Фантастический рассказ.
Глава 5: "Изделие"
Макс шел по знакомым с детства улицам, направляясь к старому гаражному кооперативу. Вечерние сумерки окутывали город, придавая обыденным предметам загадочные очертания. Фонари только начинали загораться, их тусклый свет создавал причудливые тени на тротуарах. Воздух был наполнен ароматом цветущих лип и едва уловимым запахом бензина, характерным для этого района.
Сердце Макса билось чаще обычного, предвкушая разговор с отцом. Каждый шаг приближал его к встрече с прошлым, которое, казалось, ожило и теперь преследовало его, словно назойливый призрак. Он чувствовал озноб, несмотря на теплый летний вечер.
Гаражный кооператив встретил его знакомыми звуками: где-то вдалеке работало радио, слышался приглушенный стук инструментов и негромкие голоса. Запах машинного масла и металла ударил в нос, вызывая целый калейдоскоп воспоминаний из детства. Макс помнил, как часто бывал здесь с отцом, наблюдая за его работой и впитывая атмосферу этого мужского мирка.
Отец стоял у открытых ворот своего гаража, рассматривая деталь в свете уличного фонаря. Его освещенная фигура отбрасывала длинную тень на бетонный пол. Увидев сына, он улыбнулся и кивнул в сторону старенького раскладного столика, на котором уже стояли две бутылки пива.
– Присаживайся, сынок, – сказал отец, указывая на складной стул.
Макс опустился на стул, чувствуя, как напряжение сковывает его тело. Металлические ножки скрипнули под его весом, этот звук эхом разнесся по гаражу. Он огляделся: стены были увешаны инструментами, на полках громоздились банки с краской и различные детали. Все это создавало ощущение упорядоченного хаоса, такого знакомого и родного.
Он не знал, с чего начать разговор, но отец, словно почувствовав его нерешительность, заговорил первым:
- Почему ты вдруг вспомнил об Игорьке после стольких лет?
Макс глубоко вздохнул, собираясь с духом, и начал говорить, словно прорвало плотину:
- Пап, последние дни я не могу думать ни о чем другом, кроме того, что случилось тем летом. Всё началось с анонимного сообщения на форуме - кто-то прислал мне фотографию лыжной станции, где все произошло. И с тех пор меня будто затянуло в водоворот воспоминаний. Я встретился с Колей, мы говорили об Игоре, о том дне... Но наши воспоминания не сходятся. Я помню одно, он - другое. Как будто мы были в разных местах, понимаешь? И эта неопределенность сводит меня с ума. Я не могу понять, что на самом деле произошло, что мы там видели?
Выговорившись, он почувствовал, как тяжесть и напряжение последних дней отступает. Он посмотрел на отца, ожидая реакции, надеясь найти в его глазах если не ответы, то хотя бы понимание.
Отец внимательно посмотрел на Макса. Потом взял пиво и сделав глубокий глоток сказал:
– Я надеялся ты оставил все это в прошлом. Помню, как тяжело ты переживал потерю товарища… Знаешь, я тоже часто думаю о том лете 89-го. Столько всего случилось тогда...
Макс кивнул, делая глоток пива. Прохладный напиток немного успокоил его, и он решился задать вопрос, который уже давно вертелся у него на языке:
– Что на самом деле произошло в НИИ тогда? Ты мне никогда об этом не рассказывал.
Отец на несколько минут замолчал, глядя куда-то вдаль. Когда он заговорил, его голос звучал тихо, словно он боялся, что кто-то может подслушать:
– Это была секретная разработка. Незадолго до... того случая к нам привезли одно изделие со смежного предприятия. Из одного закрытого города в Сибири.
– Что за изделие? – Макс подался вперед, чувствуя, как сердце начинает биться чаще.
Отец усмехнулся:
– Генератор низкочастотных звуковых колебаний. Разработка по теме оборонного заказа.
– Зачем звуковой генератор нужен военным? – недоуменно спросил Макс.
– Сусликов на Байконуре пугать, чтоб на Марс случайно не улетели, – отшутился отец, но в его глазах мелькнула печаль. – Разместили его в шестом корпусе. Долго настраивали, калибровали и разгоняли. Предполагалась автономная работа устройства.
– В шестом? – удивился Макс. – Но у НИИ же всего четыре корпуса.
Отец странно улыбнулся:
– На самом деле их девять, сынок. Просто часть засекреченных площадей находится под землей.
Макс почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Он никогда не думал, что под обычными зданиями НИИ скрывается целый подземный комплекс. Воображение рисовало ему огромные залы, наполненные странными приборами и мерцающими экранами.
– Так ты участвовал в этом проекте? – спросил он.
Отец покачал головой:
– Нет, я только знал, что несколько соседних отделов разрабатывают эту тему. Видишь ли, наш институт был разделен на множество секций. Каждая занималась своим направлением, и мы редко знали, чем занимаются коллеги за стеной. Безопасность, понимаешь? Но слухи всё равно ходили.
Говорили, что это какое-то сверхмощное акустическое устройство, связанное с космическими исследованиями. Кто-то утверждал, что оно может генерировать особые звуковые волны, способные проникать сквозь толщу космического вакуума. Другие шептались о том, что это часть системы связи с дальним космосом, позволяющая передавать сигналы на невообразимые расстояния.
Отец отхлебнул пива и продолжил.
- Были и те, кто верил, что устройство может влиять на гравитационные поля, что открывало бы невероятные перспективы для космических полетов. Представляешь? Управление гравитацией! Это могло бы полностью изменить наше представление о космических путешествиях.
А один лаборант, с которым я иногда пересекался в курилке, однажды обмолвился о каких-то экспериментах с "пространственно-временным континуумом". Выдумывал конечно, но в контексте всех этих слухов... кто знает?
Макс сидел, широко раскрыв глаза, они с отцом раньше никогда так откровенно не говорили о его работе.
- Самое удивительное, что все эти теории, – продолжал отец, - какими бы фантастическими они ни казались, имели под собой какую-то научную основу. Наш институт всегда славился передовыми исследованиями, и мысль о том, что мы можем быть на пороге революционных открытий в области освоения космоса, будоражила умы и придавали энтузиазма.
Но точно никто не знал. Вся эта секретность порождала массу домыслов и теорий. Каждый раз, когда я проходил мимо закрытых лабораторий, меня охватывало чувство причастности к чему-то грандиозному, к будущему, которое мы создаём прямо здесь и сейчас. Это было... волнующе.
Отец замолчал, погрузившись в воспоминания. Макс терпеливо ждал, боясь спугнуть момент. Вокруг них сгущались сумерки, и тени в гараже становились все длиннее и причудливее.
– А потом был тот день... день тестового запуска, – продолжил отец, и его взгляд затуманился, словно он смотрел куда-то вдаль, в прошлое. – Я помню его, словно это было вчера...
***
Жаркое летнее утро обволакивало город, словно тяжелое одеяло. Солнце только начинало свой путь по небосводу, но воздух уже наполнялся духотой, предвещающей очередной знойный день. Я шел на работу, наслаждаясь относительной прохладой раннего часа, пока улицы еще не успели раскалиться под палящими лучами.
На мне была легкая рубашка с коротким рукавом из тонкого хлопка и индийские темно-синие джинсы – обычная одежда советского инженера для летнего вторника. Несмотря на ранний час, капли пота уже начинали собираться на лбу и затылке, скатываясь по шее за воротник. Кожа ощущала каждое дуновение ветерка как благословение.
В руках я бережно держал свою гордость – новенький плеер Sony Walkman, купленный у фарцовщика за сумму, равную трем моим зарплатам. Глянцевый тёмно-синий корпус отражал солнечные блики, а хромированные детали придавали ему футуристический вид. Я мечтал об этом чуде техники долгие месяцы, и теперь оно было моим.
В ушах звучали "Битлы" – я переписал их альбом "Abbey Road" на кассету МК-60-1 и слушал почти без остановки. "Here comes the sun" – пел Джордж Харрисон, и мне казалось, что этот день будет особенным. Музыка словно отгораживала меня от внешнего мира, создавая свой собственный, полный гармонии и мелодий. Звуки гитары и голоса "ливерпульской четверки" резонировали в моей голове, заглушая шум просыпающегося города.
Я подошел к КПП института – массивному бетонному строению с узкими окнами-бойницами. Показал удостоверение и прошел внутрь. Охранник, суровый мужчина с седыми усами и морщинистым лицом, похожим на печеное яблоко, кивнул мне, как обычно. Его взгляд, острый и пронизывающий, казалось, проникал сквозь меня, словно он знал какую-то тайну, недоступную остальным. От этого взгляда всегда становилось немного не по себе, несмотря на то что я видел его каждый день.
Знакомый маршрут привел меня к лифтам, ведущим на подземные уровни комплекса. Массивные стальные двери с предупреждающими надписями и красными лампочками выглядели как вход в бункер в ядерный бункер, чем, по сути, и являлись подземные корпуса НИИ. Кабина лифта была холодной и стерильной, словно операционная. Хромированные стены отражали мое напряженное лицо, а яркий флуоресцентный свет создавал ощущение нереальности происходящего.
Спуск казался бесконечным. Я чувствовал, как давление в ушах меняется по мере того, как мы опускались все глубже под землю. Мерное покачивание кабины вызывало легкое головокружение. С каждым метром вниз температура падала, и к концу спуска я уже чувствовал прохладу, исходящую от металлических стен.
Еще одно КПП с суровыми сотрудниками Комитета Государственной Безопасности – их черные костюмы и кобуры с пистолетами резко контрастировали со светло-зелеными стенами коридора. Они проверили мой пропуск и плеер с тщательностью, граничащей с подозрительностью, прежде чем пропустить дальше. Но, вот я уже в своей лаборатории.
Здесь царила особая атмосфера: гудение приборов сливалось в монотонный фоновый шум, прерываемый периодическими писками и щелчками. Мерцание экранов осциллографов создавало причудливую игру света и тени, а запах озона от работающей аппаратуры щекотал ноздри. Все это создавало ощущение, что ты находишься на передовой науки, творишь историю.
В воздухе витало едва уловимое напряжение – смесь волнения и предвкушения. Мы все чувствовали, что стоим на пороге чего-то важного, хотя никто не мог точно сказать, чего именно.
– Доброе утро, парни! – поздоровался я, входя в помещение. Мой голос прозвучал неестественно громко в тишине лаборатории, нарушаемой лишь гудением приборов.
Обычный рабочий день начался. Я погрузился в свой проект, время от времени обмениваясь шутками с коллегами. Мы работали над чем-то важным, хотя полной картины не знал никто из нас. Это была особенность нашей работы – каждый видел только свой кусочек мозаики, и лишь руководство проекта обладало полным представлением о конечной цели.
Часы летели незаметно. Цифры на экранах сменяли друг друга, графики извивались причудливыми линиями, а мы, словно дешифровщики древних текстов, пытались извлечь смысл из этого потока данных.
К полудню я решил подкрепиться и отправился в столовую. Путь туда лежал через кротовьи норы подземного комплекса. Стены, покрытые светло-зеленой краской, казались бесконечными. Мои шаги эхом отдавались в пустых коридорах, создавая иллюзию, что я единственный человек в этом подземном лабиринте. Двери лабораторий были закрыты, и только таблички с номерами и аббревиатурами давали понять, что за ними кипит работа.
Флуоресцентные лампы на потолке мерно гудели, их холодный свет придавал всему вокруг неестественный, почти призрачный вид. Изредка попадались указатели эвакуационных выходов, светящиеся тревожным красным светом – напоминание о том, что мы находимся глубоко под землей.
Обед был типичным для вторника в нашем НИИ – борщ, салат "Весенний", котлета с пюре, компот. Вкус был всегда одинаково хорошим, словно еду готовили по строгой инструкции, не допускающей отклонений. Но почему-то именно сегодня еда казалась безвкусной, словно все мои вкусовые рецепторы внезапно отключились. Может быть, это было предчувствие?
После обеда я шел по коридорам, возвращаясь в лабораторию. В ушах снова звучали "Битлз". Мелодия "A Day in the Life" наполняла мое сознание, создавая странный контраст с окружающей обстановкой. Внезапно музыка начала искажаться. Сначала я подумал, что это проблемы с кассетой или плеером – может, батарейки сели? Но потом...
Оглушительный свист пронзил мои уши, словно тысячи игл вонзились в мозг. Звук был настолько мощным и неестественным, что казалось, он исходит не из наушников, а отовсюду сразу. Я почувствовал, как земля уходит из-под ног, в глазах потемнело, и последнее, что я помню перед тем, как потерять сознание – это ощущение падения в бесконечную пропасть.
Когда я пришел в себя, то уже бежал по коридору. Не помню, как встал, как начал двигаться. Вокруг царил хаос. Люди кричали, плакали, некоторые были в крови. Их лица, искаженные ужасом, мелькали перед глазами, словно кадры из фильма ужасов. Моя рубашка была испачкана рвотой, и я чувствовал тошнотворный привкус во рту.
Но хуже всего был страх. Не просто испуг или тревога, а нестерпимый, первобытный ужас, который, казалось, исходил из самых глубин моего существа. Это было чувство абсолютной беспомощности перед лицом чего-то непостижимого и чудовищного.
Стены... О боже, стены! Мне виделось, что они покрыты плотным слоем крови, которая, словно желе, медленно стекала вниз. Я понимал, что это галлюцинация, плод моего измученного сознания, но от этого было не легче. Кровь казалась живой, пульсирующей, словно я бежал по внутренностям какого-то гигантского организма.
Запах был невыносимым – смесь озона, крови и чего-то еще, неописуемого и ужасного. Он забивался в ноздри, оседал на языке, вызывая рвотные позывы. Это был запах страха, боли и чего-то... нечеловеческого.
Я бежал к эвакуационному шлюзу, едва понимая, куда двигаюсь. Мои ноги, казалось, действовали сами по себе, ведомые инстинктом самосохранения. Сирена выла, пронзая воздух своим тревожным сигналом. Красное аварийное освещение придавало происходящему сюрреалистический оттенок, словно все это было кошмарным сном.
У шлюза несколько сотрудников госбезопасности пытались открыть тяжелые гермоворота. Огромные створки в два метра толщиной, каждая весила несколько тонн. Их лица были искажены от напряжения, пот струился по лбам. Электричество вырубилось, и механизм автоматического открывания не работал. Мы вместе, объединенные общим страхом и отчаянием, приложили нечеловеческие усилия, чтобы отодвинуть огромную створку. Металл скрипел и стонал, словно живое существо, не желающее сдаваться. Но наконец дверь поддалась.
Уже потом, от докторов я узнал, что такое возможно от резкого прилива адреналина. В критической ситуации организм мобилизуется и способен на невероятные вещи.
Людской поток хлынул по лестнице наверх. Подъем казался бесконечным. Каждый шаг давался с трудом, словно гравитация усилилась в десятки раз. Ноги дрожали от напряжения, легкие горели от недостатка кислорода. Воздух был спертым, наполненным запахом пота и страха. Люди толкались, кричали, некоторые падали, но их тут же поднимали – в этот момент все мы были единым организмом, движимым одной целью – выбраться наружу.
Когда мы наконец выбрались на поверхность, там уже стояли машины скорой помощи. Яркий солнечный свет ослепил меня после полумрака подземелья. Он был настолько ярким и неожиданным, что на мгновение я подумал, что это и есть та самая "белая вспышка", о которой говорят люди, пережившие клиническую смерть. Глаза слезились, и мир вокруг расплывался, словно акварельная картина под дождем.
Последнее, что я помню – это ощущение травы под руками, когда я упал на газон перед зданием института. Прохлада земли и запах свежескошенной травы на мгновение вернули меня в реальность, напомнив о нормальном мире, который существовал за пределами подземного кошмара.
А потом сознание снова покинуло меня, и я провалился в темноту, унося с собой образы и ощущения этого страшного дня – дня, который навсегда изменил мою жизнь и жизни моих коллег.
***
Макс сидел, потрясенный услышанным. Отец глубоко вздохнул и продолжил:
- Да уж… Для таких воспоминаний надо было брать водки, - допив бутылку пива он продолжил, - В тот день проводилось плановое тестовое испытание изделия. Видимо, звуковая волна вышла за пределы расчётных значений и была такой сильной, что ее не остановило специальное экранирование стен шестого корпуса. В последний момент инженеры обесточили комплекс, но так как устройство предполагало автономную работу, оно проработало еще двое суток, пока не вырубилось.
– А за пределы НИИ эта волна вышла? – спросил Макс, вспоминая тот день, когда исчез Игорь.
– Нет, дальше территории НИИ и его промзоны звуковая волна не пошла. Видимо, толща земли и бетонные стены комплекса сделали свое дело. Но последствия были ужасными. Погибло несколько человек. Один из главных инженеров института, курировавший проект, умер от сердечного приступа прямо у пульта управления.
Отец помолчал, собираясь с мыслями. Его взгляд был устремлен куда-то вдаль, словно он снова переживал те страшные моменты.
– После инцидента в НИИ начался настоящий переполох. Комиссия за комиссией, люди в штатском сновали по коридорам. Нас всех допрашивали, некоторых по несколько раз. Помню, как нас собрали в актовом зале. Там были какие-то высокопоставленные чины, лица суровые, голоса жесткие. Объявили о закрытом разбирательстве.
Он помолчал, собираясь с мыслями.
– Заместителя директора, Петра Ивановича, я его хорошо знал, просто в один день не стало. Потом слухи пошли, что его в Сибирь отправили, на лесоповал. И ученые степени не помогли. Вот как.
Отец покачал головой, словно до сих пор не веря в произошедшее.
– Нескольких инженеров, молодых ребят, тоже забрали. Говорили, что им сроки дали, но точно никто не знал. Все засекретили так, что комар носа не подточит. С нас всех взяли подписку о неразглашении. Даже дома обсуждать запретили.
Он нервно провел рукой по волосам.
– Мне, можно сказать, повезло. Я в тот день был не в эпицентре, да и физически не пострадал. Отказался от госпитализации, хотя нас всех хотели на обследование отправить. Вечером того же дня уже дома был. Но знаешь...
Отец запнулся, словно собираясь с духом. Его голос стал тише, в нем появились нотки, которых Макс никогда раньше не слышал.
– Физического ущерба может и не было, но что-то во мне сломалось в тот день. Теперь, когда я слышу гитарные риффы, к горлу подкатывает ком. Не могу объяснить почему, но музыка словно возвращает меня в тот момент ужаса.
Он глубоко вздохнул, пытаясь справиться с нахлынувшими эмоциями.
– Нам всем выдали путевки к морю для реабилитации. Помню, как мы с тобой и твоей мамой ехали в Крым. Вроде и море, и солнце, а на душе тяжесть. Многие коллеги тоже там были. Мы почти не разговаривали о случившемся, но в глазах друг у друга видели отражение того кошмара.
Макс сидел рядом с отцом, потрясенный услышанным. Его взгляд был устремлен в пространство, словно он пытался осмыслить всю тяжесть полученной информации. Наконец, он повернулся к отцу и спросил:
— Пап, а может ли это происшествие быть как-то связано с исчезновением Игоря?
Отец глубоко вздохнул, на его лице отразилась тень сомнения:
— Не знаю, Макс. Честно говоря, я думал об этом, но там же все прочесали. Комитет месяц носом землю рыл после инцидента. Кто-кто, а они-то точно что-то бы да нашли.
Он замолчал на мгновение, словно погрузившись в свои мысли. Затем, будто приняв какое-то решение, добавил:
— Слушай, если тебя это действительно так сильно интересует, то, возможно, стоит копнуть глубже. Знаешь, в городском архиве есть закрытый отдел. Там хранятся документы нашего института. Уверен будут документы и по проведению того злополучного теста, лабораторные журналы и прочее. Думаю, там же должны быть результаты расследования и заключение комиссии.
Макс оживился, в его глазах появился блеск:
— Правда? А как туда попасть?
Отец полез в карман и достал потертую пластиковую карточку.
— Вот, возьми. Это мой старый пропуск, — он протянул карточку Максу. — В НИИ по нему уже не пройдешь, он давно заблокирован. Но, возможно, доступ к архиву еще остался.
Макс взял пропуск, разглядывая его с трепетом. Отец положил руку ему на плечо и серьезно произнес:
— Только будь предельно осторожен, сынок. Не попадись. Ты же понимаешь, что это не совсем законно?
Макс кивнул, чувствуя, как адреналин начинает пульсировать в венах:
— Понимаю, пап. Я буду очень аккуратен, обещаю.
— И еще, Макс, — добавил отец тихо, — будь готов к тому, что ты можешь обнаружить... Иногда лучше не тревожить призраков прошлого.
Макс посмотрел на отца, в его взгляде читалась решимость:
— Я не могу оставить всё как есть, пап. Мне нужно докопаться до истины, — твёрдо произнёс Макс, глядя отцу в глаза..
Отец молча кивнул, осознавая, что любые попытки отговорить сына будут тщетны. Его взгляд выражал сложную гамму чувств: смесь гордости и тревоги за Макса, который был готов погрузиться в тайны прошлого, не зная, куда это может его привести.
Продолжение следует...