оглавление канала, часть 1-я
Девочка испуганно смотрела на бабушку. Что-то жуткое, холодное прокралось ей в грудь вместе со словами Аглаи, и свернулось там клубком до поры, до времени. Уля трудно сглотнула, подкативший к горлу горький тугой комок. Спросить бы побольше об этих самых Радетелях, да голос совсем пропал. И она только и могла, что смотреть на бабушку огромными карими глазами полными страха. Аглая грустно усмехнулась, и опять погладила внучку по голове, прошептав, неизвестно к кому обращаясь:
- Вылитая мать… - Потом, брови ее сошлись на переносице, и она строго проговорила: - Ну все, будет… Чему быть, того не миновать. Сбирайся… Да брата сыщи! Нечего ему тут болтаться…
Ульяна поднялась с колен и засновала по горнице, складывая в мешок нехитрые пожитки, какие могут пригодиться на заимке. А бабушка продолжила заниматься стряпней и вскоре по дому пополз запах вкусного печева. Тимку искать не пришлось, сам на запах пирогов пришел. Заглянул в приоткрытые двери, поводя носом, ну точно, как Лейка, когда ей косточку подают. Потом покосился на сестру, не кинется ли драться? Но Ульяна была занята сборами, и не обратила на братишку особого внимания. Тимка просочился тонкой струйкой в дом, и замер возле стола, на котором стояли огромные листы с готовыми румяными и очень аппетитными пирогами. Аглая, увидев внука, улыбнулась.
- Набегался, постреленок? С Ульяной сейчас пойдешь на дальнюю заимку. Поможешь ей травы собирать. Да гляди там, слушайся сестру во всем, а еще, будь ей надежным защитником…
Тимофей захлопал на бабку рыжеватыми ресничками, но ни возразить, ни задать какого-либо вопроса, не посмел. Сказано идти, значит, надо идти. Бабаня зря не скажет. Он слегка скуксился, и покорно мотнул головой. Но скуксился он больше для сестрицы. Чтоб знала, что не больно-то какое счастье для него идти с ней, да еще и на дальнюю заимку. На самом-то деле, он обрадовался. Никто не будет указывать, когда спать ложиться, когда вставать, когда есть надо, а когда в бане мыться. Ульянка - она, конечно, тоже строга бывает, особенно, когда в плохом настроении, но это редко случалось. А в остальном… свобода!!! Травы собирать – это тебе не с батей обруча на бочки осаживать! А еще, заимка стояла почти на самом берегу реки, значит, можно будет и порыбалить. А там, глядишь, сестра подобреет, может и наговор скажет.
Солнце уже перевалило за полдень, когда ребятишки были готовы отправиться в путь. Собачонка Лейка стала крутиться у ног, жалобно поскуливая и заглядывая в лица людей. Умела бы говорить человеческим языком, наверняка бы сказала: «Ну возьмите меня с собою… Я пригожусь…». Тимка поднял на Аглаю умоляющие, похожие на Лейкины, глаза:
- Бабаня, можно мы Лейку с собой возьмем? Она нам пригодится. А вам с тятькой и Волчка тут за глаза. А нам все какая-никакая защита будет. – И скорчил уморительную рожицу.
Аглая усмехнулась:
- Нашел защиту. Неизвестно кто кого защищать будет. Но, коли хотите, пущай идет… - Милостиво махнула рукой.
Через калитку по улице не пошли. От посторонних глаз подальше, бабка Аглая проводила их задами, через огород. Прошептала что-то скороговоркой над их рыжими головенками, положа свои натруженные ладони им на головы, да и отправила:
- Ступайте… Раньше, чем дня через четыре не ворочайтесь…
Ульяна кивнула головой, мол поняла. Сграбастала братишку за руку и повела через черемуховые заросли чуть заметной тропкой вглубь леса. А сердце щемило так, что не высказать было. Словно бы навеки с родным домом прощались. Ульяна даже губу закусила, чтоб не расплакаться. Тимка сердито сопел и все пытался руку выдернуть из цепкой ладошки сестры. Но Ульяна держала крепко. Молчала, да только изредка поглядывала на братишку сердито. Тимка, в конце концов, не выдержал.
- Чего ты меня, словно бычка на веревочке тащишь!! Я и сам способный идти! Ежели кого держать потребно, так вон, Лейку держи!
Собачонка, бегущая впереди по тропинке, при упоминании ее имени, остановилась, замотала хвостом, глядя на маленьких хозяев, ожидая, что приласкают, или какой кусочек вкусный дадут. Вон, из заплечного мешка как пахнет-то! Но никто не присел, чтобы погладить ее по лохматой головенке, и она опять потрусила вперед. Ульяна, будто опомнившись, руку брата выпустила, и проговорила извиняющимся тоном:
- Прости… Задумалась я…
Тимофей тут же спросил с любопытством:
- А об чем задумалась-то? И вообще… Почто нас бабка на заимку-то послала? Не раньше, не позже…
Девочка нахмурилась:
- Слыхал же! Травы собирать. И вообще… Тебе бабаня чего велела? Слушаться, да защитником быть, а не озоровать, да бездельничать!
Парнишка на сердитые слова сестры не обиделся. Примирительно проговорил:
- Ну чего ты… Я ж так спросил. Чудно все это. На заимку-то нас отродясь одних не пускали, а тут… Уль, может стряслось чего?
Ульяна, пораженная такой прозорливостью младшего брата, посмотрела на него с некоторым удивлением, и пробурчала:
- Может, и случилось, а может и нет еще. Не знаю я, Тимка… Только, на душе отчего-то маетно, словно сердце беду какую чует… - Она тяжело вздохнула: - Ладно… Поглядим, что дальше будет. А ты пока повнимательнее будь. Может что ТАКОГО в лесу приметишь…
Тимка немного даже оторопел.
- А чего это ТАКОГО, а, Уль? Ты прямо скажи…
Сестра сердито нахмурилась, но своим чутьем, Тимка угадал, что на сей раз, сердилась она не на него. Ответила с каким-то отчаяньем:
- Да, не знаю я, чего!!! Мало ли… Айда живее. До темноты до места дойти бы надо. – И зашагала вперед, не оглядываясь больше на брата.
До заимки было не шибко далеко, но и не близко. Верст с пятнадцать будет. Это была тайная бабкина заимка. Она туда уходила, когда травы особые для водоположения нужно было собирать, да зелья всякие варить. Ульяну часто брала с собой, а вот Тимофею такое счастье выпадало впервые. И он всю дорогу гадал, что же такого должно было произойти, чтоб их одних на ту заимку отпустили. Да не просто отпустили, а отправили! Но ничего путяшного в голову не приходило. И он решил, что Ульяна что-то знает, но ему не говорит. Ладно, до места доберутся, там поглядим, может и подобреет сестра.
К заимке подходили, когда солнце уже садилось за лес, разбрасывая по реке золотисто-алые блики. Река в этом месте была неторопливая, величавая, с несколькими заводями и парой глубоких омутов, в которых темная вода ходила водоворотами. Небольшая домушка, почти вросшая в землю по самое свое единственное оконце, затянутое мутным бычьим пузырем, стояла почти на самом берегу, под огромной раскидистой елью. Крыша вся сплошь поросла зеленым, да красновато-коричневым мхом. Бревна, из которой избушка была выстроена, толстые, почерневшие от дождей, да времени, тоже кое-где были покрыты зелеными моховыми наростами. Если не знать, так и мимо пройдешь - не заметишь. Всего в ней была одна комната с печкой посередине, сложенной из дикого камня, лавкой, нешироким столом из неотесанных досок, да полатями, на которых лежал тюфяк, набитый сеном и укрытый чистеньким латанным покрывалом. Над печью, на кожаных шнурках, висели высохшие пучки трав, запасы бабки Аглаи. Терпкий ароматный дух стоял от них по всей избе, пропитав собой до основания старое дерево. Рядом с печью, к стене была прибита полка с нехитрой кухонной утварью, да какими-то корчажками, в которых хранились бабкины снадобья, да мази. Тут же в уголке лежал небольшой запас дров. Растопив печь, ребятишки уселись вечерять. Лейке тоже достался добрый кусочек пирога, который она уволокла в уголок, да там и съела.
Два дня прошли, как одна минуточка. Так хорошо и вольно Ульяне еще не было, и она подумала, что нужно бы попросить бабу Аглаю, чтобы она хоть иногда отпускала внучку на эту заимку. Тимофей тоже носился, совершенно ошалевший от свободы, но при этом, Ульяну слушался и старался ей во всем быть помощником. И от сердца девочки стал отступать тот холод, предвестник беды. Она уже, было, подумала, что они с бабкой Аглаей ошиблись, и те прохожие, просто прохожими и были. Но на третий день их всполошила Лейка. Она вдруг уселась на поляне перед избушкой, задрала голову к небу и завыла долго, протяжно и тоскливо, с какими-то подвизгивающими переливами, от которых волосы на голове ерошились дыбом.
Ульяна замерла над корзинкой с собранными травами, которые перебирала. А Тимофей, обтачивающий липовый чурбачок, из которого собирался выточить скалку для сестры, даже выронил топорик. Испуганно вытаращившись на собачонку, которая продолжала выть, как скаженная, он проговорил хриплым шепотом:
- Улька… Чего это она…?
Ульяна, опомнившись, вскочила на ноги и цыкнула на псинку:
- А ну, цыть!!! Цыть, кому сказала!!!
Собачуха присела на лапы, прижимаясь брюхом к земле, и жалобно заскулила. Ульяна еще несколько мгновений смотрела на Лейку с испугом, а потом решительно проговорила:
- В деревню надо…
Отряхнула подол от стебельков травы, решительно подошла к дверям домушки, затворила их и подперла для верности корягой, чтобы зверь какой не влез, да не набедокурил. Посмотрела на оторопевшего брата и жестко проговорила:
- Ну, чего замер? Говорю, в деревню срочно надо. Недоброе чую…
Тимофей мгновенно подобрался, заткнул малый топорик за пояс, и двинулся следом за сестрой.
Сначала они шли быстрым шагом. Потом, беспокойство так овладело ими, что они побежали. Ветки кустарников хлестали по лицу девочки, но она словно не замечая боли, упрямо бежала вперед. Сердце в груди выпрыгивало, в ушах стоял легкий звон. А в голове билось только одно слово: «Беда, беда, беда…» Позади раздался жалобный крик Тимофея:
- Улька… Не могу больше… Давай передохнем маленько…
Не останавливаясь, Ульяна крикнула в ответ:
- Отдыхай… Потом догонишь… - И продолжала бежать вперед.
Запах дыма и еще какой-то сладковатой копоти Ульяна почувствовала примерно за версту от деревни. Выскочив на небольшую бугристую прогалину, покрытую низким кустарником восковницы, она увидела, как со стороны их поселения в небо поднимается бурый столб дыма. Бежать уже больше не было сил, и она пошла быстрым шагом, пытаясь выровнять дыхание. Где-то позади себя она слышала треск веток и какое-то бурчание. Это Тимофей ломился сквозь заросли, ругаясь сквозь зубы. Не останавливаясь, она прокричала:
- Догоняй… - И опять припустила в сторону деревни.
Выскочив на опушку рядом с домом, Уля замерла, как вкопанная. Дома больше не было. Только дымящаяся груда почерневших бревен. Девочка прижала руки к груди, и, не смея пошевелиться, смотрела широко распахнутыми глазами на пожарище. Этого не может быть!!! Не может!!! Ей, вдруг, захотелось закричать, тонко, пронзительно, или может завыть тоскливо и безысходно, как давеча выла Лейка, но голоса, почему-то не было. Она просто стояла с прижатыми к груди руками, и безмолвно открывала и закрывала рот, словно рыба, выброшенная на берег. В себя она пришла от хриплого шепота брата:
- Ульяша, ЧТО это…!!??
От звука его голоса Ульяна словно отмерла, и сразу кинулась к сгоревшему дому. Первым, кого она увидела, заскочив во двор, был Волчок. Его челюсти были сомкнуты на горле какого-то человека, вернее, его остатков, а брюхо пса было вспорото ножом. Вся его палевая шерсть была вымазана в крови, которая уже засохла черно-бурыми пятнами. Верный пес до последнего вздоха сражался с врагом. Отец лежал на пороге мастерской с зажатым в кулаке окровавленным топором. В груди у него торчало сразу две стрелы. Лицо его было спокойным, словно он только что прилег поспать. Ульяна до крови прикусила губу, чтобы удержаться от слез. Но они все равно катились по ее щекам каким-то нескончаемым немым потоком, запекаясь солью на коже. За спиной завыл Тимка, приговаривая со всхлипом:
- Тятька… Тятька…
Но девочка, не останавливаясь, уже шла дальше, где возле уцелевшей по нечаянности бани, лежала Аглая. Следы пыток были видны у нее по всему телу. Черные с белыми прядями седины косы, разметались на груди женщины. Ульяна медленно опустилась перед ней на колени, и тихонько, едва слышно позвала:
- Бабаня… Бабаня…
Ресницы Аглаи, вдруг, дрогнули и она приоткрыла глаза. Девочка встрепенулась:
- Бабаня, я сейчас, потерпи, сейчас я…
Рука женщины сжала запястье Ульяны, и бабка Аглая еле слышно прохрипела:
- Погоди… Не надо… Они пришли… Книга… Я не сказала… Забери ее… Береги даже ценой своей жизни… Там… - Она попыталась показать рукой, но силы уже оставляли ее, вытекая из ран тонкими струйками темно-бордовой крови.
Ульяна поспешно проговорила:
- Я знаю, где. Тимка подглядел и мне сказал…
Губы Аглаи едва дрогнули в слабой улыбке. Она прошептала:
- Сорванец… Береги брата… Одни вы теперь… И помни, кто ты, чьего Рода… Нарекаю тебя истинным именем… Росавой…
Рука ее опала, словно подбитое птичье крыло, а синие, как глубокие речные омуты, глаза Аглаи, неподвижно уставились в небо.