В стародавние времена, на краю замерзшей земли, стоял город, где жизнь, казалось, уснула навеки. Снег здесь не скрипел под ногами, хлеб не пах, утренний кофе обжигал губы, но не оставлял вкуса. Вместе со звуками и красками из города ушла музыка. А за ней — и любовь.
Когда-то в этом городе Данила был мастером — чинил патефоны, граммофоны и проигрыватели. Его руки знали, как пробудить в пластинке мелодию, а в сердце человека — радость. Но теперь его мастерская, где некогда пахло теплым деревом и свежей смазкой, напоминала заброшенный склад. Пластинки покрылись пылью, инструменты ржавели, а он сам, согнувшись, сидел у окна.
Данила смотрел на старый пистолет, который крутил в руках. Он держал его давно, но никак не мог сделать последний шаг.
"Музыки нет. Жизни нет. Лиза… Она ведь тоже ушла, хотя и живет через улицу".
Её прикосновения были теплыми, её голос — мелодичным, а глаза всегда смеялись. Теперь же глаза Лизы холодны, её руки, если она их подавала, напоминали лед. Она не ушла из города, но, как и всё вокруг, стала чужой.
"Что ещё остаётся? — думал Данила, ощущая, как металл оружия холодит ладони. — Что в этом мире я могу починить, если даже музыку больше не вернуть?"
Внезапно его мысли прервал звук. Едва слышный, он врывался сквозь тишину — тонкий, нежный, напоминающий луч рассветного света.
Данила вскочил, распахнул окно и замер.
Мелодия Скрипача
На улице в морозной дымке стоял человек в длинном пальто. Он держал скрипку, из которой рождалась мелодия. Данила не мог понять, откуда она ему знакома, но вместе с ней в его сердце разливалось тепло. Мелодия переливалась, как звон колокольчиков, то напоминая вечерний вальс из далекого детства, то пьянящую песню лета.
Данила опустился на подоконник, не в силах оторваться от звуков. Музыка текла, заполняя его до краёв, возвращая образы прошлого: смех Лизы, запах свежеиспеченного хлеба, звук пластинки, впервые поставленной на патефон. Время будто исчезло. Минуты, часы — он не мог сказать, сколько прошло.
Когда мелодия стихла, Данила поднял глаза. Незнакомец со скрипкой стоял рядом с его дверью.
— Ты слушал её? — тихо спросил он, и его голос коснулся кожи, как теплый ветер.
— Как… Как это возможно? — прошептал Данила.
Скрипач протянул ему футляр. Внутри был странный пистолет с изогнутым ключом вместо курка и пластинка, надпись на которой гласила: "Живи".
— Ключи всегда рядом, — сказал незнакомец. — Вопрос в том, что ты с ними сделаешь.
Возвращение звука
Дома Данила вытащил свой старый патефон. Вставил пластинку, завел ключ. Первые звуки были хрупкими, как капли дождя на крыше, но затем музыка разлилась по комнате, окутала стены. Она вытеснила холод, наполнила воздух теплым запахом смолы и тонкими нотками корицы.
Звук проник сквозь окна, вырвался на улицу. Люди остановились, настороженные, словно боялись нарушить мелодию.
Старик, что жил напротив, вышел на крыльцо и застыл, прижав руку к сердцу. Девочка в алом пальто потянула мать за руку.
— Это музыка, мам? — спросила она, и её голос, давно молчавший, дрогнул.
Ночная дискотека
Данила вынес патефон во двор. Музыка становилась всё громче, заполняя переулки, заставляя людей выходить из домов.
— Что за шум? — возмутилась строгая старуха с третьего этажа. — Данила, утихомирь свою шарманку!
Но вместо того чтобы уйти, она начала топать ногой в такт, а через мгновение закружилась, подхватив подол юбки. За ней пустились в пляс молодые и старые, робкие и смелые. Музыка менялась сама собой, переходя от одной мелодии к другой.
И тут люди увидели их. В толпе появились тени, еле уловимые, словно нарисованные светом. Весёлый, безудержный Моцарт смеялся, дирижируя воображаемым оркестром. Тонкий, задумчивый Глюк наблюдал за танцующими, легко касаясь струн. Суровый Бетховен хлопал себя по бедру, подгоняя ритм, а нежный, трепетный Чайковский смотрел на молодые танцующие пары, будто вспоминая свои собственные мечты о любви.
— Они здесь, — шепнул кто-то. — Моцарт! Чайковский! Это их музыка!
Но тени не отвечали, лишь играли, заставляя людей кружиться всё быстрее. Старик, который давно потерял жену, вдруг произнес:
— Она любила эту мелодию. Это её песня!
Его голос потонул в общем хоре смеха и радости. Люди танцевали до самого рассвета.
Возвращение жизни
Наутро город был не узнать. Из булочной пахло горячим хлебом. Дети бегали по улицам, а взрослые, ещё вчера избегавшие друг друга, теперь улыбались и здоровались.
Данила открыл свою мастерскую. Люди приносили ему старые патефоны, проигрыватели, даже ржавые музыкальные шкатулки. Все хотели вернуть музыку в свои дома.
Позже вечером пришла Лиза. Она держала в руках старый граммофон.
— Он сломан, — тихо сказала она. — Ты сможешь починить?
— Конечно, — ответил Данила, и его сердце вдруг наполнилось звуками, как в ту ночь, когда музыка вернулась.
Эпилог
Музыка больше не покидала город. А тени великих композиторов иногда возвращались — то в звуках патефонов, то в хороводах танцующих. Люди больше не боялись смотреть друг другу в глаза.
И хотя любви нужно время, чтобы ожить, намёк на неё витал в воздухе, как мелодия, готовая зазвучать снова.
P.S.
Эта сказка родилась из песни, которую я никогда почему-то даже и не считал зимней. Хотя, конечно, строчку "тогда, когда от холода горбат" всегда отмечал как яркую. Точнее, это даже не одна песня, я знаю едва не десяток самых разнообразных музыкальных прочтений небольшого текста Иосифа Бродского из поэмы Шествие. Больше всего я люблю вариант Сергея Бальцера, но для этой сказки идеально подходит другой вариант - прочтение великолепной Елены Фроловой. Думаю именно эта песня и станет тем самым шикарным и оптимистичным завершающим аккордом, без которого сказка пока не полная.