Ничего не могу с собой поделать - последние пару недель я не вылезаю из воспоминаний о своем детстве. Чудесном, босоногом, безоговорочно счастливом, пахнущем вареной кукурузой, яблоками, шишками и багульником. Я почти не сплю и днем вспоминаю, а ночью лежу с закрытыми глазами и заново проживаю те 9 обалденных лет.
Возможно, мое жизненное кольцо смыкается, и оказаться там, где все начиналось - это естественно и так и должно быть? Я не знаю. Я не управляю этим. Но который день я вся там - на территории военного гарнизона в/ч 62658, на нашей улице Севастопольской, состоящей из двух пятиэтажек, с тремя подъездами, в окружении сопок, тайги и всех прелестей, неожиданностей, опасностей и круглогодичных впечатлений, вытекающих из всего этого.
Об этом невозможно написать последовательно. В этом не может быть логики. Равно как не может быть чего-то главного и второстепенного. Эти воспоминания отрывочны. Хаотичны. Такими яркими пятнами. С детской безусловно-восторженной оценкой происходящего. Я и раньше часто вспоминала нашу Реттиховку (это ближайший от нашего гарнизона поселок, до него около 7 км, туда нас, детей от 7 до 17 лет возили в школу №18).
Почему именно сейчас? Воспоминания встали каким-то колом в голове, и ни туда, и ни сюда? Мне не больно, не жалко, я слишком по-взрослому понимаю, что ничего никаким образом не вернуть, не слетать, не взглянуть. Мне, скорее, просто тепло. Но живу я сейчас только там. Не здесь, не в Ленинграде. И не в Красноярске-26. И не в Череповце. Там. И писать я могу сейчас только о том времени. 1971-1980. Возможно, это мой способ вернуться обратно - сюда, домой, к мужу. Я не знаю. Посмотрим. Может, и там останусь. 😊
Пересмотрела в интернете все видео, которые нашла. Их очень мало, единицы. Дорогу до Реттиховки и обратно, отворотку к нашей в/ч, дорогу в Снегуровку, Черниговку, Вассиановку. И когда увидела на видео, как человек свернул к нам и поехал дальше, к в/ч, через наш КПП, когда я увидела, что стало с моим детством, с моим домом, что с ним сделало время, без человека, без меня, я словно вошла туда. Кино не надо. Машину времени не надо. Я погрузилась в 70-е без каких-либо вспомогательных средств, я въехала в них, вошла с головой. А выйти не смогла. Это вообще без шуток. Понимаете?
Ну вот. Не получилось у меня никакой 1-й части. Только вступление. И все-таки первый кусочек из памяти я хочу вытащить прямо сейчас.
Это КПП. Наши ворота. В часть мы проходили не через сам домик, а пролезали между прутьями ворот. Дежурный (у нас в части служили и солдаты, и матросы, так вот на КПП дежурили только солдаты, а водителем автобуса, который возил нас в школу, всегда был матрос - очевидно, в этом (и не только в этом) была какая-то иерархия) всякий раз выскакивал и кричал, что так нельзя, можно же пройти по-человечески, но мы же дети... А если ворота были открыты, то мы еще пару раз успевали на них прокатиться. Зачем мы ходили в часть? Это была наша общая со взрослыми территория. 😊 Наш общий военный мир. Я помню эту табличку. Эти грозные слова. Но они были обращены не к нам.
Слева от двери КПП висел такой большой ярко окрашенный в желтый цвет цилиндр, рядом с ним - ударная штука, я не знаю, как они называются - это для набата, для тревоги. Бьешь штуковиной по цилиндру (не колокол, не рында, как-то иначе) и раздается сильный сумасшедший вой. Гудит на всю тайгу, долго, страшно. Их постоянно красили. Помню краску - как будто позолоченную. Как же мне хотелось хоть разочек ударить, Вы бы только знали! И ведь можно было, потому что солдатик внутри КПП не увидел бы. Но нельзя. Это только для тревоги. Мы - дети военных. Мы знали, что такое нельзя. Но не попробовать разок-другой было невозможно. Ну невозможно. Мы легонько стучали по ней палкой или веткой и потом сразу хватали ее руками - чтобы не зазвенела. И чтобы перестала шататься (она же начинает туда-сюда шататься, когда по ней стукнешь). Нас слышал солдатик, выбегал и резко смотрел на цилиндр. Если он уже не шатался, то нам ничего не было. А если шатался - дежурный записывал наши фамилии, чтобы когда папы будут возвращаться со службы, показать им этот списочек нарушителей (солдатики знали, чьи мы дети).
Тревога звучала нечасто. В основном, ночью. Ребенком мне каждый раз казалось, что началась война. Папа вставал, брал свой дежурный чемоданчик и уходил в часть. Возвращался через несколько часов, мама открывала ему дверь и спрашивала так: "Что?" И папа отвечал. Я помню его ответы, его голос. Его тон. Например: "В части два трупа" (о них я расскажу позже). Или: "Нурмухамедов и еще двое сбежали. Одного поймали, второй застрелился, а этого еще ищут". Вообще, сбегали ребята часто. Это странно. Вокруг - тайга, сопки, медведи, другие звери, не дойти же никуда. Ближайший населенный пункт черт знает где. Почему сбегали? Не знаю. На подобные вопросы папа отвечал коротко: "Это военная тайна". А я думала потом, что бы мне такого сделать, чтобы узнать хотя бы маленький ее кусочек. Я подкатывала с этим миллион раз, но папа - кремень. Военную тайную я так и не узнала.
Если не заходить в КПП, а свернуть налево, на коротенькую тропинку, то сразу попадаешь в тайгу. И дальше работаешь руками - прокладываешь дорогу, чтобы идти. Налево мы сворачивали, когда ходили за багульником. У нас не было детского садика, у нас вообще ничего не было. Родители - на службу, дети - в тайгу. Далеко нельзя. Но всегда найдется самый смелый 6-7-летний смельчак, который убедит нас, малышню, что если за багульником не пойти сегодня, то к 8 марта мамы останутся без цветов! Ведь до того, как багульник распускается, нужно, чтобы он несколько недель постоял в воде. А уже февраль. Надо идти. На ту сопку, что слева от КПП. Когда мы с компанией дошколят первый раз заблудились и не вернулись к вечеру домой, нас, конечно же, быстро нашли, но после того случая дежурному добавили обязанностей - он не должен был пускать маленьких детей в тайгу, что по тропе налево, одних. И он не пускал. А багульник рос только на той сопке. И "вход" в нее был только налево от КПП.
Позже, будучи постарше, мы ходили за этим чудо-кустарником много раз. Я отчетливо помню на самой верхушке сопки два огромных камня. И к ним было не подобраться, а именно между ними рос самый шикарный куст. Как вообще это можно помнить? Багульник тайно передавался папе. Папа относил его в келью, которая находилась в подвале дома, и там в банке с водой он "доходил" до цветения. Других цветов на 8 марта взять было негде. Сейчас я понимаю, что тот наш багульник - в моем сердце. В моей голове. И я почему-то не плачу.
Сегодня я не рассказала ничего. Я даже не закончила тему цветов. Хотела еще два отрывка про цветы - про наши (дальневосточные) подснежники (они совсем не похожи на местные и даже на сибирские - они вообще другие) и астры. Мне кажется, я и не успею ничего рассказать. Или у меня выключится запал. Или память. Или что-нибудь еще. Странные ощущения. Что-то случилось, а что - я не понимаю. Но НЕ СЕГОДНЯ ведь, правда?