Я медленно поднималась по лестнице, чувствуя, как гудят ноги после двенадцатичасовой смены в больнице. Сумка с халатом казалась неподъемной, а мысли путались от усталости. Единственное, о чем я мечтала — горячий душ и мягкая подушка.
Еще на площадке я услышала, как гремит музыка в нашей квартире. Значит, Андрей опять занимается своим бесконечным ремонтом. Три года живем вместе, а конца-края не видно этой стройке. То обои не того оттенка, то плитка неправильно положена, то еще что-нибудь не устраивает моего благоверного.
Открыла дверь — в прихожей горы строительного мусора, а в воздухе висит густая цементная пыль. На полу свежие следы от ботинок, хотя только вчера я намывала здесь все до блеска.
— Андрей! — позвала я, стараясь перекричать грохочущую музыку. — Можно сделать потише?
Из комнаты появился муж — в замызганной футболке, с перепачканными штукатуркой руками. Его взгляд сразу стал колючим:
— А, явилась наконец! Где тебя носит? Я весь день здесь один корячусь, между прочим.
— На работе я была, ты же знаешь, — я старалась говорить спокойно, хотя внутри все клокотало. — У меня сегодня сложная операция была, потом еще документы оформляла...
— Вечно у тебя отговорки! — перебил Андрей. — А дом на кого? Я тут один должен все тянуть? Посмотри, что делается — обои отклеиваются, потолок течет... А тебе хоть бы что!
Мама выглянула из кухни, встревоженно переводя взгляд с меня на Андрея. Она переехала к нам месяц назад, после того как сломала ногу, и теперь была невольной свидетельницей наших перепалок.
— Танечка, доченька, может чайку? — попыталась она разрядить обстановку. — Я пирожки испекла...
Но я уже не могла остановиться. Три года терпела, три года пыталась соответствовать его представлениям о правильной жене, которая должна и работать, и дом содержать, и мужу во всем угождать. Что-то надломилось во мне в этот момент.
— Знаешь что, Андрей? — я выпрямилась, глядя ему прямо в глаза. — Это МОЯ квартира. Я ее сама заработала, еще до встречи с тобой. И если тебе здесь что-то не нравится — собирай вещи и уходи. Вместе с мамой.
Повисла оглушительная тишина. Даже музыка, казалось, стихла. Андрей смотрел на меня так, словно видел впервые. А мама охнула и прижала руку ко рту.
Я сама не верила, что решилась это сказать. Но странное чувство освобождения уже разливалось по телу, и я знала — обратной дороги нет.
— Что значит "уходи"? — Андрей шагнул ко мне, его лицо побагровело. — Я три года вкладывался в эту квартиру! Каждую копейку — сюда. Коммуналку плачу, ремонт делаю...
— Который никогда не заканчивается, — я усмехнулась, чувствуя, как дрожат руки. — Знаешь, сколько денег я потратила на твои бесконечные переделки? А толку?
Прошла в спальню, на ходу стягивая белый халат. В шкафу, на верхней полке, должна была лежать папка с документами. Я точно помнила, как складывала туда свидетельство о собственности, когда переезжали в последний раз.
— Таня, доченька, — мама засеменила за мной, опираясь на палку. — Ну зачем ты так? Андрей же старается, он хочет как лучше...
— Как лучше? — я обернулась, продолжая рыться в бумагах. — Мам, ты же видишь, что происходит! Три года живём как на стройке. Я прихожу с работы — тут грязь, пыль, вечный бардак. А он меня еще и обвиняет!
— Конечно, обвиняю! — Андрей появился в дверях спальни. — Ты же палец о палец не ударила, чтобы помочь! Только критикуешь. А я... я, между прочим, всю свою заначку сюда вложил. Думаешь, эта плитка в ванной бесплатная была? А шкаф встроенный? А...
— Которые ты потом три раза переделывал, потому что тебе то цвет не нравился, то размер не устраивал! — я наконец нашла нужную папку и резко развернулась к нему. — Хочешь знать, сколько я потратила на твои переделки? В десять раз больше! И это в моей квартире!
— В твоей, в твоей... — передразнил он. — А я, значит, так, квартирант? Жених по объявлению?
Мама тихо всхлипнула:
— Дети мои, ну что же вы делаете? Нельзя так... Семью рушить — большой грех...
— Мама, прекрати! — я начала выкладывать документы на кровать. — Хватит давить на жалость. Я устала быть хорошей для всех. Устала чувствовать себя виноватой в собственном доме!
— Значит, так? — Андрей скрестил руки на груди. — Думаешь, помахала бумажками — и я сразу соберу манатки? Не выйдет! Я тоже имею права...
— Какие права? — я подняла свидетельство о собственности. — Вот, черным по белому написано: квартира принадлежит мне, Соколовой Татьяне Васильевне. Приватизирована до брака. И если ты сейчас...
— Господи, да что же это делается? — причитала мама, переминаясь с ноги на ногу. — Танечка, доченька, опомнись! Разве можно так с мужем? Он же...
— Он мне никто! — выкрикнула я и осеклась, поражённая собственными словами.
В комнате повисла звенящая тишина. Было слышно только тяжёлое дыхание Андрея и тихие всхлипывания мамы. За окном проехала машина, мигнув фарами, и тени заметались по стенам, словно беспокойные призраки нашего рушащегося брака.
Я смотрела на документы в своих руках и чувствовала, как внутри растёт что-то новое — не злость, не обида, а странная, пугающая решимость. Впервые за три года я не испытывала желания извиниться, загладить конфликт, сделать вид, что всё в порядке.
Что-то безвозвратно надломилось в этот вечер. И мы все это понимали.
Я держала документы в руках, и каждая буква, подтверждающая мое право собственности, придавала мне сил. Хотелось торжествовать, но внутри всё сжималось от боли и недоверия — как быстро родные люди могут стать чужими.
— Вот, смотри! — я протянула свидетельство Андрею. — Двадцать восьмое июня две тысячи восемнадцатого года. За два года до нашей встречи. Моя подпись, мои документы. Все чисто и законно.
Андрей взял бумагу, его пальцы, все еще в пятнах штукатурки, оставили серые следы на краях документа. Он вчитывался в текст, и я видела, как желваки ходят на его скулах.
— Значит, вот как ты заговорила? — его голос стал непривычно тихим. — Три года вместе, три года я пытаюсь сделать наш дом лучше, а ты... — он скомкал документ. — Ты все это время держала за пазухой камень? Ждала момента?
— Не смей! — я выхватила помятое свидетельство. — Это официальный документ. И нечего строить из себя жертву. Ты прекрасно знал, чья это квартира, когда въезжал сюда.
— Знал, — он горько усмехнулся. — Знал, что квартира твоя. Но думал, что у нас семья. СЕМЬЯ, Таня! Не просто документы и подписи. А теперь что? Выкидываешь меня на улицу, как бездомного кота?
Мама, которая все это время тихо стояла в углу, вдруг шагнула вперед:
— Андрюша прав, дочка. Ты... ты совсем очерствела. Разве можно так с близким человеком? Он же все для тебя делал, старался...
Я не верила своим ушам. Родная мать, которая столько раз жаловалась мне на бесконечный ремонт, на пыль, от которой у нее астма обострялась, теперь защищает его?
— Мама, ты это серьезно? — мой голос дрожал. — Ты же сама говорила, что он помешался на этом ремонте! Что нормальные люди так не живут! А теперь что?
— Но он же твой муж, Танечка, — мама часто заморгала, на ее глазах выступили слезы. — В наше время такого не было, чтобы жена мужа из дома гнала. Это... это неправильно.
— Слышала? — Андрей торжествующе усмехнулся. — Даже твоя мать понимает, что ты не права. Может, одумаешься?
Меня захлестнула волна такой острой обиды, что на секунду перехватило дыхание. Вот, значит, как? Они объединились против меня? В моем собственном доме?
— Знаете что? — я расправила плечи и посмотрела на них обоих. — Я все сказала. Это моя квартира, и точка. А вы... вы просто пытаетесь давить на меня. Как всегда. Но больше это не сработает.
— Таня... — всхлипнула мама.
— Нет, мама. Хватит. Я не девочка, которую можно пристыдить и заставить поступать "правильно". Я взрослая женщина, у которой есть свои права. И я больше не позволю...
— Не позволишь что? — перебил Андрей. — Любить тебя? Заботиться? Делать нашу жизнь лучше?
— Нашу? — я рассмеялась, и этот смех больше походил на рыдание. — Ты делаешь лучше свою жизнь, Андрей. Только свою. А я... я просто оплачиваю твои бесконечные фантазии. И больше не хочу. Не могу. Не буду.
В комнате повисла тяжелая тишина. За окном сгущались сумерки, и наши тени на стене становились все длиннее и чернее, словно пропасть между нами росла с каждой минутой.
Я смотрела на двух самых близких людей, ставших вдруг чужими, и чувствовала странное опустошение. Будто что-то важное, какая-то часть меня умерла в этот момент. Но вместе с болью пришло и освобождение — словно спала тяжелая цепь, которой я была прикована к чужим желаниям и ожиданиям.
Я аккуратно сложила документы обратно в папку. Руки больше не дрожали.
Прошла неделя. Самая длинная неделя в моей жизни. Мы с Андреем практически не разговаривали — он демонстративно уходил рано утром и возвращался затемно. Мама тихо плакала на кухне, думая, что я не слышу. А я... я впервые за долгое время спала спокойно, без снотворного.
В тот вечер я специально вернулась с работы пораньше. Купила в супермаркете продукты, приготовила ужин — не для примирения, нет. Для разговора. Настоящего, взрослого разговора, без криков и обвинений.
Андрей пришел как обычно — поздно, стараясь не шуметь. Замер в дверях кухни, увидев накрытый стол и меня, спокойно режущую салат.
— Присядь, пожалуйста, — я указала на стул. — Нам нужно поговорить.
— О чем? — он хмыкнул. — Всё уже сказано, разве нет?
— Нет, — я покачала головой. — Мы наговорили друг другу много лишнего. А теперь давай просто поговорим.
Он помедлил, но все же сел. Я разложила по тарелкам горячее, налила чай. Всё, как раньше, и в то же время — совсем по-другому.
— Я не беру своих слов обратно, — начала я, глядя ему в глаза. — Эта квартира действительно моя. Но... я понимаю, что нельзя вот так, в один момент, перечеркнуть три года жизни.
Андрей молчал, механически помешивая ложкой чай.
— У тебя есть три месяца, — продолжила я. — Этого достаточно, чтобы найти новое жилье. Я помогу с первым взносом, если нужно. И... я благодарна тебе за всё, что ты пытался сделать для нашего дома. Правда. Просто... мы слишком разные, Андрей. Ты хочешь бесконечно что-то менять, переделывать, а я... я просто хочу жить. Спокойно. В своем доме.
— Три месяца, — он усмехнулся, но без прежней злости. — Знаешь, я ведь правда верил, что делаю как лучше. Что однажды доведу всё до совершенства, и ты...
— И я стану другой? — я грустно улыбнулась. — Не стану, Андрей. И не хочу.
В этот момент на кухню вошла мама. Остановилась в дверях, опираясь на палку, посмотрела на нас обоих каким-то новым, понимающим взглядом.
— Прости меня, доченька, — вдруг сказала она. — Я... я ведь тоже через это прошла. С твоим отцом. Всё пыталась сохранить семью, терпела, молчала. А потом всю жизнь жалела, что не нашла в себе смелости сказать "нет" раньше.
Я почувствовала, как к горлу подступает ком. Встала, обняла маму, прижалась к ее плечу, как в детстве.
— Ты сильная, Таня, — прошептала она. — Сильнее, чем я была. И ты права — это твой дом, твоя жизнь. Прости, что пыталась давить на тебя.
Андрей молча встал из-за стола.
— Я найду квартиру раньше, — сказал он, направляясь к выходу. — Месяца должно хватить.
— Спасибо, — только и смогла ответить я.
Позже, когда мы с мамой пили чай на кухне, я вдруг поймала себя на мысли, что впервые за долгое время чувствую себя... свободной. Не плохой женой, не неблагодарной дочерью — просто собой. Женщиной, имеющей право на собственное пространство, собственные решения, собственную жизнь.
За окном догорал закат, окрашивая стены кухни в теплые тона. Те самые стены, которые Андрей так стремился переделать. А они, оказывается, всегда были прекрасны — такие, какие есть. Как и я сама.
— Знаешь, мам, — я сжала ее руку. — Иногда самое сложное — это не впустить кого-то в свою жизнь, а найти смелость попросить его уйти.
Мама кивнула, и в ее глазах я увидела понимание. Настоящее, глубокое понимание — то, которого мне так не хватало все эти годы.
А еще я поняла: иногда нужно потерять что-то, чтобы обрести себя. И это не конец. Это начало.