(начало книги, предыдущая часть)
Часть 41
1919 год. Одесская Карантинная бухта. Побег с графиней Роджерской.
Наконец, графиня Роджерская заметила:
— Если большевистские тайные агенты смогут повредить суда,стоящие в гавани, то это будет означать верную смерть для многих сторонников Белого движения. Они все окажутся в Одессе без возможности спасения.
Графиня говорила тихим и совершенно непринужденным тоном, который был одним из самых эффектных трюков этой удивительной еврейки. Как часто в прошлом она точно так же произносила вслух мои самые сокровенные мысли.
Как бы желая сменить тему разговора, Графиня Роджерская спросила:
— Вам известно сколько всего агентов раньше работали на российскую разведку?
— По моим подсчетам их только в Одессе было около двух родных двухсот человек. - ответил я.
Моя собеседница мрачно кивнула и добавила:
— Насколько мне известно, их всех разыскивают Московские Советы.
Ее рука крепко сжала спинку стула, так, что пальцы стали похожи на клавиши из слоновой кости какого-то очень старого клавесина. Потом она взяла себя в руки и со смехом сказала:
— Ох, в некоторые моменты я начинаю нервничать, словно незамужняя тетушка.
Было уже много больше часа дня, когда мы закончили наш простой и неторопливый завтрак, и перешли к обсуждению контрнаступления на Киев. Графиня Роджерская описала подорванный боевой дух Белой армии и перешла к «Детали Р.Ф. = Г.Ф.Е., Г.А.», к этому жизненно важному ключу всей кампании на юге.
Она представила действительно блестящий обзор стратегических возможностей текущей обстановки, а касательно киевской операции заметила:
— Мы с Вами отлично понимаем, что французских войск явно недостаточно для контрнаступления на Киев, Ну и главное это ужасное настроение среди французов. Они почти готовы пойти на открытое восстание. Нет, контрнаступления на Киев не будет, если только французский Генеральный штаб не намеревается вести свои части вперед под дулами пулеметов. Вы же знаете о трагическом инциденте с «Жан-Баром», который случился некоторое время назад и стал убедительным доказательством того, что неизбежный конец уже наступил.
Графиня Роджерская прервала свою речь и закурила сигарету. Сидя и наблюдая за ней, я знал, что она что-то обдумывает, и в течение нескольких минут неловкого молчаливого ожидания я догадался, что она держит меня в некотором напряжении намеренно. В конце концов, графиня встала со стула и отчетливо заметила:
— Московские Советы вовсе не предлагают двух миллионов золотых рублей за полную картину планов киевского контрнаступления, им нужно нечто совсем и совсем иное.
Здесь графиня позволила себе сделать драматическую паузу и продолжила:
— Если, Ваш большевистский начальник, товарищ полковник Ольшанский показал Вам подлинные документы, в тот вечер в своем штабе, а он точно сделал именно это, то исключительно, чтобы выяснить, имеете ли Вы хоть малейшее представление о реальных отношениях между главнокомандующим Белой армией генералом Гришиным-Алмазовым и товарищем Лебедевым, командиром 3-й Коммунистической бригады. Подождите ещё немного и моя кухня поможет продолжить Вашу работу,- заключила Графиня.
На этом с улыбкой моя собеседница резко встала и вышла из комнаты, и я искренне подумал, что она, должно быть, хочет привести свои чувства в порядок. Напряжение от того, что за тобой следят и большевистские и белогвардейские агенты, вероятно, слишком велико для нее, подумал я. И это, учитывая все обстоятельства, было совсем не удивительно. В течение многих лет Натта Азеф вела жизнь, полную постоянных тревог, днем и ночью она ходила на грани разоблачения и, возможно, смерти.
Ее последнее непонятное замечание эхом отозвалось у меня в голове. «Кухня» - что, черт возьми, она имела в виду?
Вернувшись в комнату, графиня Роджерская вытерла какую-то бесцветную жидкость с поверхности квадратного голубого конверта, как я предположил, слой клея для надежного запечатывания.
Я придвинул свой стул поближе к столу и заметил, что в верхнем левом углу конверта стояли две буквы: «Н.А.». Натта Азеф всегда ставила инициалы на конверте, когда сообщение, содержащееся в нем, имело первостепенное значение для агента, расследующего политическое дело. Сунув мне в руку письмо, Графиня произнесла:
— Будьте уверены, у Вас есть ключ к разгадке, которую Вы должны найти, и найти как можно быстрее, если Вы хотите расстроить дьявольский замысел.
Графиня сделала паузу и внимательно посмотрела мне в глаза:
— Эта подсказка, внесла меня в список политических преступников, над головой которых висит смертный приговор.
В этот самый момент графиня Роджерская внезапно выпрямила и так прямую спину, напряглась и, прислушавшись, сказала, что, ей кажется, снаружи по дороге приближается патруль Белой армии. Тут я и сам услышал звон кавалерийских сабель и топот лошадиных копыт. Прозвучали два свистка, один короткий, а другой длинный, это был сигнал для молниеносной облавы на подозреваемых в большевизме.
Послышался отдаленный оглушительный взрыв, как от ручной гранаты, треск ломающегося дерева и падающих веток. Графиня Роджерская одним быстрым движением оторвала низ своей узкой плотно облегающей юбки, взглянула на меня сияющими глазами с улыбкой. Это была улыбка, в которой было мужество и ясная решимость, говорившее, что, хотя положение может быть отчаянным, оно не является безвыходным, пока человек рассматривает его как приключение.
Мы поспешили через занавешенный дверной проем на широкий балкон, погруженный в глубокую тень. В десяти футах от нас повернувшись спиной стоял башкирский иррегулярный солдат, опираясь на винтовку. На крышу вела пожарная лестница, и после того, как графиня Роджерская подкралась к башкирскому часовому и сунула ему за ухо ствол своего пистолета, мы начали быстро подниматься по стальным ступеням лестницы.
Мы уже почти добрались до крыши, когда балкон внизу внезапно наполнился серыми и черными мундирами. Повинуясь внезапному порыву, я оторвал огромный обломок от ближайшей сильно треснувшей кирпичной трубы, и швырнул его в гущу наших орущих преследователей. Пыль поднялась двумя отдельными облаками, импровизированная бомба сбила агента, направившего вверх свой револьвер и целящегося в нас.
Низко пригнувшись, мы побежали по плоской железной крыше по направлению к большой пожарной лестнице, которая спускалась с другой стороны здания. Сзади слышались шаги, открылась беспорядочная стрельба, но мы благополучно ушли от погони.
Сад дома номер 76 был пока голым и казался заброшенным, нам было трудно найти здесь какое-либо укрытие. В результате взрыва ручной гранаты входной калитки уже не существовало. В переулке, куда выходили садовые ворота, пахло кровью, и там мы сразу наткнулись на тела двух мужчин и молодой женщины с табличками «В расход», сидящие прислоненными к стене. Желтые этикетки были помечены «Разведка Белой армии» с темно-зеленой бумажной звездой.
Графиня Роджерская вдруг тронула меня за руку, обратив внимание на беспорядочную толпу башкирских иррегулярных солдат. Они выглядели достаточно дико, их ругательства странным образом расходились с идеей закона и порядка, которую должна была отстаивать их полицейская форма.
Моя спутница, однако, отреагировала на ситуацию так, что это свидетельствовало о тщательности ее подготовки. С громким криком она вцепилась в меня, расцарапала мне лицо и свалилась в канаву, хныча что-то такое, что заставило башкирских головорезов одобрительно рассмеяться и, с грубыми шутками, пройти мимо.
Я облегченно выдохнул. Тем не менее, страх встречи с новыми отрядами башкир сохранялся, так как я знал, что иррегулярным войскам давали эфир и картофельный спирт, чтобы стимулировать их заинтересованность в охоте. Взяв себя в руки, я решил отвезти графиню Роджерскую в одно место на Персидской улице, в дом, где жил некий Панайотис Скараманга, капитан, специализировавшийся на переправке царских офицеров в Константинополь.
Мы не встретили на нашем пути никакой реальной опасности, пока не спустились к пляжу Ланжерон. Там, проходя по временному причалу, графиня Роджерская зацепилась нечаянно ногой за сохнущую осетровую сеть, с громким стуком выбив опорный шест. Мы услышали, как где-то рядом кто-то грязно выругался, а затем послышались приближающиеся тяжелые шаги. Это оказался один из секретных сотрудников Белой армии, крупный мингрел, который, очевидно, получил строгий приказ следить за берегом. Будучи сам по себе крайне неприятным и недружелюбным субъектом, он держал в правой руке еще и ужасный пистолет «Люгер».
Агент шел прямо на нас и, как единственно возможный ход, я безрассудно бросился на него. У мингрела, не готового к моему безумному нападению, не оставалось ни малейшего шанса увернуться от моего сильного удара, который я направил прямо в живот. Он осел на бок, его «Люгер» нацелился в землю, а мы с графиней бросились наутек.
На Маразлиевской улице стоял автомобиль без водителя, принадлежащий Белой армии. Подойдя к нему, графиня Роджерская, огляделась и затаив дыхание, тихо сказала мне:
— Я умею водить машину. Садимся.
Я кивнул и мы запрыгнули в автомобиль, к счастью, двигатель был еще теплым и легко завелся. Как только мы тронулись, рядом раздался рев мотора другой машины, и мимо пронесся бордовый родстер. Послышался звук одиночного пистолетного выстрела, шквал полицейских свистков и бордовый родстер, словно живой, прыгнул прямо на деревянный тротуар. Я услышал громкий лязг металла, нас тоже занесло, но графиня умело удержала машину, дальше я мельком увидел, как родстер взмыл в воздух, отбросив в сторону две фигуры, из него вырвался маслянистый дым, а мы помчались дальше набирая скорость.
Графиня Роджерская не упомянула ни слова о нашем совместном приключении, когда я передавал ее на попечение Панайотиса Скараманги. Бесстрашная женщина, прекрасно понимая, что я не могу больше оставаться с ней, сказала:
— Не волнуйтесь за меня, рана на плече всего лишь царапина, заживёт быстро.
Панайотис пообещал мне позаботится о графине и мы расстались с Наттой Азеф.
Так случилось, что очень скоро я узнал о той редкой удаче, которая мне помогла скрыться. В тот день на Французском бульваре был застрелен большевистский агент, одетый в черно-серебристую форму Кубанской гвардии, вместе с молодой женщиной. Имена двух жертв были скрыты, но некоторые неосторожные замечания со стороны агентов Белой армии дали мне понять, что разведывательная служба на Пироговской улице расценивала рейд, о котором шла речь, как весьма успешный.
Мое тщательно выбранное жилище находилось в чешском капернаумчике - винной лавке, на улице Лешей. Она пользовалась настолько дурной славой, что в округе говорили, что там даже «ангелы носят оружие».
Капитан Браун, в значительной степени обрусевший, благодаря своей хитроумной маскировке разносчика, застал меня склонившимся над листом синей почтовой бумаги, когда он зашел ко мне примерно через полчаса после моего успешного возвращения.
Естественно, сведения графини Роджерской были записаны невидимыми чернилами, а так как нагревание - самое распространенное средство проявления скрытого письма, то с помощью пламени свечи я преуспел в этом деле. Между прочим, пока я грел бумагу, в моей голове мелькнуло объяснение загадочному замечанию графини в связи с ее кухней. Из-за приступа несварения желудка я вспомнил, что за обедом мы ели репу, а сок репы действительно мог дать превосходные и недорогие симпатические чернила!
Послание, которое передала мне Натта Азеф, оказалось весьма загадочным. Мне настойчиво рекомендовали забронировать столик на вечерний сеанс в кабаре «Золотая рыбка» на Пушкинской улице. Дата моего визита туда была 24 марта, а номер столика, который меня должен заинтересовать, указан как «3», который, как напомнил мне капитан Браун, обычно резервировали для известных инженеров Белой армии. Там же был поставлен шифр, используемый в связи с транспортами, густо обведенный восклицательными знаками.
Я в некотором недоумении посмотрел на капитана Брауна, а капитан Браун, озадаченный не меньше, уставился на меня. При обычных обстоятельствах и в случае обычных женщин-шпионок мы могли бы спокойно оставить этот вопрос без внимания и продолжить следовать нашим первоначальным планам. Но в данном случае, как раздраженно заявил капитан Браун, мне довелось проконсультироваться с такой дамой, которая, если и была чудачкой, то уж точно умной и отлично информированной чудачкой, и по этой причине нельзя было легко сбрасывать ее со счетов. В конце концов, так как никто из нас ни к чему не пришел, и я отправился на свою ночевку в городской морг.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ