Вернер - единственный приятель Печорина, потому что Григорий Александрович нашел в нем равного себе собеседника. Что же обсуждают эти безусловно умные люди? Мы часто сходились вместе и толковали вдвоем об отвлеченных предметах очень серьезно, пока не замечали оба, что мы взаимно друг друга морочим. То есть занимались словесной эквилибристикой - разговорами ни о чем. (Ср. "Меж ими всё рождало споры" - у Онегина с Ленским.) Печальное нам смешно, смешное грустно, а вообще... мы ко всему довольно равнодушны, - замечает Печорин, объединив себя с Вернером - своим "двойником".
Так же, как и о прошлом Печорина, мы ничего не знаем о Вернере (и даже имени): кто были его родители, как прошло детство, где учился герой, почему одинок... Притом, что имелись примеры, когда женщины влюблялись в таких людей до безумия. Это тоже общее с Печориным.
Я бы лучше желала попасться в лесу под нож убийцы, чем вам на язычок, - сказала Григорию Александровичу Мери. Злой язык и у Вернера: под вывескою его эпиграмм не один добряк прослыл пошлым дураком.
А теперь о разном. В чертах Вернера Печорин разглядел отпечаток души испытанной и высокой. Он изучал все живые струны сердца человеческого... но никогда не умел... воспользоваться своим знанием. Его приятель же очень и вполне умеет!
Вернер исподтишка насмехался над своими больными. Над какими же? Теми, что тут, на водах, вроде княгини Лиговской? Разве вы сто раз не провожали людей на тот свет с величайшим равнодушием? - спрашивает Печорин. Конечно, он хочет ободрить доктора перед дуэлью, потому что тот печален: ведь Григорий Александрович видел, как он плакал над умирающим солдатом. Значит, ни о каком равнодушии нет и речи!
О внутреннем смятении говорит и необычный наряд: архалук и черкесская шапка. Кажется, что Вернер успел пережить за эту ночь то, что должен бы непосредственный участник смертельно опасного поединка. Это видно и по вопросам, которые доктор задает своему товарищу, пока оба скачут к выбранному месту у подошвы скалы.
Вернер не одобряет поведения Печорина на дуэли, несколько раз пытается его остановить, осуждает в посланной потом записке и против обыкновения не протягивает при встрече руки. Однако прощаясь (Может быть, мы больше не увидимся, вас ушлют куда-нибудь) хотел бы руку пожать. Более того: Если б я показал ему малейшее на это желание, - говорит Печорин, - то он бросился бы мне на шею.
Потому что при всем скептицизме ("Кто жил и мыслил, тот не может В душе не презирать людей") - поэт на деле всегда и часто на словах, хотя в жизнь свою не написал двух стихов. Он-то хорошо понял своего приятеля и жалеет его, вполне отдавая себе отчет, что Григорий Александрович не жилец. Такой молодой и столь богато одаренный...
Между прочим, вот его портрет: мал ростом... худ... одна нога короче другой... в сравнении с туловищем голова его казалась огромна. У него маленькие черные глаза, всегда беспокойные, и маленькие руки.
А так современники описывали внешность М.Ю. Лермонтова: маленького роста, с довольно большой головой и широкими плечами, ноги колесом. И глаза! Для одних они "черные как уголь", для других небольшие, карие, для третьих большие и неподвижно-темные...
Значит, можно и в "наше время" быть настоящим человеком. Многого не принимать в окружающей действительности и в соотечественниках, но не отворачиваться брезгливо, а увеличивать количество добра, служить людям. Этим занят доктор Вернер. Так жил и М. Ю. Лермонтов.
О, как мне хочется смутить веселость их
И дерзко бросить им в глаза железный стих,
Облитый горечью и злостью!..
Кто-то должен сказать скотам, что они скоты. Понимая, что будет не понят и отвергнут, но отказываясь жить по-другому.
С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
* * *
Когда же через шумный град
Я пробираюсь торопливо,
То старцы детям говорят
С улыбкою самолюбивой...
"Смотрите ж, дети, на него:
Как он угрюм, и худ, и бледен!
Смотрите, как он наг и беден,
Как презирают все его!"
Каждый свободен в своем выборе, и жизнь у него лишь одна. Врученная Господом - вместе с ответственностью за то, как человек распорядится этим священным даром. И если она в тягость, к чему же мучиться? Но как горько за такого смертного и сколь его жаль! Про это роман нашего загадочного гения М. Ю. Лермонтова.