Октябрьский дождь барабанил по козырьку подъезда, где Люба переминалась с ноги на ногу, прижимая к груди сонного трёхлетнего Димку. Шестилетняя Машенька, промокшая насквозь, цеплялась за подол её старого пальто, всхлипывая от холода. Потёртый чемодан, когда-то бывший светло-бежевым, а теперь покрытый разводами от дождя, сиротливо стоял у ног.
Люба в третий раз нажала на звонок, чувствуя, как предательски дрожат пальцы. В горле стоял ком – не то от сдерживаемых слёз, не то от страха перед встречей. Последний раз она была здесь полгода назад, ещё счастливая, уверенная в своём браке и будущем. А теперь...
За дверью послышались знакомые шаркающие шаги. Мама. Сердце пропустило удар.
– Кто там? – раздался встревоженный голос.
– Мам, это я... – голос Любы предательски дрогнул. – Открой, пожалуйста. Мы промокли.
Щёлкнул замок, и дверь медленно открылась. На пороге стояла мама – такая же маленькая и худенькая, как Люба её помнила, только морщинок, кажется, прибавилось. В глазах матери промелькнула тревога, сменившаяся тем особенным выражением, которое бывает только у матерей, когда их дети в беде – смесью боли, любви и готовности защищать.
– Господи, деточка... – прошептала мама, отступая в сторону. – Проходите скорее, простудитесь же!
Из кухни донёсся звон посуды, и в коридор вышла Ира, вытирая руки кухонным полотенцем. Люба встретилась с ней взглядом и тут же отвела глаза. В лице старшей сестры читалось столько всего: и удивление, и сочувствие, и какая-то настороженность, будто она уже предчувствовала, чем всё это может обернуться.
– Машенька, солнышко, ты же совсем мокрая! – засуетилась мама, помогая внучке снять промокшую курточку. – Ира, принеси, пожалуйста, полотенце. И чай поставь.
Люба стояла, не решаясь пройти дальше прихожей. Знакомый запах маминых пирожков, пожелтевшие обои с витиеватым узором, старое зеркало в деревянной раме – всё было таким родным и одновременно чужим. Словно она вернулась в прошлое, только теперь это прошлое смотрело на неё с укором.
– Проходи, – тихо сказала Ира, возвращаясь с полотенцем. В её голосе слышалась неуверенность, будто она сама не знала, правильно ли поступает. – Дай малыша, я подержу, пока ты разденешься.
Люба осторожно передала спящего Димку сестре. Руки, державшие ребёнка несколько часов, ныли от усталости. Пока она расстёгивала пуговицы на пальто, мама уже увела Машеньку в ванную – греть замёрзшие ручки под тёплой водой.
– Надолго? – спросила Ира, покачивая племянника.
Люба замерла с расстёгнутой пуговицей.
– Я... я не знаю, – честно призналась она. – Мне больше некуда идти.
Ира кивнула, и в этом кивке было понимание – не одобрение, но и не осуждение. Пока что. Люба знала сестру: та никогда не говорила "нет" сразу, но умела задавать правильные вопросы. Вопросы, от которых порой становилось больно.
Из ванной доносился звонкий голос Машеньки, рассказывающей бабушке про своего плюшевого зайца, который тоже промок. Димка во сне причмокнул губами и крепче прижался к тёте Ире. А Люба вдруг почувствовала, как по щекам катятся слёзы – беззвучные, горячие, будто все эти месяцы они ждали момента, когда можно будет наконец упасть.
Она была дома. И это было одновременно спасением и началом чего-то нового, чего-то неизбежного, что уже витало в воздухе прихожей вместе с запахом маминых пирожков и мокрой одежды.
Прошло три месяца. За окном февральский ветер гонял поземку, а на кухне старенькая газовая плита дышала теплом. Мама в выцветшем фартуке привычно хлопотала у плиты, помешивая борщ – такой же наваристый и густой, как в их с Ирой детстве.
Ира стояла у дверного проёма, наблюдая, как сестра, удобно устроившись на диване в гостиной, листает ленту в телефоне. Димка играл с кубиками на ковре, а Машенька рисовала за журнальным столиком, то и дело показывая маме свои "шедевры". Люба рассеянно кивала, не отрывая взгляда от экрана.
– Мам, – негромко позвала Ира, возвращаясь на кухню. – Может, хватит уже?
– Что хватит, доченька? – мама продолжала помешивать борщ, но в движениях появилась напряжённость.
– Всё это, – Ира махнула рукой в сторону гостиной. – Третий месяц одно и то же. Ты готовишь, убираешь, с детьми возишься. А она... – голос предательски дрогнул от возмущения.
– Тише, – мама встревоженно оглянулась на дверь. – Она же услышит.
– И пусть! – Ира уже не могла сдерживаться. – Пусть услышит! Может, хоть что-то до неё дойдёт наконец.
Словно в ответ на её слова, в дверях появилась Люба. Она стояла, прислонившись к косяку, всё ещё сжимая в руках телефон.
– Что должно до меня дойти, Ир? – в её голосе звенела обида. – Давай, расскажи. Ты же у нас всегда знаешь, как правильно жить.
Мама беспомощно переводила взгляд с одной дочери на другую. Борщ на плите начинал закипать, но никто не обращал на это внимания.
– Да хотя бы то, что ты не на курорте! – Ира развернулась к сестре. – Ты себя со стороны видела? Мама с ног сбивается, а ты целыми днями в телефоне. Даже не помнишь, когда в последний раз ужин готовила!
– Ах, вот оно что! – Люба выпрямилась, глаза её заблестели. – Я, значит, неблагодарная? А ты не думала, что мне, может, время нужно? Что я... – она запнулась, сглотнула. – Что я пытаюсь работу найти? Что я каждый день объявления просматриваю?
– Работу? – Ира горько усмехнулась. – В соцсетях, что ли? Я же вижу, чем ты там занимаешься. То селфи выкладываешь, то статусы слезливые пишешь...
– Девочки, – попыталась вмешаться мама, – давайте спокойно...
– А ты откуда знаешь, что я там делаю? – перебила Люба. – Следишь за мной, да? В друзья напросилась, чтобы потом попрекать?
– Господи, Люб, опомнись! – Ира всплеснула руками. – Какие друзья? Какие попрёки? Ты же просто прикрываешься детьми, чтобы ничего не делать!
В кухне повисла звенящая тишина. Было слышно, как в гостиной Димка с грохотом рассыпал кубики, а Машенька что-то тихонько напевала себе под нос.
– Прикрываюсь? – голос Любы упал до шёпота. – Я прикрываюсь детьми?
– А как это ещё назвать? – Ира уже не могла остановиться. – "Ах, я же мать-одиночка! Ах, мне так тяжело!" А что тяжело-то? Мама с детьми сидит, готовит, убирает. Ты даже в магазин сходить не можешь – всё я да я. И это при том, что у меня своя семья, между прочим!
– Ира! – мама повысила голос. – Прекрати сейчас же!
Но было поздно. По щекам Любы покатились слёзы – злые, обиженные.
– Значит, вот как ты думаешь? – она шагнула к сестре. – Что я... что я специально? Что мне нравится быть обузой? Что я не пытаюсь... – она задохнулась от рыданий.
– Любонька, детка, – мама бросилась к младшей дочери, но та отшатнулась.
– Нет! – Люба вытерла слёзы рукавом. – Ты права, Ира. Ты во всём права. Я вам всем только мешаю. Но знаешь что? – она подняла покрасневшие глаза на сестру. – Ты понятия не имеешь, каково это – когда твой муж уходит к другой. Когда ты остаёшься одна с двумя детьми. Когда всё, что ты строила годами, рушится в один день!
Борщ на плите выкипел, распространяя по кухне запах подгоревшей свёклы. В гостиной заплакал Димка – должно быть, ударился об угол стола. Машенька перестала петь.
– Мамочка! – позвала она встревоженно. – Мам, иди сюда!
Люба рванулась было к двери, но Ира схватила её за руку:
– Стой! Мы не договорили.
– Договорили, – Люба вырвала руку. – Всё, что ты хотела сказать, ты уже сказала.
Она выбежала в гостиную, оставив Иру и маму на кухне. Мама беспомощно опустилась на табурет, прижав руку к груди.
– Что же вы делаете, девочки? – прошептала она. – Что же вы делаете...
Этот вечер выдался особенно промозглым. За окнами темнело рано – февраль заканчивался, но весной даже не пахло. В прихожей родительской квартиры царил хаос: разбросанная детская одежда, наспех собранный чемодан, плачущие дети. Машенька сидела на банкетке, крепко прижимая к груди своего потрёпанного зайца, а Димка ревел в голос, цепляясь за бабушкину юбку.
– Хватит прикрываться детьми, Люба. Мы больше не обязаны тебя содержать! – твёрдо произнесла Ира, стоя в дверях. Её лицо было бледным, но решительным. – Если хочешь уйти – иди. Но пойми наконец: нельзя вечно убегать от ответственности.
Люба металась по прихожей, запихивая в сумку последние вещи. Руки дрожали, одна пуговица на пальто оторвалась и закатилась под обувную полку.
– Ответственности? – она резко обернулась к сестре. – Ты о какой ответственности говоришь? О той, что я каждый день просыпаюсь в холодном поту, не зная, как прокормить детей? Или о той, что я ночами не сплю, потому что Димка болеет? Какой ещё ответственности ты от меня хочешь?
Мама металась между дочерьми, пытаясь их успокоить:
– Девочки, милые, давайте не сейчас... Ночь на дворе, куда вы пойдёте?
– К Тане, – отрезала Люба, застёгивая сумку. – Она давно звала. Только я всё думала, что дома лучше, что сёстры должны друг друга поддерживать... – она горько усмехнулась. – А оказывается, никто никому ничего не должен.
– Люба, – в голосе Иры появились умоляющие нотки. – Ты же знаешь, что я не это имела в виду. Просто нельзя так... Ты целыми днями в телефоне, мама с ног сбивается с детьми, я работаю как проклятая...
– А я, значит, прохлаждаюсь? – Люба резко выпрямилась. – Ты хоть представляешь, сколько я собеседований прошла за эти месяцы? Сколько отказов получила? "Извините, у вас маленькие дети", "Извините, нам нужен человек с опытом", "Извините..."
Её голос сорвался. Димка, почувствовав мамино состояние, заревел ещё громче.
– Мамочка, не уходи! – Машенька соскочила с банкетки, вцепилась в Любину руку. – Пожалуйста! Я буду хорошей, обещаю!
Люба опустилась на колени, прижала дочь к себе:
– Солнышко моё, ты и так хорошая. Самая лучшая. Просто... просто нам нужно немного пожить отдельно. Совсем немножко.
– Врёшь! – вдруг выкрикнула Машенька. – Папа тоже говорил "немножко"! А сам...
Повисла оглушительная тишина. Даже Димка притих, только всхлипывал, уткнувшись в бабушкино плечо.
– Господи, – простонала мама, – что же вы делаете...
Ира стояла, прислонившись к дверному косяку. Всё её решительное настроение куда-то испарилось. Сейчас она видела перед собой не взрослую женщину, убегающую от проблем, а свою маленькую сестрёнку – ту самую, которую она защищала в школе от задир, которой заплетала косички по утрам, пока мама была на работе.
– Люб, – тихо позвала она. – Может...
– Нет, – Люба поднялась, отстранив от себя дочь. – Ты права, Ира. Абсолютно права. Я должна научиться жить сама. Без вечных упрёков, без этого... – она обвела рукой прихожую, – без всего этого.
Она подняла чемодан, закинула сумку на плечо:
– Машенька, бери братика. Мам... – она запнулась. – Спасибо тебе. За всё.
– Доченька... – мама шагнула вперёд.
– Не надо, – Люба выставила руку. – Просто... не надо.
Щёлкнул замок. Хлопнула входная дверь. В подъезде гулко зазвучали шаги – четыре пары ног спускались по лестнице. Потом всё стихло.
Мама без сил опустилась на банкетку. Ира стояла, глядя на закрытую дверь, и чувствовала, как внутри растёт что-то холодное и тяжёлое – не то вина, не то страх, что она только что совершила самую большую ошибку в своей жизни.
На полу под обувной полкой поблёскивала оторванная пуговица – тёмно-коричневая, с бронзовым отливом. Такая же потерянная, как они все в эту минуту.
– Ира, – голос мамы звучал глухо, – ты уверена, что мы правильно поступили?
Ира молчала. За окном завывал февральский ветер, где-то там, в его порывах, растворялись шаги её младшей сестры и двух маленьких племянников. Уходящих в ночь. В неизвестность.
"Господи, – подумала она, – пусть с ними всё будет хорошо. Пусть она справится. Пусть я ошибаюсь..."
Но вслух не сказала ничего. Просто стояла и смотрела на запертую дверь, за которой осталась частичка её сердца.
Майское солнце заливало кухню тёплым светом, играя бликами на чисто вымытой посуде. Мама протирала и без того безупречно чистые чашки – привычка, выработанная за годы тревожного ожидания. Ира сидела за столом, рассеянно помешивая давно остывший чай. Прошло четыре месяца.
Звонок в дверь заставил обеих вздрогнуть.
– Я открою, – сказала Ира, но мама уже семенила в прихожую.
Щёлкнул замок, и в квартиру ворвался звонкий детский смех.
– Бабушка! – Машенька влетела первой, сияющая, с новым рюкзачком за спиной. – А мы тебе пирожные принесли! Мама сама делала!
Следом вошла Люба, держа за руку Димку. В другой руке она несла большую картонную коробку с логотипом кондитерской "Сладкие мечты". Она выглядела другой – похудевшая, но не измождённая, как раньше, а будто помолодевшая. В глазах появился давно забытый блеск.
– Здравствуйте, – тихо сказала она. – Можно к вам?
Мама всплеснула руками, бросилась обнимать внуков. Ира застыла в дверях кухни, не зная, как реагировать.
– Я на работу устроилась, – сказала Люба, глядя сестре в глаза. – В кондитерскую. Сначала уборщицей, потом помощницей кондитера... А теперь вот – сама пирожные делаю.
Она поставила коробку на тумбочку, открыла крышку. Внутри лежали изящные пирожные – настоящие произведения искусства из крема и теста.
– Это "Павлова", – Люба указала на воздушное белое пирожное. – А это "Наполеон". Я теперь знаю десять видов крема и пять видов теста. Представляешь?
Ира молчала, разглядывая сестру. В голове крутилось столько вопросов, но все они почему-то казались неуместными.
– Ты была права, – вдруг сказала Люба. – Тогда, в феврале. Я действительно прикрывалась детьми. Боялась начать всё сначала. Боялась ошибиться. А когда ушла...
Она замолчала, подбирая слова. Димка потянул её за рукав:
– Мам, а расскажи про Петю!
– Какого Петю? – насторожилась мама.
– Это наш пёс, – улыбнулась Люба. – В приюте взяли. Он теперь детей из садика встречает. Правда, Маш?
– Он самый умный! – подтвердила Машенька. – И квартира у нас теперь есть! Маленькая, но своя. Мама говорит, через полгода сможем даже ремонт сделать.
Ира почувствовала, как к горлу подступает ком. Люба шагнула к ней:
– Знаешь, эти месяцы были... трудными. Но правильными. Я поняла, что могу сама. Что я – не только мать-одиночка, но и просто я. Люба. Которая умеет делать пирожные, между прочим.
Она нервно рассмеялась, и в этот момент Ира увидела в ней прежнюю Любу – свою младшую сестрёнку, которая всегда любила сладкое и мечтала научиться печь торты.
– Дурочка, – прошептала Ира, притягивая сестру к себе. – Какая же ты дурочка...
– Я знаю, – Люба всхлипнула, уткнувшись ей в плечо. – Прости меня. За всё прости.
– И ты меня, – Ира гладила сестру по спине, чувствуя, как тают последние остатки обиды и тревоги. – Я же только хотела...
– Я знаю, – повторила Люба. – Теперь знаю.
Мама суетилась вокруг них, вытирая слёзы кончиком фартука:
– Господи, дождались... Дождались-таки...
– Бабуль, – деловито сказала Машенька, – а можно чаю? Мамины пирожные надо обязательно с чаем!
Все рассмеялись – как-то разом, облегчённо, будто выпуская накопившееся за эти месяцы напряжение.
– И знаете что? – Люба отстранилась от сестры, вытирая глаза. – Я теперь понимаю: иногда нужно уйти, чтобы вернуться. По-настоящему вернуться.
Ира молча кивнула. В кухне уже шумел чайник, Машенька раскладывала пирожные по тарелкам с той особой тщательностью, которая бывает только у детей, помогающих взрослым. Димка пристроился на коленях у бабушки, рассказывая ей про Петю.
А за окном майское солнце светило так ярко, словно обещало, что теперь всё будет хорошо. И впервые за долгое время Ира точно знала: так оно и будет.