безутешное дитя в сон, мы получали хоть какую-то передышку от её стенаний. Никогда прежде я не видела, как седеют люди, до того дня, когда мать этой девчушки, ещё совсем молодая девушка, поседела за одну ночь. 

Несколько дней я плакала вместе с этой маленькой белокурой девочкой. Ведь я знала, что она ощущает. Всю ту боль, которая мучила и меня, ни одна из этих матерей понять не могла. Я же понимала. Но, надо также понимать, что если ты угодил в ожоговое отделение, это боль нескончаемая. Она не затихает никогда, ведь трижды в день с тебя резким движением сдирают бинты. Сдирают вместе с кожей, затем обливают дезинфицирующим раствором и забинтовывают вновь, с тем, чтобы уже через несколько часов повторить экзекуцию. 

Именно там я узнала, насколько безжалостными могут быть люди. Это я о врачах и вообще медперсонале того отделения. Именно в стенах этого учреждения я научилась материться так, как не матерится и опытный взрослый. И именно там я поняла, что, если не научусь быть безжалостной, такой же как они, то свихнусь. Сойду с ума ещё до того, как поправлюсь и выпишусь из больницы. И потому, спустя ещё несколько дней я желала только одного: чтобы эта девочка, наконец, заткнулась. 

Я искренне и от души возненавидела это орущее дитя. Возненавидела свою мать, которая в первый же день посещения, явилась ко мне, напялив чёрный платок так, как будто я уже сдохла. Я возненавидела отца за то, что он хоть и навещал меня изредка, но предпочитал стоять в сторонке. И возненавидела своего младшего брата, который приходил ко мне только для того, чтобы забрать девять банок яблочного пюре, которое мне полагалось употреблять постоянно, так как это способствовало заживлению ран. Я ненавидела это пюре. Брат же поглощал его с неистовой жадностью. Я не могу его в том винить, то были голодные 90-е годы. Я ненавидела свою старшую сестру (старше меня на 7 лет), за то, что она предпочла вообще меня не навещать. Я ненавидела всех и вся, но больше всего я ненавидела девочку, с которой делила палату, и эта ненависть росла во мне день ото дня. 

Через какое-то время мне назначили операцию под общим наркозом, во время которой врачи убрали образовавшиеся на заживающей ткани коросты. Рука моя вновь горела огнём. После той операции были ещё две - пластические. Оба раза с моего бедра снимали слой кожи и пересаживали его на мою изуродованную руку. Оба раза кожа не прижилась. Но боль уже не была настолько всепоглощающей. Со временем я к ней даже привыкла. Я ко многому там привыкла к моменту своей выписки. 

За эти два месяца произошло ещё одно событие, которое оставило в моей жизни неизгладимый след. 

Его привезли в пятницу, (я точно запомнила день, потому как, в тот день меня навещал ещё и отец, а он навещал меня только по пятницам), на каталке, укрытого кучей одеял. Помню, как врачи пробежали мимо нас с такой скоростью, как будто кто-то умирал. Тогда я ещё не знала, что это действительно так. 

Мужчина 46 лет, рабочий на каком-то заводе. Его ошпарила паром. 90% ожогов тела. Не пострадала только нижняя часть ног, и то, потому, что на нем были кирзовые сапоги. Как оказалось, то отделение, в котором я находилась, было единственным на 700 квадратных километров, где находилась одна единственная специальная кровать, предназначавшаяся именно для таких случаев. Не знаю, как она была устроена, но человек, которого укладывали на неё, не чувствовал, что он на чем-то лежит. Эта кровать находилась в 6ой палате. Я лежала в 5ой. И как выяснилось, до того дня я не знала, что такое настоящие мольбы, потому как этот 46 летний мужик на протяжении всего своего недолгого пребывания звал маму. Тихий заунывный голос за стенкой просил, чтобы к нему привели маму, но она так и не пришла. 

Он скончался на третий день ночью, и похоже, я была единственной свидетельницей того, как он покинул этот мир, потому как все остальные спали, и потому, что я в отличие ото всех остальных слушала его. Его тихое бормотание: «Мама, мамочка. Позовите маму». Со временем оно становилось все тише. Последнее, что он произнёс было: «Прости меня», а затем голос его стих навсегда. Я поняла это сразу. Буквально почувствовала, как он ушёл, и все задавалась вопросом, где же его мать и почему она так и не пришла к нему. Ему было 46, но мне казалось что за стеной ребёнок, так сильно искажало его голос то ли от боли, то ли от того, что он понимал, что это конец. 

Я увидела на стенах кровать. Ту самую кровать, именно такой, какой я её представляла, хоть никогда и не видела воочию. Видела мужчину с красной опухшей кожей и слезами на глазах. Видела его взгляд, такой детский, такой невинный, будто ему и впрямь было только 6 или 8. И эти глаза смотрели прямо на меня. Смотрели сквозь стену между палатами. А потом картинка вдруг задрожала. По ней пошла рябь кругов. Как на воде, если коснуться её пальцем. Может быть, она водой и являлась. Одновременно с этим я услышала, как мой Гуру - наставник захрипел, а посмотрев на него, я увидела, золотистое свечение, льющиеся из трещины на его груди. Он заметил мой заинтересованный испуганный взгляд, и прежде чем я успела сделать хоть шаг по направлению к пузырю, рявкнул:

 - Остановись! В пузырь зайти ты все равно не сможешь. Не сможешь ты и помочь мне. Так что делай то, для чего пришла сюда, да побыстрее. 

Я задумчиво посмотрела на него и на изображение на стенах. Здесь была какая-то связь, это очевидно. Но почему? И что это за свет? Что за трещины?

«Мои воспоминания причиняют ему боль. Этот свет - его жизненная сила. Я его убиваю». 

Мозг мой буквально распирало от вопросов. Инстинктивно мне хотелось броситься на выручку наставнику, но разум мой не переставал нашёптывать одно и то же, как только я порывалась это сделать: 

«Какое тебе дело до старика, даже если он погибнет прямо здесь и сейчас? Какое тебе дело»? 

Действительно, какое мне было дело до этого старого пердуна? Он не был мне родственником или даже просто другом. Он никогда не проявлял ко мне каких-нибудь тёплых чувств. И все равно, несмотря ни на что, я готова была пожертвовать своей безопасностью ради его спасения. Ради того, чтобы облегчить его боль. Похоже, я привязалась к нему. 

- Продолжай, - прорычал старик. 

- Да что продолжать – то? Я практически все рассказала о больнице. 

- Что было дальше? 

- Потом я выписалась и… даже не знаю, как сказать, я навсегда утратила ту, которой была когда-то. Я была той же Ритой, но совсем другой. Замкнутая, жёсткая. Полное отсутствие страха перед родителями, перед людьми. Я не слушала никого. Никто для меня более не являлся авторитетом. Начала пить, начала курить. Никто мне и не запрещал этого делать. Они боялись. Боялись говорить со мной. Боялись смотреть на мои шрамы, как будто я была чем-то заражена. И, да, вероятно я была заражена. Что-то внутри меня такое было. Нечто бесконтрольное, нечто тёмное. Оно породилось страданиями, но не только моими. Той девочки, того мужчины.

Сама не знаю, почему он произвёл на меня такое неизгладимое впечатление. Порой мне кажется, он до сих пор стонет и стонет. Тихо стонет за стенкой и все зовёт свою мать. Куда бы я не уехала. Где бы я не была. Его душа, возможно её часть, всегда где-то рядом. 

Когда мне стукнуло пятнадцать, родители, судя по всему, измотанные моим депрессивно-агрессивным состоянием, решили отправить меня в деревню. Я не думала, просто сказала, что поеду и уехала. Одна. За триста с лишним километров от дома. До сих пор не понимаю, как они не испугались за то, что могло произойти со мной в дороге, но ведь не боялась и я. Понимаете? В любом случае это было моё первое путешествие в одиночку.

Помню, как водитель газели спросил у меня тогда, у какой из трёх стоянок ведущих к парому меня высадить. Паром приставал всегда в разных местах, в зависимости от времени года и полноводности реки. Я ответила ему, что понятия не имею, и он высадил меня там, где сам решил. Оказавшись на пустой трассе среди леса, с тяжёлой сумкой и коробкой с рассадой помидор, я повернула на ухабистую песчаную глинистую дорогу, ведущую к реке, и так прошла три километра, ни встретив, ни души. А когда добралась, оказалось, что водитель ошибся, высадив меня у этого подхода к реке. Ни людей, ни парома, который приставал к этому берегу всего два раза в день там не было. Я села на поваленное бревно, погрузившись в раздумья. Одна посреди дикого леса.

Думаете, я хотела заплакать от того, что не знала, что мне делать дальше? Нет, я точно знала, что не пропаду и даже если бы на тот момент из леса вышел бы медведь, я и с ним нашла бы способ справиться.

 «Сколько мне осталось жить», - произнесла я вслух в дикой лесной тишине - задавая этот вопрос кукушке. И она начала отсчитывать отмеренные мне года. 

- Как насчёт более ранних воспоминаний? - Прервал меня старик, в момент, когда я собиралась поведать ему о цифре, которую накукукала мне кукушка. Я сощурила глаза, пытаясь понять, чего же он все-таки хочет услышать. К чему он все это ведёт? 

- Первая любовь. Расскажи мне о своей первой любви.  

Ещё до того, как я начала рассказ, на стенах комнаты появилось лицо Саши. Мальчика, который ухаживал за мной в шестом классе. Насколько мне было известно, сейчас этот мальчик отбывал наказание в тюрьме за убийство своего старшего брата, но тогда он был… Он был дерзким и заботливым. Именно этим он меня и зацепил. Для него не существовало преград, и это нравилось мне. Мы познакомились в первый день учёбы в новом учебном году. Он был новичком, опоздавшим на занятия, я была длинноволосой красавицей, которая уронила ручку. Он поднял её, и следующие несколько месяцев мы не расставались. 

Темноволосый, кареглазый. Он носил одежду никак у всех, и говорил он тоже ни как все. С ним было очень интересно, но я не понимала, что происходит и к чему это ведёт. А ещё он дарил мне шоколад, польский шоколад, каждый день разный: белый, тёмный, молочный, со всевозможными начинками. Понятия не имею, откуда он брал его, возможно, его мать была как-то связана с его поставками. Точно сказать не могу. Мне было очень вкусно дружить с ним. Это без сомнений. 

Я влюбилась в него без памяти, и он, судя по всему, тоже испытывал ко мне тёплые чувства, но все закончилось так же неожиданно, как и началось. Он вдруг стал общаться с другой девочкой из нашего класса и все реже видится со мной. Однажды он просто больше не пришёл, но я и по сей день помню его и свою первую любовь. Помню те чувства, которые испытывала к нему. Я до сих пор их испытываю, хоть после него любила и не раз. Но… именно он показал, что такое предательство. Именно он заставил меня впервые испытать душевную боль от потери любимого человека. Он научил меня тому, что все заканчивается, и этот страх… Он тоже до сих пор со мной. В какие бы отношения я не вступала, я точно убеждена ещё с самого начала, что придёт день, и я или мой мужчина захотим расстаться друг с другом. 

- Все это ложь. - Неожиданно грубо произнёс старик. - Ты думаешь найти пару на всю жизнь просто? Даже ботинки выбрать такие, которые тебе на 100% подошли бы непросто, но это не значит, что их не существует. Всё, что происходит с тобой сейчас и происходило в прошлом, это опыт, необходимый для чего-то большего. Поверь, придёт день, и ты встретишь нужного человека, но только если не перестанешь верить, что он есть. На самом деле ты не боишься кого-то потерять. Просто ты веришь, что это временно, потому что чувствуешь это на уровне инстинктов, а они… Инстинкты, у тебя очень сильные. 

Он согрел мне душу своими словами. Хоть я и не верила в них безотчётно. 

- О чем вы говорите? Что ещё за инстинкты? 

- Придёт время, и ты узнаешь. Но что, если вспомнить что-то ещё пораньше. Ты помнишь, чем любила заниматься в детстве? 

- Вы знаете ответ! - Теперь уже я вспылила. «Чего он добивается от меня? Что хотел, чтобы я вспомнила»? - Я любила плавать. Все своё детство я провела в бассейне. 

- Вспоминай! - Крикнул он, и тут писцы посмотрели на меня. Да, у них не было глаз. Не было даже лиц, но именно это они и сделали, повернули головы все так же синхронно и посмотрели прямо мне в глаза. Вновь холод пронзил моё тело, заставив тысячу мурашек пробежаться по коже волной. 

- Что они делают? - Не узнавая свой голос, прошептала я. 

- Они всего лишь ждут. Я тоже жду. Ты закрылась от этих воспоминаний, как и от многих других. Сломай эту стену. 

- Но я не… - И тут я вспомнила. Сама ошалела от того, что могла все это забыть, но почему-то забыла.

- Шли 90-е годы, как я уже говорила, голодные годы. В те времена макароны с кетчупом были самым вкусным блюдом. Я знала, что во многих семьях это было не так, но в нашей семье «Путассу» считалась королевской рыбой, а макароны с кетчупом - просто блаженством. Наверное, потому, мне и попалась на глаза та перепачканная жиром тоненькая книжечка, где текст был отпечатан на печатной машинке. Не помню название. Вполне возможно, что его и не было вовсе, ведь книжку эту собрала моя мать. В прямом смысле слова собрала. Отпечатала на станке и скрепила скобами. 

В той книге я и нашла первые в своей жизни рецепты, в годы, когда только научилась читать. Значит, мне было, где-то около шести или семи. Эта книга стала для меня сокровищем, потому как теперь я имела возможность приготовить всякие вкусности - то, чего мне, как ребёнку, очень не доставало. Торт «Прага», торт «Наполеон», «Сметанник». И все это было не только вкусно, но ещё и интересно. Всего-то и надо было: мука, яйца, масло, сахар. Смешиваешь и получаешь нечто невероятное. Нечто божественное. 

Вскоре после моей находки, мой младший брат подключился к процессу, и теперь мы готовили вместе, стремясь превзойти друг друга, но… У меня всегда получалось лучше. 

«Я вдруг вспомнила себя по шею в муке. Руки перемазаны кремом, но я такая довольная, такая счастливая. И от запаха выпечки который распространялся по кухне и от вкуса крема на своих пальцах. Но больше всего мне доставляло удовольствие похвала родителей измотанных после долгого рабочего дня». 

 - Но… Как я могла это забыть? Ведь я столько дней провела на кухне. Счастливых дней. Как можно забыть о времени, когда был счастлив? 

Старик нахмурился почти так же, как совсем недавно хмурилась я. 

- Наш мозг - очень странная штука. Он способен проделывать невероятные фокусы, чтобы защитить самого себя. 

- Защитить? - Не поняла я его слов. 

- Ты должна глубже заглянуть в свои воспоминания. Что случилось с тобой ещё раньше? Ну же, вспоминай. - Струйка крови потекла из его носа, но взгляд был настолько жёстким, что я не решилась спрашивать его об этом.

По всему было видно, я наконец-то это поняла, что ему будет все хуже и хуже. Вероятно, до тех пор, пока я не вспомню нечто, что позволит ему покинуть эту комнату. 

«Она высасывает из него все соки. Высасывает из него энергию». - Подумала я и изо всех сил напрягла свой мозг, закрыв при этом глаза. 

Не знаю, сколько времени прошло, но вскоре я вдруг учуяла запах жженых виноградных листьев и кукурузы. Почувствовала на своей коже солёный запах моря, а когда открыла глаза, увидела перед собой черешневое дерево, такое огромное для малютки, которой я тогда являлась. Услышала голос брата: 

- Сто это? 

- Это черешня. - Ответил голос моего дядьки, - И она вся ваша. 

- Помню, как мы ездили на юг всей семьёй. Это был единственный раз, когда я летала на самолёте. Помню жаркое солнце и отца, загорающего, лёжа на раскладушке под той самой черешней. Помню пыхтящих ёжиков, разгуливающих по дому по ночам и слова своей бабки: «Пока есть ёжики, змеи не посмеют залезать в дом». 

В дом то они залезать не смели, а вот забираться на деревья или в кукурузу - это как за здрасьте. Их вид очень сильно напугал меня - девочку, приехавшую с севера, с города, где змей можно посмотреть только в серпентарии. 

Я помню огромный аквариум, в котором наш дядька разводил ондатр – больших таких крыс, которые водятся в водоёмах. Помню, как он показывал нам - мне и моему младшему брату, как снять шкурку с нутрии не повредив меха. 

Помню двух свинок - чёрную и белую, которых мы назвали Ваней и Ритой, соответственно, и которых забили прямо перед нашим отъездом. То, как они верещали, когда в них всаживали кол. Такой пронзительный крик, почти человеческий, и мы плакали тогда оба. О, как же мы плакали. 

Помню то, как бабушка принесла дымящиеся кишки тех потрошенных свинок и кинула их собакам, а мы двое сидели на бетонных ступеньках и наблюдали за тем, как дворовые псы, смакуя, поедали внутренности тех, что мы кормили каждый день. 

На лбу старика с ужасающим треском образовалась трещина. Он застонал, упав на колени, и попытался сдавить череп руками, но свет, яркий, золотой, пылающий огненными искрами, не стал от этого слабее. Засвеченные тем светом изображения на стенах комнаты завибрировали и потускнели, но не исчезли совсем, а как бы деформировались, искажая лица ребят рыдающих на ступеньках. Я взвизгнула ошеломлённая криком старика, рвущемуся из самой его груди, оттуда, откуда тяжело гоняя кровь, стучало умирающее сердце. 

Секундой позже я кинулась к нему, но, как и предупреждал старик прозрачные стены пузыря, внутри которого он находился, сначала натянулись подобно латексу, а потом с силой отбросили меня на пол. 

- Почему это происходит с вами? Что это за свет? 

- Единственный способ помочь мне, - прохрипел мой наставник, на бледном лбу которого выступили огромные капли пота, - это вспомнить то, что ты забыла. 

- Но как я могу вспомнить это, если я его забыла?! - Завопила я, вскакивая на ноги. - Как вспомнить то, чего не помнишь? - Теперь я колотила руками о стены пузыря, а двое невозмутимых безлицых наблюдающих, тупо смотрели на меня, словно задавая мне немой вопрос: «Что за нахер»? 

- Что было дальше… Там, на юге? Что ещё ты помнишь? 

- Вы что, шутите? - Изумилась я, но старикан только лишь покачал головой. 

- Так. Ладно, ладно. Что ещё.... Что там было ещё? Неужели там было что-то такое, что-то настолько важное, что вы готовы умереть за это? 

Старик снова медленно кивнул, вытер пот со лба, проведя рукой прямо по трещине, светящийся будто александрийский маяк. 

- Ммм… Вечером того дня свиней поджарили и съели. Я не помню, ели ли мы с братом их плоть или нет, но вполне возможно, что да. Нас вполне могли обмануть родители, ведь мы были всего лишь детьми. Но... В тех воспоминаниях были не только свинки и нутрии. Была ещё и утка. Одна из тех, что до последнего своего дня жила и кормилась на заднем дворе за домом прямо под окнами, где я просыпалась каждое утро под их неугомонный гогот.

Не знаю точно, где был мой брат. В воспоминаниях об утке его нет. Но есть бабуля, которая тащит утку за шею, затем укладывает птицу на покрытый засохшей кровью пень, и одним махом топора отрубает ей голову. Меня никто не подготавливал к тому, что мне предстояло увидеть. Это произошло случайно. Никто не планировал показывать подобное шестилетней девочке. Просто бабуля не заметила меня. Я только проснулась и вышла во двор, чтобы умыться, а потом увидела бабушку, наблюдающую как тело утки без головы набирает скорость и несётся прямо на её внучку. Помню как, вереща попыталась убежать от нашего ужина, но утка как будто знала где я нахожусь и на каждый мой поворот она реагировала мгновенно, изменяя направление. Не знаю, сколько длилась эта гонка, но когда птица, наконец, испустила дух, прекратив заливать все вокруг пульсирующей из разрубленной шеи кровью, я упала на землю, тяжело дыша, и увидела бабушку, катающуюся по земле от смеха. Видимо, зрелище действительно было ещё то, но мне точно было не до смеха. Удивительно, как я после этого не начала заикаться. - Я остановилась, безмолвно спрашивая старика, то ли это, что ему нужно, но он так же жестом руки показал мне продолжать, и я продолжила. 

- Я помню, как дядька возил нас на море. Мы по очереди с моим братом цеплялись за его шею, и он уплывал, как нам тогда казалось, очень далеко от берега, пугая нас акулами которые вот-вот схватят нас за ноги. Он делал это для того, чтобы мы крепче держались за него, сжимаясь от страха, и вероятно, не понимал, как сильно травмирует нашу психику. 

Помню, как видела бегающего по песчаному берегу брата и то, как он кричал без устали: «Мое, мое». То есть - море, море. - Что-то щёлкнуло в моей голове. В один момент я увидела белобрысого мальчика бегающего по пляжу в одних шортах и перепачканной чем-то майке, а затем взгляд мой переместился на свою ладонь, в которой была зажата ещё более маленькая ладошка, чем была тогда моя. Всего на мгновение я увидела несущиеся перед нами машины и женщину, что спрашивала нас, не потерялись ли мы. 

«Моя сестла ведёт меня на мое». Слышу я в своей голове, а секундой позже оборачиваюсь, потому что слышу, как кто-то зовёт меня по имени. В этот момент все вокруг заливает красным, и я теряю связь с той девочкой, что стоит на тротуаре и держит братишку за руку. Стоя посреди комнаты, на стенах которой застыло изображение моего братишки, махающего мне руками с пляжа, я трясу головой, не понимая, что происходит. 

- Скажите, что именно я должна вспомнить? – спрашиваю я, с тревогой глядя на старика, тело которого теперь сплошь покрыто светящимися трещинами. 

Сама не знаю, почему я начинаю плакать. Возможно, от обессиленности, которой пропитана каждая клеточка моего тела. А возможно, от того, что начинаю вспоминать. Сама ещё не понимаю, что именно, но что-то точно начинаю вспоминать. 

- Ты ненавидела платье в горошек, - медленно говорит старик. - Чёрное платье в белый горошек, которое вы привезли с юга. 

- Мама купила его мне перед самым отбытием, попросила примерить. Я сказала, что оно очень сильно колется, но она все равно оставила его, и потом от его ткани у меня даже появилось раздражение на коже в виде красной сыпи, которая жутко чесалась и нервировала меня. 

Я стояла там, в странном оцепенении от этого воспоминания. Не было ни мурашек, ни холода, ни бурного притока адреналина. Одно лишь оцепенение, от которого не хотелось ни думать, ни двигаться. 

- Вспоминай. - Попросил старик так тихо, что я даже не поверила, что тот надломанный голос действительно принадлежит ему. 

- Отведи меня на мое, - просит меня младший брат и плачет. Он ходит в среднюю группу в садике, я - в старшую. Мы всегда вместе, и дома и на улице и в детском саду, словно двое неразлучных близняшек и теперь он плачет, настаивает, чтобы я отвела его на море, и я веду, крепко сжимая его ладонь в своей руке, хоть и понимаю, что мы давно уже не на юге. 

Мы вернулись домой, и единственное, что может сойти за море это наша грязная вонючая река, а до неё путь не близкий, но я знаю дорогу и потому иду. Мы смело минуем воспитательницу занятую каким-то орущим во все горло малышом. Проходим прямо рядом с ней, и я слышу, как она пытается успокоить докучающего ей ребёнка игрушками. Проходим через кухню, где никто из кухарок не обращает на нас внимания. Они же даже не догадываются, что эти двое, то есть мы, решили устроить побег. 

Когда мы подходим к входной двери, следы от слёз на щеках брата уже высохли. Я толкаю дверь и натыкаюсь на воспитательницу из другой группы. У неё удивлённый вид, при виде нас, без присмотра выходящих на улицу, но не настолько, чтобы объявить тревогу. 

«Куда это вы двое собрались? - Спрашивает она, но не улыбается. 

«За нами приехала сестра». - Отвечаю я без промедления. Вижу, как воспитательница начинает осматривать улицу в поисках нашей старшей сестры, но никого не видит. – «Она ждёт нас у задних ворот». - Вру я так самозабвенно, словно ложь - это моё второе имя. 

«Неужели? А почему так рано»? - Она смотрит на часы, но я вижу, что ей все равно, хоть она и пытается произвести другое впечатление. 

«Спросите у неё сами, если хотите». - Говорю я, насупившись, и… Она не делает ничего. Не пытается завести нас обратно в помещение. Не пытается проверить правдивость наших слов, поговорив с нашей старшей сестрой. Ей даже не интересно, каким образом мы двое узнали, что за нами приехала сестра. Ведь то были времена без мобильных телефонов и интернета. Хотя, если бы она спросила, я уже знала, что ей ответить. Но, она просто отходит в сторону, пропуская нас со словами: 

«Ну что же, тогда идите». 

«Мы увидим мое». – Зачем-то говорит мой братик, рискуя разрушить нашу легенду, но воспитательница никак не реагирует на его заявление, ведь в нашем городе нет морей. Она просто уходит, оставляя нас двоих в дверном проёме, в шаге от неминуемой опасности, и мы оба делаем этот шаг. Брат, чтобы посмотреть на волны, я, чтобы порадовать братишку. 

Путь до речки занимает не меньше получаса, и за это время мы насквозь проходим двор в котором живём, окружённый четырьмя домами по периметру. Проходим его наискосок так, будто просто гуляем. Кто-то из наших знакомых замечает нас двоих, удаляющихся по тропинке. Кто-то, кто впоследствии сообщит нашей бедной сестре, что видел нас проходящими через двор без присмотра. И этот кто-то так же не попытался нас остановить, ведь у всех свои дела и заботы. А солнце светит так ярко, так жарко, что не хочется ничего, кроме как просто сидеть на качелях и раскачиваться взад-вперед, взад-вперёд. Ощущать хоть какое-то движение ветра. 

И вот мы уже стоим у четырехполосной дороги, а единственная женщина, заинтересовавшиеся нами, также не пытается отвести нас в сторону. Она просто спрашивает, что мы делаем, и мой маленький брат отвечает ей, картавя, что мы идём на «мое». На мне то самое платье - чёрное в белый горошек, что так сильно раздражает меня, чуть ли не доводя до слез. Я сжимаю руку брата, который не знает, что в нашем городе нет морей. 

Мне всего шесть и я понятия не имею что мы пытаемся перейти дорогу в неположенном месте, там, где нет светофоров, а проезжающие мимо водители, вероятно, думают, что заинтересовавшиеся нами незнакомка наша мать о чем-то беседующая со своими детьми на обочине. 

Сначала мне просто кажется, что я слышу знакомый голос, ведь моё сознание сосредоточенно на странных барельефах и скульптурах изображённых на здании напротив, но когда голос становится отчётливее, я понимаю, что кричит моя сестра, и поворачиваю голову, глядя, как она мчится к нам на велосипеде, пригнувшись к рулю. 

«Стойте»! - Кричит она, надрывая лёгкие, и та женщина в синей юбке тоже оборачивается на неё заинтересовано. 

Как раз в этот момент потная скользкая ладошка моего брата выскальзывает из моей ладони, ведь ему нет дела до остановившей нас женщины. Нет дела до старшей сестры. Где-то там, вдалеке, за дорогой, он уже может увидеть сверкающую воду. Он даже может услышать крики детей, резвящихся в этой мутной грязной воде, чьи родители не побоялись, что их чада подхватят какую-нибудь заразу. 

Всего секунда и я даже ещё не верю, что он действительно оставил мою руку, отправившись на дорогую сторону один, а потом я вижу маску ужаса на лице своей не успевший вовремя сестры. Я поворачиваю голову и слышу хруст ломающихся костей. Вижу, как брата моего от удара подкидывает в воздух, и он летит… Летит, как будто это не человек вовсе, а какая-то дорогая игрушка и даже не кричит от боли.

Откуда-то с площади доносится бой часов. Первый удар, второй, третий. Гулким эхом этот звук разносится по окружающему меня пространству. Этот звук… Этот звук, как приговор. 

Несколько раз моего братишку переворачивает в воздухе, прежде чем я слышу протяжный звонкий скрежет тормозов, а потом его безвольное, бездушное тело приземляется на кусты сирени, что растут вдоль дороги. Те кусты естественным образом смягчили его падение, но смысла в этом уже никакого не было, ведь он умер ещё до того, как приземлился на них. 

Последнее что я помню, это тело брата лежащего на тех кустах. Череп сломан и исказился так, что его и не узнать, а из открытого глаза течёт кровавая слеза. 

«Нет. Это не он» - спокойно думает маленькая девочка, глядя на бесформенную кучу мяса ещё минуту назад бывшую её братом, а потом смотрит на машину, водитель которой даже не пытается вылезти наружу, потому что видит тоже что и девочка на тротуаре - ребёнка погибшего мгновенно.

- Та машина была красная. – Произношу я в задумчивости, и мир мой заполняет красный цвет. - Нет. Он не умер. - Говорю я старику, который уже не в состоянии стоять на ногах и потому лежит теперь на полу. Он ничего не отвечает мне, просто смотрит на меня своим привычным взглядом мудреца. - Нет. Это всё какой-то розыгрыш. Этого не было на самом деле. - Говорю, я и начинаю смеяться, но в смехе том нет радости. В нём столько боли, что стены комнаты уже не вибрируют, они трещат по швам, разрывая на куски изображение трупа застывшего навсегда на кусте сирени в памяти маленькой девочки. - Я не могу в это поверить. Просто не могу. Ведь я разговаривала с братом всего несколько часов назад. Он не мог умереть в детстве, потому как я видела его. Я видела его! - Кричу я, прерывая свой истерический смех, и от крика этого лопаются стены пузыря. Того самого, что мешали мне добраться до старика. Писцы тут же замирают, словно их застукали за чем-то очень скверным, а я, наконец, кидаюсь к старику, в моменте, даже не соображая, что именно собираюсь с ним сделать. Избить его до полусмерти за то, что он заставил меня увидеть подобное или помочь ему. 

На самом деле я вообще не думала тогда. Схватившись за его руку, резким движением я поставила его на ноги и позволила ему облокотиться на себя, а потом вполне серьёзно обратилась к нему, не обращая внимания на слепящий глаза свет:

- Я видела его совсем недавно. 

- Знаю, что видела. - Ответил старик из последних сил, а потом добавил, рывком хватаясь записи лежащие на столе перед писцом, который сидел справа. - Возьми рисунки. - Прохрипел он. – Забери… и выведи нас… отсюда.

Я в недоумении уставилась на него. 

- Зачем они вам? 

- Ни мне... Тебе... Забери, это важно. - Попросил он, вытирая бегущую по подбородку кровь. 

Я не стала спорить с ним. Потянулась за рисунками лежащими перед тем писцом, что сидел слева и ухватившись за них пошла на выход вместе со стариком, который как я полагала, несомненно, объяснит мне к чему были все эти фокусы. 

«Вероятно, все это что-то значит», - думала я, пока брели по коридору в гостиную. 

- Ну же, помогите мне. - Попросила я старика, который то и дело отключался по дороге. - Помогите мне довести вас до кровати.

- Нет, нет. - Он тут же очухался. - Не на кровать. Веди меня на матрас и… Птица. Птицу тоже положи рядом. 

-Но, на кровати вам будет удобнее, - запротестовала я. 

Старик хоть и был щуплым, но до гостиной тащить его было дальше, чем до спальни. К тому же я не была уверена, что мне это по силам. 

- На матрас, - попросил он. - Матрас придаст сил. Кровать убьёт меня. - Предупредил он, и я не стала спорить, ведь я во что бы то ни стало должна была узнать, к чему он все это мне показал. Я непременно должна была узнать этот секрет. 

- Вы же... Это же все неправда, так ведь? Для чего вы все это мне показали? Зачем вам нужно было, чтобы я думала, что он умер? – Под весом его тела захрустела солома. 

«Она свежая. - Сразу подумала я, хотя матрас меня волновал в самую последнюю очередь. И запах. Тот тухлый перепрелый запах тоже исчез».

Когда я укладывала старика на его лежанку, продумывая вопросы, которые ему задам, он вдруг вновь закашлялся. Кашель заставил его повернуться на бок, а потом изрыгнуть из себя нечто чёрное. То, что в начале я приняла за сгусток крови на самом деле куда больше был похож на смолу.

- Да что же с вами происходит? - В ярости вскрикнула я, вырывая из рук своего Гуру листы с записями, что тот отодвинул заботливо в сторону, стараясь не запачкать чёрными брызгами, которыми окропил пол. - И зачем вам все это? 

- Оставь, - Хрипя произнёс старик и протянул руку к записям, намереваясь забрать их у меня. - И принеси мне вьюрка. Делай, как говорю. Потом отвечу на все твои вопросы. 

Без сомнений старик говорил вполне серьёзно, но я была настроена решительно, и потому, для начала ознакомилась с отобранными листками сама, прежде чем вернуть их владельцу, чтобы показать ему кто в этой ситуации главный. Пробежав глазами по строчкам, я убедилась в том, чего и так знала. Тот писец, что сидела справа, записывал каждое произнесённое мной слово ровно до того момента, пока не лопнула тонкая оболочка пузыря. Второй зарисовывал всё, что проявлялось на стенах комнаты.

«Так вот что хранится в картотечных шкафах. Все это чьи-то жизни». Оглянувшись на шкафы, я вдруг почувствовала чье-то незримое присутствие. Это было чем-то… Чем-то… Как будто некто почувствовал, что я почувствовала их, и их было много. Люди. Сколько же здесь шкафов? Как много отсеков отведено каждому человеку. Только один или некоторым из них отведены целые шкафы, в каждом из которых было от двух до восьми выдвижных ящиков». 

«Даты. - Дошло вдруг до меня. Их было столько же, сколько обозначено дат. Но некоторым из них, судя по надписям, больше двухсот лет. Как же такое возможно»? 

- Принеси сюда птицу. - Рявкнул старик, прервав мои мысли, и я кинула записи ему на грудь. Затем повернулась к столу на красной скатерти которого, закрыв свои глазки-бусинки лежал Финч. Аккуратно переложив его на ладонь, я перенесла его на матрас и уложила рядом с этим бездушным демоном, которому, судя по внешнему виду, действительно становилось все лучше. Цвет его лица приобретал обычный смуглый оттенок. Капли пота, покоившиеся в складках его морщинистой кожи на лбу, тоже практически высохли. 

Как только я уложила птицу, старик облегчённо вздохнул. Настолько облегчённо, будто я только что предупредила беду. 

- Вот так, давай, - попросил старик птицу, будто разговаривал с младенцем. - Уже все. Все закончилось. Теперь можешь открывать глазки. - Своим мозолистым пальцем он нежно погладил птичку по брюшку и продолжал гладить до тех пор, пока Финч не открыл свои чёрные глазки. – О! Спасибо небесам. Ты напугал меня. - Произнёс он, обращаясь к птице. Мы справились. Всё. Теперь можешь отдыхать. 

- Объясните же мне, что здесь происходит? - Не сдержавшись, прокричала я, и незримые сущности, те, что наблюдали за мной откуда-то из-за шкафов, тут же исчезли, словно я прогнала их своим криком. 

Старик убрал палец от птицы, даже не посмотрев на меня. Сгрёб разбросанные записи в стопку и положил их у стены, подальше от меня.

- Спрашивай. - Сухо произнёс он и вытянулся на матрасе, закрыв глаза.

- Что вы имели в виду, когда сказали птице, что все уже закончилось? Птица тут причём? 

- Мы растратили слишком много энергии. Энергию, которую копили в себе долгие годы именно для этого дня. 

- На что вы её растратили? - Не поняла я. 

- Как это на что? - изумился старик, но глаза не открыл. - Писцы - очень тяжело оплачиваемая рабочая сила, и я не о деньгах сейчас говорю. Их плата - энергия. Творческая энергия нужна им, чтобы воплотить забытое в изображениях на стенах. Энергия нужна, чтобы сделать их реальными.  -Механически оттарабанил старик. 

- Но для чего? Я могла бы вам и так рассказать то, что помню, без писцов и той комнаты, в которой вы чуть не умерли. И причём тут птица? Вы мне так и не ответили. 

- Без писцов я не смог бы забрать этого, он похлопал ладонью по записям. А ты не смогла бы забрать вон то. Нечто настолько важное для тебя, что ты и сама не представляешь. - Он указал на рисунки, что я небрежно кинула на стол, когда зашла, даже не заметив, что чуть не зашибла ими Финча. - Ты поймёшь и это тоже, но не сегодня, потому что сейчас нас ждут темы поважнее этой. Про птицу могу лишь сказать, что она - связь между тобой и... Он задумался, вероятно, пытаясь найти правильное слово. - И тем, кем ты на самом деле являешься. Он тоже отдал не мало своих жизненных сил ради того, чтобы ты вспомнила наконец-то, что вспомнить было нужно. 

- Вспомнить? - Не понимая, повторила я. - Вы о том, что мне показали? О том, что мой брат… Что я якобы убила своего брата в далёком детстве. Но я не понимаю, зачем вам это нужно? 

- Ты не виновата в его смерти. Никогда не была виновата... 

- Но он не умер... 

- Он погиб, потому что его душа пожелала окончить свой жизненный путь в том теле... 

- Он не погиб... 

- И смерть его, и жизнь его, не была напрасной. Ты увидишь это сама чуть позже. 

- То, что вы говорите, ложь, - твёрдо сказала я, поднимаясь на ноги, а потом почему-то посмотрела на красную скатерть стола и отошла чуть в сторону. Этот жест не остался без внимания старика, потому как, когда я вновь посмотрела на него, оказалось, что он пристально на меня смотрит. 

- Ты ведь не знаешь, почему боишься красного цвета. - Спросил старик, пронзая меня взглядом своих мудрых жёлтых глаз, и, не дожидаясь ответа, продолжил. - В момент ужаса, который ты испытала в детстве, когда погиб твой младший брат... - Я замотала головой, собираясь возразить, но старик не дал мне такой возможности, повысив голос. - Твой мозг, твоё подсознание зафиксировало красную машину, унёсшую жизнь твоего братишки. Ты же защищая своё сознание от неминуемого сумасшествия предпочла просто забыть произошедшее с тобой но, не смотря на все твои попытки красный цвет ты забыть не смогла. Каждый раз, увидев нечто красное, ты, повинуясь инстинктам, убегала от этого, потому что красный цвет - это маркер, с которого начались воспоминания. Которые ты не желаешь вспоминать. 

- Как же вы не поймёте, я разговаривала с Ваней всего несколько часов назад. Ничего с ним не произошло. Ни тогда, ни сейчас. 

- Ты разговаривала с ним потому, что ты единственная, кто может его видеть. Потому что для тебя, он до сих пор жив. 

Помню, как почувствовала тогда, что кишки мои стянуло в тугой узел. Живот свело судорогой и в какой-то момент мне показалось, что я наложу кучу прямо здесь в гостиной этого психа, но вместо этого меня согнуло пополам и стошнило прямо под свои ноги. Мысли лихорадочно крутились в голове, пытаясь хоть как-то опровергнуть бездушные слова моего наставника, но... Я никак не могла за них уцепится. Мне хотелось известить этого подонка, что я знакомила брата со своим бывшим мужем, но… Знакомила ли я его? Рассказывала ему о нем много, это так, но виделись ли они? Выпивали ли вместе? Где-то встречались? Я этого не помнила. 

А как же Вера? Я точно помню, как собиралась познакомить их, но познакомила ли? Не помню.

- Ты сейчас, вероятно, хочешь сказать мне о своей сестре, связи с которой у тебя нет уже многие годы, как и у твоих родителей. Хочешь сказать, что она то точно знает правду. Так ведь? Хочешь сказать, что совсем недавно вы собирались все вместе на семейный праздник, и он был там взрослый, совсем не тот мальчик, что погиб под колёсами красной машины. Возможно, он был там и для них тоже, вот только они не видели его так, как видела ты. Вот зачем было затрачено столько сил. Ты должна была узнать, ты должна была осознать, что его не существует. Твой брат погиб 19 марта 1991 года, так и не дойдя до речки, к которой ты вела его. Его больше нет.

Вокруг меня сгустились тени. Злобные, шаловливые, но я этого даже не заметила. Я не заметила как те тени, отбрасываемые растущим за окном деревом в лучах закатного солнца вдруг ожили и подтянули свои щупальца к единственному объекту, который был для них интересен - к еле живому жёлтому Финчу. Старик заметил их и прикрыл рукой жёлтую птичку, стараясь уберечь её от беды. Стены дома задрожали, будто недовольные реакцией старика. Заскрипели и затрещали. Я видела, как темнота вокруг нас сгущается. Слышала тот оглушительный грохот, который издавали деревянные стены, трансформируюсь во что-то… Во что? Мне было все равно. 

- Нет. Он не умер. – Настойчиво, тихо проговорила я. 

- Ты должна сжечь рисунки, что принесла из комнаты. Сжечь как можно скорее. Открой же глаза! Посмотри, что происходит. - Попросил старик и на удивление живо вскочил с матраса. Схватив рисунки, он подошёл к теперь уже живой стене и отодвинул от неё горшок, который смастерил перед тем, как мы отправились в комнату. Необожжённый, ещё не совсем высохший горшок деформировался в его руках, но старика это совсем не смутило. Он закинул в него рисунки, а затем протянул мне коробок спичек. - Ты должна избавиться от них, понимаешь? Иначе они погубят тебя и нас вместе с тобой.

Его слова доносились до меня, как будто издалека. Такие бессмысленные, такие противоречивые, но я все равно забрала у него коробок спичек которым он подкуривал свою курительную трубку, но не для того чтобы поджечь бумагу, а для того чтобы забрать у него хоть что-то. 

- Все это ложь. Вы все это придумали. Не знаю, зачем, но это жестоко.

- Сожги рисунки, черт побери. - Прокричал мне в лицо старик, и тут словно вспомнил что-то, кинулся обратно к лежащему на его матрасе вьюрку. Его сердце еле билось. А глаза были безумно широко открыты, будто эта птица никогда прежде не видела того, что ей пришлось увидеть.

- Нет, нет. Ещё рано. - Закричал Гуру, глядя то на меня, то на Финча. - Ещё слишком рано. Так не должно быть. 

- Я не стану их жечь. - Сказала я, убирая спички в карман. - Мои воспоминания принадлежат только мне. И мой брат... - Мне хотелось сказать старику, что мой брат сейчас сидит у себя дома, играет в какую-нибудь дебильную игрушку и попивает пивко, но я замешкалась, просто потому, что впервые задумалась, а где его дом? - Он жив, чтобы вы не говорили. Я докажу вам это. - Твёрдо добавила я, глядя в глаза старика, в которых было столько отчаяния и грусти. Но я предпочла не заметить их. 

- Я ухожу. - Лишь сказала я и направилась к выходу, вновь не замечая, как тени на стенах зашевелились и заерзали. 

- Будь осторожна. - Прокричал мне вслед старик. - Они последуют за тобой и попытаются навредить. Слышишь? Возвращайся на следующий день, как только смеркается. Надеюсь, к тому времени ты ещё будешь жива. А иначе все было напрасно. 

- Я не вернусь. - Крикнула я ему в ответ, проигнорировав его замечания.

Я этого не знала, но в ту же секунду как я захлопнула за собой дверь и прошла мимо сидящего рядом со спальней поскуливающим Щербетом, дом старика словно выдохнул от облегчения. Непрекращающийся треск дерева, наконец, стих. А гостиная озарилась оранжево - розовый сиянием заката. Тени покинули его дом. 

- Вот черт. - Проговорил он в образовавшейся тишине и нежно погладил птицу. – Но я его слов уже не услышала.

4.

 Мир погас для меня. Утратил привычные краски. Будто кто-то разбил стекло, сдерживающее темноту. Темнота. Да. Она всегда была где-то рядом. Затаившись, она поджидала своего часа, и он настал. В те минуты я чувствовала себя ребенком, склонившимся над осколками, тщетно пытаясь собрать их воедино, восстановить барьер, но вместо этого резала руки и смотрела на кровь, сочащуюся из моих пальцев. Красную кровь. 

«Боже, какая же она красная». 

Сбежав из дома наставника, я тут же достала из сумки телефон. 

«Позвони ему - твердил мне голос. - Позвони, и развей все эти домыслы, что зародил в тебе этот паршивый старикашка. Докажи ему, что он не прав».

Но, я медлила. Не верила ни единому слову наставника, и все равно медлила, и потому, прежде чем разблокировать телефон, упала на колени, рядом с пустой будкой Щербета, под яблоней без яблок, и расплакалась. Я позволила себе это сделать. Позволила отчаянию проникнуть вглубь себя, чтобы, наревевшись, осознать, что все не так уж и плохо. 

«Он сделал это для чего-то». - Сказала я сама себе. - Это какой-то урок, смысл которого я пока не понимаю. Но, обязательно пойму». 

Зарычал Щербет, неизвестно откуда появившийся рядом с будкой. Зарычал насторожено, пригнув морду к земле. Он увидел что-то позади меня, и это не понравилось ему. Я не стала даже оглядываться. Для меня на сегодня приключений было предостаточно, и потому, я стремглав выбежала за мутно-зелёную калитку, покинув место, в котором моя реальность потеряла всякий смысл. 

«Телефон абонента выключен или находится вне зоны действия сети». 

В очередной раз повторил мне женский голос, и я в сердцах бросила мобильник на подушку. 

- Проклятье. Почему он недоступен? 

Придя домой, я тут же принялась названивать своему младшему брату. Я пыталась припомнить, как он выглядел, когда я видела его в последний раз, пару дней назад. Хотела припомнить хоть что-то необычное в его поведении, нечто странное, еле уловимое. Что хоть как-то оправдывало бы его выключенный телефон, и не могла. 

Он был обычным. Тот же задумчивый взгляд серых глаз, всегда угрюмый, будто чем-то недовольный. Он из тех людей, что не замечает жизнь вокруг, но считает звезды на небе, такие недостижимые. И он тот, кто хватается за все и сразу, и потому не получает ничего. Он чудак, но он мой брат. Я всегда поддерживала даже самые бредовые его начинания. Ведь я тоже отчасти была такой. Нестабильной. 

«Ты забыла про фингал под его глазом» - пробормотал голос, и я тут же почувствовала, как некий безвольный до этого момента червяк сомнений зашевелился внутри меня. Заерзал, напоминая о своём присутствии.

«Почему ты не расспросила его о фингале»?

- Я спросила! – резко возразила я. – Я спросила, и он ответил, что схлопотал по лицу в поединке, на занятиях по боксу.

«И ты поверила ему»?

- Да, чёрт побери. Поверила. Он же мой брат. Если бы было что-то плохое, он бы…

«Он не рассказал бы тебе ни за что. И ты знаешь это. Знаешь, что он скрытный».

- С ним ничего не случилось! Ни тогда, ни сейчас. Он просто занят. Уйди из моей головы и… Ну где же он может быть? - Крикнула я в пустой квартире, с удивлением отметив, что началась гроза. Небо на улице помрачнело. Воздух как будто застыл, но только на время. Я чувствовала, ещё несколько минут и он придёт в движение, станет порывистым, возможно даже ураганным, но я все равно не закрою ни окна, ни дверь, ведущую на балкон. Буду сидеть и смотреть на то, как колышутся на ветру мои прозрачно-молочного цвета шторы. Буду наблюдать за еле заметными передвижениями буйно разросшегося на моих стенах ядовитого плюща, будто пытающегося дотянуться до чего-то чего не вижу я. И ждать сообщение о том, что его телефон появился в сети. 

«Позвони маме, не жди. Спроси у неё, не знает ли она, где он». - Проговорил голос заговорщическим шёпотом. 

- Они давно не общались. - Сказала я в пустоту, заметив, как один из отростков плюща несколько раз дёрнулся, будто ему понравился ход моих мыслей. - Вряд ли она знает, где он может быть. 

Голос промолчал, ничего не ответив на моё заявление. Я повертела телефон в руках, а потом, не позволив себе слишком долго раздумывать, набрала номер Артёма, своего бывшего, в глубине души искренне надеясь, что он не ответит на звонок, но он поднял трубку.

- Алло. - Произнёс он, будто даже не удивившись. 

На мгновение мне показалось, что я вижу его сидящим за нашим компьютером. Темно-синяя рубашка, серые шорты. Таким, каким я привыкла его видеть. Таким, каким я запомнила его. 

- Не думала, что ты ответишь на звонок. - После недолгого молчания сказала я.

- Мне прервать вызов? - Спросил он равнодушно. Так равнодушно, что у меня защемило сердце. Это был не Артём. Не тот человек, с которым я делилась самым сокровенным последние два года. Уже не он. Кто-то другой разговаривал со мной, и я для него была безразлична. 

«Может он просто хочет, только хочет показать свою безразличность». Промелькнуло у меня в голове, но я тут же отбросила эту мысль. 

- Нет. Не надо отключаться. Я только хотела спросить, не знаешь ли ты, где мой брат. 

Теперь замолчал он, и довольно-таки надолго. Может, размышлял над тем, не ищу ли я повода для встречи? Кто его знает. 

- О чем ты говоришь? - Наконец спросил он. 

- О своём брате. Вы же вроде общаетесь. Не знаешь, почему у него отключён телефон? Я волнуюсь. Не могу до него дозвониться. 

- Так ты серьёзно? - Спросил, он уже мягче. 

- Да. 

- Я никогда не видел твоего брата. Как-то в самом начале наших отношений ты хотела нас познакомить, но почему-то не сделала этого. Припоминаю, ты сказала, что он уехал куда-то на заработки, и с тех пор больше не поднимала тему о знакомстве. Знаешь, Рита, у тебя всегда водились тараканы в голове. Разговоры о твоей семье всегда были для тебя запретной темой. Ты из тех, кто запечатывает свой шкаф со скелетами на тысячу замков, а потом заливает его бетоном. Я не лез куда не надо, только и всего. - Закончил он, и я, наконец, осознала, что все это время не смела даже дышать. 

- Так ты... - Я сглотнула. - Никогда не видел его? Никогда? 

- Даже на фотографиях и это странно, если учесть, как много места в твоей жизни занимает этот человек. 

- И ты никогда не разговаривал с ним по телефону? Даже по телефону?

- Нет. Да с чего ты вообще взяла, что мы общались? 

- Не знаю, - призналась я. 

«Может, он говорил мне об этом». - Попыталась припомнить я, но с точностью утверждать этого не могла. Не вижу причин, по которым он стал бы говорить это.

- У тебя все нормально? - Неожиданно поинтересовался он, как бы невзначай. - Как там твой Гуру? Ещё общаетесь? 

- Я... Да у меня все нормально. Брата только найти не могу. Почему ты спрашиваешь?

- Просто так. - Ответил он и замолчал, ожидая, что я сама продолжу разговор. 

- Почему? - Тихо спросила я, хоть и не была уверена, что готова услышать ответ на этот вопрос. 

- Что почему? - Переспросил он, вполне понимая, о чем я спрашиваю.

- Почему мы расстались? 

Вопрос вновь повис в тишине, и я уже думала, что он так и не ответит, когда вдруг произнёс: 

- Потому что ты сама этого хотела. 

«Да как ты мог так подумать? - Мысленно прокричала я, но понимала, что моя истерика уже ничего не изменит. Я жила тобой, жила только для тебя. Ради совместных разговоров по ночам. Ради той близости, что была между нами». 

- Насчёт брата позвони лучше маме, а мне пора бежать. Дела. - Добавил он и, не дожидаясь ответа, разъединился. 

«Неужели это правда? Неужели я сама подвела наши отношения к разрыву? Как я могла этого не заметить? Теперь у меня на душе ко всему прочему появился ещё и отвратительный осадок. Нечто желчное и горькое. Как я могла всего этого не замечать»?! 

«Позвони маме, послушай Артёма. Он всегда был хорошим советчиком». - Вернулся голос, и теперь я не нашлась, что ему возразить. 

Я сама не помню уже, как давно и из-за чего я потеряла связь с матерью. Да, мы с ней продолжали общаться, но никогда по душам. Уже очень много лет, хотя когда-то она знала все мои мысли.

Первые капли дождя застучали по стёклам. Крупные, редкие. Я посмотрела на шторы, на то, как они надуваются от порывов ветра, почти как облака, и набрала маму. Та ответила не сразу. Только после седьмого гудка.

- У нас тут такая гроза. - Начала она возбуждённо, даже не поприветствовав меня. - Льёт как из ведра, молнии сверкают. Жуть. Гром грохочет, аж земля трясётся. Я бегала закрывать ставни, а то того и гляди, ветром стекла повыбивает. Подожди, я сниму дождевик. - Сказала она, бросив телефон, и в трубке что-то затрещало. - Вот зараза! Еле стянула с себя эту дрянь. Что там у тебя? Тоже молнии сверкают? 

Тяжело вздохнув, я посмотрела на хмурое небо, но молний пока что не увидела. Моя мать жила на тридцать километров южнее меня и потому вполне возможно гроза вообще не заденет наших мест. 

- Нет. Молний пока нет. 

- А. Понятно. Плохо, когда твоего отца нет дома. Приходится самой выбегать под дождь, то и дело вздрагивая, и перекрещиваясь чтобы молния не угодила тебе прямо в задницу. 

- Мама, папы давно уже нет рядом с тобой. Он ушёл от тебя и от нас. Надеюсь, ты помнишь это? - Я понимала, что причиняю матери боль, напоминая ей о тех временах, когда все мы наблюдали, как наш кормилец и защитник угасает на глазах. Как он теряет себя и всё, что связывало его с домом. С людьми которых он любил.

- Конечно, помню, но… 

Там, в одиночестве, в вибрирующем от грохота грома доме, у моей матери задёргался правый глаз. Так всегда бывало, когда я напоминала ей об отце. Конечно, я не видела этого, но точно знала, что вот прямо сейчас она поднесла руку к лицу и, прижав пальцем нижнее веко пытается унять нервный тик.

- Тот мужчина, что живёт с тобой, не приходится нам отцом. Не надо его так называть.

- Ладно, ладно. Поняла я. – произнесла она жалобно.

- Ну и где же он? - Спросила я, пытаясь снизить напряжение. Желая убедить свою мать, что мне не все равно, чем занята моя мать и тот мужчина, что живёт с ней последние пятнадцать лет. 

- Он то? – внезапно ожила она. - Так на рыбалке же. Делает вид, что проблем не существует. Негодяй. Выпросил. Несколько дней ходил вокруг меня. Вился как уж на сковородке. А у нас тут дел столько, да ещё эта гроза. Чтоб его деревом пришибло, где бы он там ни был!

- Мама, не надо так говорить. Он мне не отец, но он заботится о тебе. - Мне откровенно не хотелось выслушивать о том, что там у них происходит, но выбора не было. 

- С чего это ты вдруг его защищаешь? - Удивлённо спросила мать, и я даже представила, как она прямо сейчас упёрла одну руку в бок. Она всегда так делала, когда ей что-то не нравилось. 

- Не знаю. Просто не надо ему зла желать. 

«А действительно, что это я кинулась его защищать? Да просто не знала, что сказать».

- Да не желаю я ему зла! Просто я только что чуть руку себе не вывихнула, когда ставни запирала. Там ветер такой, словами не описать. Того и гляди, сейчас электричество отрубят. А ты чего хотела-то? То не звонишь неделями, а то вдруг появляешься и общаешься, как ни в чем не бывало. 

- А что-то случилось? - Осторожно поинтересовалась я. 

- Это тебя нужно спросить. У меня всегда что-то происходит. А у тебя?

- Ладно, не злись. Я просто занята была. На самом деле я звоню тебе, чтобы узнать, не общалась ли ты в последнее время с Ваней? Знаю, вы не особо ладите, но, может быть, он звонил тебе или появлялся? 

Во второй раз за сегодня в трубке повисло молчание. 

- Я никак не могу до него дозвониться. Телефон постоянно отключён. - Попыталась объяснить я ей. - Может быть, он звонил тебе? 

Что-то разбилось в гостиной моей матери. Что-то стеклянное и большое.

- Вот черт! - Глухо проговорила женщина, как раз после чего прогрохотал гром. 

- Что там у тебя разбилось? 

- Нет, нет. Ничего страшного. - Совершенно другим голосом спешно проговорила мать. - Зацепила рукой вазу, вот она и... Нет, он не звонил мне и не появлялся. А почему ты решила позвонить мне и спросить? 

- Странный вопрос. Ты же наша мать. Мама, скажи мне… Ты ничего от меня не скрываешь? 

- Скрываю? Я?! Да о чем ты? 

- У меня ощущение, что ты мне что-то не договариваешь. Когда ты видела его в последний раз? 

Женщина сделала паузу, но совсем ненадолго, а затем ответила: 

- Тебе лучше всех известно, дорогая, что он бывает здесь только раз в году, на мой день рождения. 

- Почему мне это должно быть больше всех известно? 

- Ну… Потому что… Что за глупости ты спрашиваешь? Что там у тебя происходит? 

- Расскажи мне, мама, что он подарил тебе на этот день рождения? 

Я в точности могла сказать, что именно мой брат подарил на пятидесяти девятилетие моей матери - красный дорогущий кошелёк из крокодиловой кожи. А вот могла ли она похвастаться тем же?

- О, детка. - Тяжело вздохнула она. 

- Ну, говори же! Что ты собиралась сказать? Продолжай. 

- Знаешь, я, похоже, неплотно закрыла ставень. Он так грохает. Надо пойти поправить его. - Быстро сказала она. 

- Да какой нахер ставень?! - Взбесилась я, но поздно, она уже повесила трубку. 

- Что она скрывает? - Прокричала я и швырнула телефон о стену.

«Неужели все эти годы она что-то скрывала от меня? Нет. Я ни за что в это не поверю». 

Я посмотрела на балкон в надежде обнаружить на перилах жёлтую птичку, но Финча там не было. Появилось желание напиться. Жгучее, почти непереносимое, а потом в глазах замелькали цвета. Жёлтый, синий, красный. Следом за ними пришёл страх». 

- Таблетки не существует, - произнесла я в тишине и улеглась на расправленный диван, так и не закрыв балконную дверь. 

Я лежала и слушала звуки доносящиеся с улицы. Где-то недалеко залаяла собака, отчаянно, напористо, но как только небо прорезала молния, она замолчала, а после того, как раздался гром, от которого задребезжали стекла, собака заскулила и, вероятнее всего, отправилась на поиски укрытия, потому что я больше не слышала её. Прижав к груди телефон, на дисплее которого появилась трещина, я закрыла глаза и погрузилась в молитвы к Богу. Я умоляла его, чтобы брат мой вышел со мной на связь. Умоляла, чтобы слова старика оказались ложью. С этими мыслями я и погрузилась в сон - тревожный и чересчур реалистичный. И да, в ту ночь гроза все-таки добралась до здешних мест.