– Мам, а почему бабушка Ира никогда не поёт? – двенадцатилетняя Алиса оторвалась от телефона и посмотрела на мать. – Она же учит других петь, а сама...
– Горло больное, – привычно отмахнулась Марина Голубева, не отрываясь от ноутбука с годовыми отчётами. – Давняя травма связок.
– Неправда! – Алиса решительно отложила телефон. – Я вчера слышала, как она пела на кухне, когда думала, что никого нет дома. Это было так... так красиво! Прямо как в опере!
Марина замерла, её пальцы застыли над клавиатурой. Что-то в голосе дочери заставило её насторожиться. Двадцать три года она верила в историю о травме голосовых связок, положившей конец музыкальной карьере матери. Но правда ли это?
– И знаешь что ещё странно? – продолжала Алиса, воодушевлённая вниманием матери. – Когда я рассказала об этом Софье Валерьевне, нашей учительнице музыки, она как-то странно на меня посмотрела и сказала: "Значит, Ирина Сергеевна всё-таки не разучилась..."
– Софья Валерьевна? – Марина нахмурилась. – Это та новенькая, что пришла в школу в этом году?
– Ага, – кивнула Алиса. – Она говорит, что раньше работала в оперном театре. А ещё она так странно смотрит на бабушкину фотографию в школьном коридоре... Будто призрака увидела.
Марина захлопнула ноутбук. Софья Валерьевна... Это имя словно открыло какую-то дверцу в её памяти. Три месяца назад, когда она встретила эту женщину на родительском собрании, ей показалось, что та как-то особенно внимательно её разглядывает. А потом она услышала, как новая учительница шепчет своей коллеге: "Невероятное сходство... Точь-в-точь Ирина в молодости..."
Память услужливо подбросила и другую сцену – встречу выпускников музыкальной школы трёхлетней давности. Пожилая преподавательница по сольфеджио, увидев Марину, охнула и прошептала: "Как же ты похожа на Ирочку! Такая же красавица, как она в молодости... до того случая". Договорить ей не дали – мать Марины, словно материализовавшись из воздуха, увела бывшую коллегу в другой конец зала.
– Алиса, – медленно произнесла Марина, – а что именно пела бабушка?
– Не знаю... что-то на итальянском, кажется. Там были такие высокие ноты! – Алиса закрыла глаза, пытаясь вспомнить. – И она плакала, мам. А потом достала какую-то старую шкатулку и долго смотрела на какие-то бумаги. Я не хотела подглядывать, но...
– Но подглядела, – закончила за неё Марина с невольной улыбкой. Любопытство дочери было таким знакомым – она сама была такой же в детстве.
– Там были какие-то старые фотографии и письма. И ещё... – Алиса замялась. – Там была какая-то медаль или брошь, красивая такая, с камнями. Бабушка долго её рассматривала, а потом сказала что-то вроде: "Прости меня, Валера... Я не могла иначе."
Марина почувствовала, как по спине пробежал холодок. Валера? Кто этот человек? За все годы мать никогда не упоминала никакого Валеру.
Ирина Сергеевна, её мать, всегда была образцом сдержанности и самоконтроля. Даже когда пять лет назад умер отец, она не проронила ни слезинки на похоронах. А теперь оказывается, что эта несгибаемая женщина тайком плачет на кухне, напевая итальянские арии?
– Милая, – Марина захлопнула ноутбук, – а давай-ка мы с тобой съездим на чердак к прабабушке? Помнишь, она говорила, что там остались старые вещи бабы Иры?
Алиса просияла – она обожала такие "археологические экспедиции". Марина же чувствовала, как внутри нарастает странное напряжение. Почему мать никогда не рассказывала о своём прошлом? Почему в их доме не было ни одной фотографии молодой Ирины Сергеевны на сцене?
По дороге Марина вспомнила ещё один странный эпизод. Года три назад в их городе гастролировал столичный оперный театр. Мать категорически отказалась пойти на спектакль, хотя обычно не пропускала ни одного культурного события. А на следующий день в местной газете появилась статья, где упоминалось, что на представлении присутствовал "легендарный оперный режиссёр Валерий Михайлович Державин". Тогда Марина не придала этому значения...
Через час они уже поднимались по скрипучей лестнице в старой пятиэтажке, где жила мать отца, баба Клава. Сама она давно перебралась к сестре в другой город, оставив квартиру на попечение внучки.
– Только осторожно там, не пылите особо, – донеслось из соседней квартиры, где жила старейшая жительница дома, Нина Петровна. – А, Мариночка, это ты! А я думаю, кто там гремит? Как мама-то твоя поживает?
– Хорошо, Нина Петровна, – привычно отозвалась Марина, но вдруг замерла. – А вы ведь давно здесь живёте? Наверное, помните маму молодой?
Лицо соседки странно изменилось.
– Как не помнить... – она понизила голос. – Я тогда билетёршей в оперном работала. Такая певица была... Весь город на неё ходил. Особенно когда она Травиату пела... А потом этот скандал с Державиным...
– Какой скандал? – быстро спросила Марина.
Нина Петровна испуганно оглянулась: – Ой, что это я... Склероз проклятый. Память уже не та. Ты чердак-то запри потом хорошенько.
Дверь захлопнулась, но Марина успела заметить, как дрожали руки старой женщины. Державин... Снова это имя. Кто же он такой?
На чердаке пахло пылью и старыми книгами. Алиса сразу принялась исследовать старый сундук, а Марина направилась к картонным коробкам в углу. На одной из них выцветшими чернилами было написано: "Ира. Консерватория".
Первым, что она достала, была афиша. Большая, пожелтевшая от времени, но всё ещё хорошо читаемая. "Театр оперы и балета представляет... Партию Виолетты исполняет Ирина Киреева..." Дата – май 1990 года. Внизу афиши мелким шрифтом: "Режиссёр-постановщик – В.М. Державин".
За афишей последовали программки, фотографии, газетные вырезки. "Восходящая звезда оперной сцены...", "Триумфальный дебют молодой певицы...", "Ирина Киреева покоряет сердца..."
На одной из фотографий мать стояла в сценическом костюме рядом с высоким, представительным мужчиной лет сорока пяти. Подпись гласила: "И. Киреева и В. Державин после премьеры". Державин смотрел на молодую певицу с каким-то странным выражением – то ли восхищение, то ли одержимость.
– Мам! – голос Алисы прозвучал глухо из-за пыльного чемодана. – Смотри, что я нашла!
В руках девочки был конверт, а в нём – письмо. Марина развернула пожелтевший лист и начала читать:
"Дорогая Ирочка!
Я умоляю тебя одуматься. Ты губишь свой талант, свою карьеру! Подумай – Ла Скала! Это же мечта любой певицы! Неужели ты действительно готова всё бросить из-за какой-то нелепой истории? Валерий Михайлович в бешенстве, он говорит, что никогда не простит тебе этого предательства. Но я знаю – если ты вернёшься сейчас, мы всё уладим. Только не молчи, ответь хотя бы...
Твоя Анна"
– А вот ещё! – Алиса протянула матери потрёпанный театральный буклет. Из него выпала газетная вырезка тридцатилетней давности.
"СКАНДАЛ В ОПЕРНОМ ТЕАТРЕ. Внезапная отмена премьеры вызвала множество слухов. Исполнительница главной партии, восходящая звезда Ирина Киреева, неожиданно покинула театр за день до премьеры. По неподтверждённым данным, причиной стал конфликт с художественным руководителем В.М. Державиным. Официальных комментариев от администрации театра не последовало..."
– Мам, а это что? – Алиса держала в руках старую фотографию. На ней была совсем молодая Ирина Сергеевна в вечернем платье, а рядом... рядом стоял тот самый Державин, только теперь он держал её за руку, и они оба улыбались в камеру. На обороте фотографии была надпись: "Моей единственной Ирине. Навсегда твой, В.Д."
Марина почувствовала, как земля уходит из-под ног. Всё, во что она верила о прошлом своей матери, рассыпалось как карточный домик. Кем был этот человек? Почему мать никогда о нём не рассказывала?
– Алиса, собирайся, – решительно сказала она, складывая находки в сумку. – Нам нужно кое-что проверить.
– Куда мы едем?
– В музыкальную школу. Мне нужно поговорить с Софьей Валерьевной.
Софья Валерьевна оказалась в своём кабинете – сидела за фортепиано, перебирая ноты. Услышав шаги, она подняла голову и замерла, увидев Марину.
– Господи... – прошептала она. – Как же вы похожи на неё...
– На маму? – Марина решительно прикрыла за собой дверь. – На Ирину Кирееву?
Софья Валерьевна медленно встала: – Значит, вы уже знаете...
– Нет, – Марина достала найденные фотографии. – Я ничего не знаю. Но вы знаете. Кто такой Валерий Державин? Почему мама бросила сцену? Что за скандал был в театре?
Пожилая женщина долго смотрела на фотографии, и Марина видела, как дрожат её руки.
– Алиса, милая, – наконец произнесла Софья Валерьевна, – ты не могла бы подождать в коридоре? Нам с твоей мамой нужно поговорить.
Когда дверь за девочкой закрылась, учительница музыки тяжело опустилась на стул.
– Я была концертмейстером в оперном, – начала она тихо. – Работала с Валерием Михайловичем много лет. Он был... невероятно талантливым режиссёром. Но ещё более невероятным, я бы сказала просто великим, манипулятором. Когда в театре появилась ваша мама... – она покачала головой. – Такого голоса я не слышала ни до, ни после. И такой чистоты, такой искренности на сцене...
– Они были влюблены? – Марина кивнула на фотографию.
– Он – да. Одержимо, безумно. А она... Ирина восхищалась им как учителем, как мастером. Но её сердце принадлежало вашему отцу. И когда Валерий Михайлович это понял...
Софья Валерьевна встала, подошла к шкафу и достала старую папку.
– Я хранила это все эти годы. Думала, может быть, когда-нибудь правда должна открыться.
В папке лежали документы – старые приказы по театру, служебные записки, черновики писем.
– Валерий Михайлович был женат на Анне, дочери министра культуры. Именно благодаря этому браку он получил должность художественного руководителя. Но Анна знала о его... увлечениях. О том, как он преследовал молодых певиц. Некоторые соглашались – ради карьеры, ради главных партий. Некоторые уходили. Но Ирина... Она была особенной.
– Когда она отвергла его ухаживания, он начал действовать иначе. Нашёл компромат на её отца – вашего деда. Сфабриковал документы о якобы допущенных нарушениях в строительстве. А потом поставил условие: или она становится его... – Софья Валерьевна запнулась, – или её отец окажется под следствием.
– Но почему мама никому не рассказала? Не обратилась в полицию?
– В то время Державин был всесильным. Связи в министерстве, покровители... А главное – все документы были у него. Ирина пыталась найти доказательства невиновности отца, но... – она достала ещё один конверт. – Вот, прочтите.
Марина развернула письмо:
"Дорогая Софья!
Я знаю, что поступаю правильно, но как же больно... Сегодня видела папу – он совсем плох после инфаркта. Мама не отходит от него. Они не переживут позора, если всё это выплывет наружу. А Валерий... он не остановится. Вчера прислал контракт с Ла Скала – мечта всей моей жизни. И записку: "Подпиши – и все проблемы исчезнут". Но какой ценой?
Саша, мой дорогой Саша говорит, что мы можем уехать, начать всё сначала. Но я не могу так поступить с родителями. И потом... разве можно построить счастье на предательстве? Я люблю петь больше жизни, но есть вещи важнее.
Прости, что впутываю тебя в это. Но мне больше некому довериться..."
– Я сохранила все её письма, – тихо сказала Софья Валерьевна. – И документы тоже. Думала, может быть, когда-нибудь смогу помочь восстановить справедливость. Но Ирина просила молчать...
– А что случилось потом? После её ухода?
– Валерий Михайлович пытался её вернуть. Угрожал, умолял, обещал золотые горы. А когда понял, что она не сдастся, уехал в Москву. Через год его жена, Анна, нашла эти письма и подала на развод. Был громкий скандал, но замяли... А потом он спился. Умер два года назад – в полной нищете, всеми забытый.
Марина смотрела на фотографии, документы, письма – осколки разбитой мечты своей матери. Сколько боли, сколько невысказанных слов стояло за этим молчанием длиною в тридцать лет?
– Но знаете, что самое удивительное? – Софья Валерьевна улыбнулась. – Ваша мама никогда не жаловалась. Я иногда заходила к ней в музыкальную школу. Она была... счастлива. По-настоящему счастлива с вашим отцом, с вами. Хотя иногда... – она помолчала. – Иногда я заставала её в классе после уроков. Она сидела за роялем и тихонько напевала арии из "Травиаты". И в такие моменты я видела в её глазах ту самую Ирину – молодую, полную надежд и мечтаний...
Марина сложила документы обратно в папку дрожащими руками.
– Можно... можно я возьму это? Мне нужно поговорить с мамой.
– Конечно, – Софья Валерьевна встала. – Передайте ей... передайте, что я всегда восхищалась её выбором. Не многие способны на такую жертву.
Когда Марина с Алисой вернулись домой, Ирина Сергеевна была на кухне – привычно готовила ужин, напевая что-то себе под нос. Услышав шаги, она обернулась и замерла – во взгляде дочери она прочитала что-то такое, от чего сердце пропустило удар.
– Мам, – Марина положила на стол афишу, – нам надо поговорить.
Ирина Сергеевна медленно сняла фартук, аккуратно повесила его на крючок и села за стол. Её пальцы легли на пожелтевшую афишу, бережно разглаживая края.
– Я всё ждала этого дня, – тихо произнесла она. – Знала, что рано или поздно ты узнаешь. Только не думала, что это будет так... внезапно.
– Почему, мама? – Марина достала письма. – Почему ты позволила ему сломать твою мечту? Почему не боролась?
– Боролась? – Ирина Сергеевна горько усмехнулась. – А как ты себе это представляешь? "Извините, но известный режиссёр пытается меня шантажировать"? Кто бы поверил? У него были связи, деньги, положение... А у меня – только голос и родители, которые могли не пережить скандала.
– Но твой талант...
– Талант? – она покачала головой. – Знаешь, что самое страшное в истории с Валерием? Не его домогательства, не шантаж даже. А то, что он действительно мог сделать меня великой певицей. Он был гением. Жестоким, безнравственным – но гением. И когда он ставил спектакли... – её голос дрогнул. – Это было волшебство. Он умел раскрыть в артисте то, о чём тот сам не подозревал.
– И ты никогда не жалела? – тихо спросила Марина. – О том, что могло бы быть?
Ирина Сергеевна встала и подошла к окну. За стеклом догорал осенний день, окрашивая небо в те же цвета, что и тридцать лет назад, когда она в последний раз вышла из здания театра.
– Жалела ли я? – она обернулась к дочери. – Каждый раз, когда слышала по радио оперу. Каждый раз, когда видела афиши гастролирующих театров. Каждый раз, когда просыпалась по ночам от снов, где я снова на сцене... – Она помолчала. – Но знаешь, что странно? Я никогда не жалела о своём выборе.
– Как это возможно?
– Потому что есть разница между сожалением о несбывшемся и сожалением о сделанном выборе. Я скучаю по сцене, по музыке, по тому особому волнению перед выходом к зрителям. Но я никогда не пожалела о том, что выбрала честь семьи, любовь твоего отца, тебя... – Она подошла к дочери и взяла её за руки. – Знаешь, что сказал мне папа незадолго до смерти? "Ира, ты самая сильная из нас. Ты сумела сохранить главное – себя."
В этот момент сверху донеслись звуки музыки. Та самая ария Виолетты из "Травиаты".
– Алиса! – крикнула Марина. – Выключи, пожалуйста!
– Нет, – остановила её Ирина Сергеевна. – Пусть. Знаешь, что поёт Виолетта в этой арии? Она прощается с прошлым, отказывается от любви ради счастья других... – Её голос окреп. – Я пела эту арию на последней репетиции. И, наверное, только тогда по-настоящему поняла её смысл.
Она подошла к старому серванту и достала с верхней полки шкатулку – ту самую, которую видела Алиса. Открыла её и достала брошь с драгоценными камнями.
– Валерий подарил мне её после первой премьеры. Сказал: "Это только начало. Весь мир будет у твоих ног." – Она горько усмехнулась. – Я хотела выбросить её, но оставила... как напоминание о цене, которую иногда приходится платить за верность себе.
– А сейчас? – тихо спросила Марина. – Ты всё ещё поёшь? Алиса слышала тебя...
Ирина Сергеевна смутилась: – Иногда... когда никого нет дома. Голос уже не тот, конечно, но...
– Спой, – вдруг раздалось от двери. Там стояла Алиса. – Бабушка, пожалуйста! Ты же можешь!
Ирина Сергеевна перевела взгляд с внучки на дочь, потом на брошь в своей руке. Тридцать лет молчания, тридцать лет подавленной боли и несбывшихся надежд...
– Знаете, – вдруг решительно сказала она, – а почему бы и нет? – Она подошла к окну, расправила плечи, и Марина с изумлением увидела, как меняется её лицо. Словно годы отступили назад, возвращая ту самую Ирину Кирееву с пожелтевших афиш.
Первые ноты арии Виолетты зазвучали неуверенно, словно пробуя воздух. Но с каждым тактом голос креп, набирал силу, и вот уже по кухне разлилось что-то невероятное – чистое, пронзительное, полное такой глубокой печали и одновременно такой светлой любви, что у Марины перехватило дыхание.
Алиса замерла, широко раскрыв глаза. А Ирина Сергеевна пела – пела так, словно снова стояла на сцене, словно не было этих тридцати лет молчания. В её голосе слышалась вся боль несбывшихся надежд и вся радость обретённого счастья, вся горечь потерь и вся полнота материнской любви.
Последняя нота растаяла в воздухе, и наступила тишина – та особенная тишина, которая бывает только после настоящего чуда.
– Бабушка... – прошептала Алиса. – Это было... это было...
– Волшебно, – закончила за неё Марина, вытирая слёзы.
Ирина Сергеевна улыбнулась – впервые за вечер легко и светло: – Знаете, а ведь голос действительно всё помнит. Каждую ноту, каждый вздох... – Она посмотрела на брошь в своей руке. – Пожалуй, пришло время с этим попрощаться.
Она подошла к окну и решительно распахнула его. Прохладный осенний ветер ворвался в кухню, играя занавесками.
– Мама, что ты делаешь? – встревоженно спросила Марина.
– То, что должна была сделать давно. – Ирина Сергеевна размахнулась и выбросила брошь в окно. – Прощаю себя за то, что выбрала любовь вместо славы. За то, что предпочла быть счастливой, а не великой.
– Бабушка, – вдруг сказала Алиса, – а ты меня научишь так петь?
– Хочешь? – Ирина Сергеевна внимательно посмотрела на внучку. – Это нелёгкий путь, знаешь ли.
– Хочу! – решительно кивнула девочка. – Я давно хотела тебя попросить, но думала, ты не захочешь... из-за больного горла.
Ирина Сергеевна рассмеялась – легко, молодо, словно сбросив с плеч тяжесть прожитых лет: – Что ж, значит, пришло время начать всё сначала. Только теперь... – она обняла дочь и внучку, – теперь я буду петь для тех, кого люблю.
Марина смотрела на мать и думала о том, как удивительно устроена жизнь: иногда мы теряем что-то важное, чтобы обрести нечто бесценное. Талант её матери не пропал – он просто нашёл другое русло, превратившись в любовь, в мудрость, в умение жить полной жизнью даже после самых тяжёлых потерь.
Несколько недель спустя Софья Валерьевна получила неожиданное предложение – стать концертмейстером в новом вокальном ансамбле при музыкальной школе. Руководителем ансамбля была назначена Ирина Сергеевна Киреева.
И теперь, проходя мимо музыкальной школы вечерами, можно услышать удивительное пение – в нём сплетаются голоса разных поколений, рассказывая истории о любви и прощении, о выборе и верности себе, о цене, которую порой приходится платить за счастье, и о том, что никогда не поздно начать петь снова.
А старая афиша с именем Ирины Киреевой теперь висит в кабинете директора музыкальной школы – как напоминание о том, что настоящее искусство живёт не только на большой сцене, но и в каждом искреннем движении души, в каждой ноте, спетой от чистого сердца.
И если вы спросите Ирину Сергеевну, счастлива ли она, она улыбнётся и ответит: "Знаете, иногда приходится заплатить за счастье свою цену. Я заплатила молодостью. Но то, что я получила взамен... это бесценно."