Несмотря на жизнь в Калуге, Ельце и Брянске, несмотря на написанные там произведения, связанные с городами события, влюбленности, браки и дружеские связи, Розанову суждено было стать «своим» для совсем другого города – крупнее и значительнее. Петербург ждал Василия Васильевича. И дождался.
Русская партия
С первых публикаций Розанова отнесли — он, впрочем, и сам не сопротивлялся — к так называемой «русской партии». Никакой, собственно, партии не существовало, имелось лишь общее название для условного кружка влиятельных славянофилов, близких престолу. В царствование Александра III, коронованного консерватора, они обрели небывалую силу. Могли, конечно, не всё, но многое. По цепочке члены этой самой «русской партии» передавали друг другу интерес к фигуре Розанова.
В Смоленской губернии, где философ преподавал, консерваторов представлял Сергей Рачинский. Мы упоминали его в предыдущей статье по розановской теме – как автора письма по поводу интереса Победоносцева. Но и самому Победоносцеву Рачинский писал: «Еще забота – у меня завелось новое дите. Это В. В. Розанов, статьи коего в “Русском вестнике” Вам, конечно, известны, и толстую книгу коего (“О понимании”) вы, конечно, не читали. Человек он прекрасный, искренне благочестивый и церковный, и притом писатель положительно талантливый. Учительствует он в Бельской прогимназии и учительством тяготится».
Сначала Победоносцев хотел взять Розанова к себе (для нашего героя это, конечно, был бы блистательный путь), но – не получилось. «Какая жалость: слог невозможный», – так Победоносцев, учитель как минимум трех наследников престола, комментировал точку расхождения с Розановым. Возможно, причина была исключительно формальной. Внутренним чутьем Победоносцев что-то наверняка понимал про своего фаворита. Чутье это его не обманет.
Рачинский попытался пристроить Розанова на другую должность в столицу и вскоре уже писал ему: «Вашею литературною деятельностью сильно заинтересован Тертий Иванович Филиппов <…> Скажу вам прямо, что этого благополучия я для вас не желаю. Тертий Иванович действует путями кривыми и темными, его тайный орган — „Гражданин“». Что такое «Гражданин»? Так назывался журнал князя Владимира Мещерского, «серого кардинала» правительства и личного друга Александра III. От него – ввиду ярого консерватизма и некоторых пикантных подробностей личной жизни – шарахались даже консерваторы. Но Розанов предложение Филиппова принял. Других, по крайней мере, ему не поступало.
«Подняв глаза, я уже знал, что это Филиппов. Вид его был благ, мягок, добр; и седые волосы по-русски были расчесаны на две стороны, – пробором по средине, по-крестьянски. Я все смотрел. Когда, подойдя ко мне и ничего не сказав, он нагнулся и, трижды поцеловав, сказал: “Еще отдания Пасхи не было” (т. е. ”христосуются”). Я ничего не сказал. Он вздохнул. И что-то сказал. Что – я не помню. В “сию неизъяснимую минуту” и возникла та антипатия между нами, отчета в которой я никогда не мог себе отдать, но которая заключалась в “терпеть не могу” с обеих сторон. Жизнь – в шутках, улыбках, остроумии; жизнь во всяком случае – в движении; здесь же – в тихой приемной (никого не было) и особенно в тихо склонившейся ко мне фигуре я увидел или почувствовал такое отрицание движения, такое до преисподней доходящее запрещение шутить, говорить и двигаться, что почувствовал, что я умираю, и точно сделал движение – выскочил из могилы. “Выскочить из могилы”, должно быть, он и прочел на моем лице; и, очевидно, в душе его шевельнулось: “А, так вот как…” И с тех пор началось мое закапывание…»
Розанов – о Филиппове
Герои мизансцены сразу друг другу не понравились. Работа оказалась, кроме того, сложной, вовсе не фиктивной, как обещали в начале. Розановы поселились на Петербургской стороне, на Павловской улице, 2. Денег катастрофически не хватало: в жалованье Розанов потерял. Работать ему приходилось с одним выходным в неделю. Дочь Надя умерла от менингита и похоронили ее на Смоленском кладбище. Гиппиус вспоминала: «Была в доме бедность. Такая невидная, чистенькая бедность, недостача, стеснение. Розанов тогда служил в контроле. И сразу понималось, что это нелепость». Розанов завидовал богатому окружению. Не мог принять, почему у прочих есть деньги и возможности, а у него нет.
«И она, пока я считал в Контроле, сносила все в ломбард, что было возможно. И все – не хватало. Из острых минут помню следующее. Я отправился к Страхову, – но пока еще не дошел до конки, видел лошадей, которых извозчики старательно укутывали попонами и чем-то похожим на ковры. Вид толстой ковровой ткани, явно тепло укутывавшей лошадь, произвел на меня впечатление. Зима действительно была нестерпимо студеная. Между тем каждое утро, отправляясь в Контроль, я на углу Павловской прощался с женой, я – направо в Контроль, она – налево в зеленную и мясную лавку. И зрительно было это: она – в меховой, но короткой, до колен, кофте. И вот увидев этих “холено” закутываемых лошадей, у меня пронеслось в мысли: “Лошадь извозчик теплее укутывает, чем я свою В……. такую нежную, никогда не жалующуюся, никогда ничего не просящую».
Розанов о благосостоянии семьи
Брак с Варварой Дмитриевной не был официальным, а значит и детей записать на отца не могли. И никто из покровителей не собирался (или попросту не имел возможности) с этим помочь. В церкви Розанов слышал словно бы потусторонний голос, и голос этот говорил ему: «Здесь — не ваше место, а — других и настоящих, вы же подите в другое место». Естественно, что в таких условиях – бедности, неверия, сложной работы – Розанов отдалился от русского лагеря. И не просто отдалился, но возненавидел его. Писал: «Все они были полны самомнения, гордости и бездарности. Знакомство с ними, невольное и длившееся много лет, довело меня до последней степени возмущения, и мне чем-нибудь и как-нибудь хотелось высказать разделенность свою с ними». В 1895 году писал Рачинскому: «Озираясь на все это, на этих людей, которые противны, как гробы, я думаю как-нибудь отречься от славянофильства (т. е. печатно)!». Это был бунт.
Розанов поссорился не только со славянофилами в целом, но и с главными своими покровителями. Сначала – с Рачинским, затем – с Победоносцевым. Вскоре последний уже писал: «Розанов, я думаю, близок к сумасшествию. Теперь он ходит в публичную библиотеку исследовать Сирийские и Египетские культы любострастия». Но тогда, в этот период раскола, Розанов уже был звездой. А вокруг звезды, ежели она теряет прежнее окружение, неизбежно формируется новое. И Розанов его нашел, конечно. В противоположном лагере – среди декадентов, западников, язычников, либералов.
Декаденты
«В. В. Розанов, будучи верным сыном православия, завопил от страшной боли, от боли религиозной. Он — не пустяшно религиозен. Он принадлежал церкви всей душой. Он вышел из консерваторов; все либералы считают его архиреакционером. Такой человек, находясь в лоне церкви, завопил от нестерпимой боли таким голосом, что, клянусь, если бы перевели его книги, то его бы услышала вся Европа, но в нашем обществе, по нашей лени и косности, почти никто его не слышит. Это явление — громадное; я думаю, серьезнее Фр. Ницше».
Мережковский – о Розанове
Весной 1899 года Розанов ушел со службы и стал сотрудником суворинской газеты «Новое время» – довольно, кстати, консервативной. Но у новых друзей Розанова вопросы, если и возникали, то, по-видимому, не слишком часто. Розанову разрешали всё. Его терпели всяким. Суворин обеспечил Розанова средствами, отправил на отдых. Розановы переехали в пятикомнатную квартиру на Шпалерной улице. Даже по тем меркам вполне роскошную.
Стал Розанов сотрудничать и с «Миром искусства», журналом уже западнической ориентации. Его постоянными гостями и ближайшими спутниками стали Бердяев, Сологуб, Мережковские, Бакст, Ремизовы, Философов, Дягилев. Он был небольшого роста, рыжим и не любил громких речей. На встречах Розанов говорил обычно только рядом с теми, кто сидел рядом. Всегда оставался прямолинейным. Больше всего общался с Гиппиус и Мережковским. В 1900 году Розанов, Минский, Мережковский и Гиппиус даже основали Религиозно-философское общество.
Со своими новыми друзьями Розанов участвовал в так называемом радении у Минского. 2 мая 1905 года к Николаю Минскому, одному из старших символистов, пришли Вячеслав Иванов, Николай Бердяев, Алексей Ремизов, Семен Венгеров, их жены, Розанов с падчерицей, Мария Добролюбова и Федор Сологуб. Гости сидели на полу в темноте, потом начали кружиться, поставили в центре комнаты выбранную из присутствовавших жертву и символически распяли ее, пригвоздив руки и ноги. После имитации мук на кресте «жертве» пустили кровь, которую собрали в чашу, смешали с вином и выпили по кругу.
О радении очень скоро стало широко известно. Николай Бердяев оправдывался: «Дионисическая настроенность, искание необыкновенного, непохожего на обыденность, привели группу писателей того времени к попытке создать что-то похожее на подражание „дионисической мистерии“. В этом духе был устроен всего один вечер на квартире у Н. М. Минского. Вдохновителем был В. Иванов. Надеялись достигнуть экстатического подъема, выйти из обыденности. Выражалось это в хороводе. В этой литературно надуманной и несерьезной затее участвовали выдающиеся писатели с известными именами — В. Розанов, В. Иванов, Н. Минский, Ф. Сологуб и другие. Больше это не повторялось. Вспоминаю об этой истории с неприятным чувством. Пошли разные слухи и проникли в печать. Долгие годы спустя в правой обскурантской печати писали даже, что служили черную мессу. Все приняло крайне преувеличенные и легендарные формы. Я не вижу ничего хорошего в том „дионисическом“ вечере, вижу что-то противное, как и во многих явлениях того времени».
Жена Розанова попросила его таких собраний больше не посещать. Даже Гиппиус пришла в ужас. Блок стал избегать всех участников мистерии.
В 1911 году Розанов написал трактат «Люди лунного света» – о сексуальности и «отклонениях» в любви. Поднял в нем вопрос третьего пола и обвинил христианство в навязывании целомудрия. Писал, например, «пол» не есть в нас — в человечестве, в человеке — так сказать «постоянная величина», «цельная единица», но что он принадлежит к тому порядку явлений или величин, которую ньютоно-лейбницевская математика и философия математики наименовала величинами «текущими», «флюксиями». Епископ Гермоген после прочтения этого текста потребовал предать автора анафеме. Славянофилы и прежние друзья перестали с Розановым здороваться. Ему угрожали.
Но и декаденты, поначалу восторженные, вскоре получили удар в спину. Розанов даже в их стане оставался последовательным и подчеркнутым националистом. Но после дела Бейлиса на эти его взгляды уже нельзя было закрывать глаза. Западники и Розанов одновременно разочаровались друг в друге. Василий Васильевич не мог поверить, что либеральная общественность — его бывшие приятели — вступились за какого-то Бейлиса, а не за убитого русского мальчика («…о как хотел бы я, взяв на руки тельце Андрюши, пронести его по всем городам России, по селам, деревням, говоря: — рыдайте, рыдайте, рыдайте»).
Ему прощали всё и принимали любым. Но антисемитских статей в черносотенной «Земщине» уже не простили. В 1914 году Розанова выгнали из Религиозно-философского общества. К нему перестали ходить. И он снова остался один. На сей раз – на пороге большого невиданного мира, в котором Розанов станет наконец совершенным стилистом и большим мыслителем. И будут написаны «Опавшие листья» и «Уединенное».