7 декабря, в день рождения Йохана Хёйзинги, голландского историка и философа, открыла почитать Осень Средневековья.
Прекрасное издание Иллюминатора, невозможно оторваться.
Даже предисловия прочитала. Забавное открылось. Хёйзингу на русский переводил выпускник Бауманки. Работал на Сокольническом автокомбинате, голландский у него был в виде хобби. И его коллега, тоже выпускник Бауманки, который работал тоже на этом же автокомбинате и параллельно писал диссертацию по медиевистике, уговорил его Осень переводить. Вот сидят два человека на автокомбинате и думают о средневековье. Удивительная картина.
У самого же Хёйзинги осень родилась из любви к творчеству братьев Ван Эйк, ну, Яна по большей части, конечно. Наверное, все помнят если не Гентский алтарь, то супругов Арнольфини) Просто замысел постепенно вышел из берегов, а искусствоведческие заметки превратились в элегию по ушедшей эпохе.
Характерной чертой Средневековья Хейзинга считает очень яркие контрасты во всех его жизненных проявлениях, а также почти театральную ритуализацию всех важных событий.
Хёйзинга описывает множество примеров проявления высокой эмоциональности, начиная от постоянных полуритуальных полуискренних рыданий, до вспышек гнева при принятии политических решений. Месть является основным политическим движком, будь то конфликт арманьяков и бургиньонов или Ланкастеров и Йорков. Спираль насилия, бесконечная гирлянда взаимных обид, закручивается в плотный клубок.
Ещё одним важным элементом культурного ландшафта являлись проповедники разного сорта. С кем их сравнить из нашей жизни, с лидерами сект или с популярными коучами? Они не только "собирали стадионы" в городах. Некоторые из них становились советниками правителей.
Мне встречалась забавная теория, что средневековые люди были так эмоциональны потому, что были постоянно немного (или значительно) пьяны, ибо не пили ничего безалкогольного) Вино, пиво, мед, дистилляты...
Сангрия, пунш и епископское вино — все это потомки пряных вин, которые пили со времен античности. Они были особенно популярны в Средние века, когда их подавали в конце еды в качестве дижестива. Эти вина с добавлением специй и подслащенные сахаром (который также считался пряностью) назывались hippocras. Название происходит не от древнегреческого врача Гиппократа, а от его изобретения: рукава Гиппократа. Этот рукав состоял из нескольких фильтр-мешков, висящих друг на друге, через которые жидкость просачивалась вниз. Гипокрас лучше всего подавать холодным.
Я попробовала сделать некоторое приближение к этому напитку. Используйте хорошее бургундское, советуют нам. Но у меня было Монтепульчано д'абруццо из пятерочки) Неплохое)
Для одной бутылки вина я смешала (просто высыпала внутрь, хотя можно положить специи в марлевый мешочек, настоять, вынуть и потом использовать в кулинарных целях) 1½ ч. л. порошка корицы, 1½ ч. л. порошка имбиря, 1 ч. л. порошка мускатного ореха, несколько штук гвоздики, 100 г мелкого сахара.
Вино постояло со специями несколько часов, потом мы его процедили и... Выпили. Хотя вообще-то надо было подождать пару дней перед подачей )
Дюма-отец в своем Большом кулинарном словаре пересказал рецепт гипокраса времён Карла VII:
«На одну пинту напитка … возьмите три гро чистой и тонко помолотой корицы, один гро мускатного ореха или два, если хотите, полгро гвоздики и мелкого сахара шесть унций, и разотрите всё в порошок, и это следует всё положить вместе с вином в цедилку над горшком; помешайте и дайте стечь, и чем дольше будет течь, тем лучше, но он не должен выдохнуться»
Я уже упоминала в прошлой публикации, что Дюма-отец знал толк в удовольствиях и был скорее похож на человека эпохи Возрождения, чем на буржуа 19 века.
При этом, спешит заметить Хёйзинга, мы слишком резко проводим черту между Средневековьем и Ренессансом во многих вопросах.
Тяга к прекрасной жизни, которую мы прочно ассоциируем с городской и придворной культурой Кватроченто, конечно, уходит корнями в Средневековье. Людям в ту пору бесконечных войн, голода и болезней просто необходима была какая-то отдушина, мечта, и красивые ритуалы их спасали от реальности.
Стремление придать собственной жизни художественную форму - не было впервые выражено Ренессансом.
Более четкую границу в представлениях о красивом и некрасивом, достойном и недостойном мы видим между Ренессансом и эпохой Нового времени. Жизненные радости разделены на две половины: низшую и высшую. Список источников наслаждения в целом не изменился: чтение, музыка, изящные искусства, путешествия, природа, спорт, мода, социальное тщеславие и чувственные удовольствия. Хёйзинга писал это сто лет назад, теперь в список войдут фильмы, компьютерные игры и соцсети, наверное, их можно разнести по категориям изящных искусств, спорта и социального тщеславия. Граница между нижним и высшим, конечно же, не является жёсткой. Она флуктуирует в зависимости от эпохи. "Для человека Средневековья эта граница пролегала сразу же после чтения, но и удовольствие от чтения могло быть освящено лишь стремлением к мудрости и добродетели...Ренессанс уже покончил с отвержением радости жизни как греховной по самой своей природе, но ещё не ввел нового разделения между жизненными удовольствиями высшего и низшего порядка; он желал наслаждаться всей жизнью в целом. Это новое разграничение возникло как результат компромисса между Ренессансом и Пуританизмом, компромисса, который лег в основу духовной ориентации нашего времени. Здесь можно говорить о взаимной капитуляции, причем первый оговорил для себя спасение красоты, а второй - осуждение греха."
В то время был способ уйти от горестей жизни как бы во внутреннюю эмиграцию, стать монахом, философом. Но для большинства этот путь вел к полному отказу от всех радостей жизни. Когда Средневековье сошло на нет, мы видели героев, подобных папе Александру Шестому, которые не отказывали себе ни в чем, ни в сане, ни в удовольствиях. Но для средневекового человека выбор был прост, ты или святой или грешник. Никаких полутонов. Или... Полутона все же были, их, конечно, приберегла для себя знать. Средний путь уводил в мир грез, в мир рыцарских идеалов. При дворе разыгрывалась не реальная жизнь, а грёза о ней, где у каждого были свои роли смелых рыцарей, учтивых придворных, прекрасных дам: "Жизнь двора и аристократии украшена до максимума выразительности: весь жизненный уклад облекается в формы, словно приподнятые до мистерии, пышно расцвеченные яркими красками и выдаваемые за добродетели".
По-моему, современные монаршие дворы Европы по-прежнему являются поставщиками той самой мистерии.
Здесь я уже чувствую серьезное желание почитать Homo ludens (Человека играющего), написанного Хёйзингой десятилетие спустя, очевидно, под впечатлением придворных ритуалов этой печальной и плодотворной поры Средневековья. Обязательно поделюсь с вами его наблюдениями и тематическим коктейлем и по этой книге.