1893 год
«Ростов-на-Дону. На Ильинской географической карте Российской империи мы не находим никакого знака, который указывал бы на существование Темерника. Это, несомненно, важный пробел, заполнение которого было бы более чем желательно в интересах науки географии. Летописец упоминает о Темернике, но лишь вскользь, в таких выражениях: «Се муть смердящая, гадящая, ей же имя – скверна. И нет от нее прока ни единой живой твари, а есть скорбь, печаль и воздыхание. И псу сия муть на погибель. Ошую – смрад, одесную – смрад. И будет день, и придет муж великий и рекоше: так жить негоже». Пророчество летописца оправдалось: не только один муж великий, но много великих умов задумались не раз над «мутью смердящей», но, увы, пока ничего, кроме слов: «урегулирование Темерника», ничего не выдумали. Чтобы идти дальше в этом направлении, милостивые государи, потребны аржаны, а оных никогда больше шиллинга в ростовской городской казне не имеется. Единственное утешение в данном случае – то разве, что едва ли какое другое место на земном шаре может снабдить ученый мир таким обилием бацилл и микробов, необходимых для исследования их через микроскопы. С этой точки зрения, Темерник является весьма удобным и даже не заменимым пунктом для устройства бактериологической станции. Не понимаю только, почему это коммерческий гений ростовцев не подсказал им до сих пор, что можно организовать особый вид торговли – торговли бациллами, в каковых сильно нуждаются некоторые лаборатории. Под урегулированием Темерника иные мечтатели разумеют обращение сей «мути смердящей» в судоходный канал. Они верят в то, что наступит время, когда французскому флоту, ежели бы он пожелал повторить свой визит в Россию, представится возможность сделать десант в устье «урегулированного Темерника», вместо Кронштадтского рейда. Доисторические затемерницкие папуасы будут махать шапками, когда на горизонте покажется любезный сердцу флаг дружественной эскадры. И затемерницкие доисторические папуасы закажут себе нарочито чепчики в Париже, дабы и расквитаться с ш-ше Адан. И это будет очень хорошо. Не совсем удобно только то, что Темерник чутку уже Азовское море, чутку меньше Миссисипи и чутку ростом не вышел даже в Волгу. Чтобы какой-нибудь флот мог пройти через него, необходимо, чтобы он состоял из маленьких таких, специально приспособленных корыт. Тогда мечта осуществиться. А пока в Темернике можно купать только пуделей, стирать грязное белье и ловить глупых бацилл. Он так невелик, что каждый лишний плевок вызывает на его поверхности волнение, каждые два плевка производят зыбь, а десяток плевков уже угрожает вокзалу затоплением. Такие примеры были.
Четвертая и последняя достопримечательность города Ростова, по Капитону Смирнову, это, так называемая, Генеральная балка. Я полагаю, милостивые государи, что это диво также могло бы послужить прекрасным сюжетом для особого химико-медицинского исследования на ученую степень магистра или доктора. Летописец о балке совершенно не упоминает, потому что это порождение новейшего времени – славного века пара, телеграфа и электричества, когда гений человеческий, в своей изобретательности, вознесся на высоты прежде ему недоступные. Представьте вы себе широкий деревянный ящик, тянущийся на расстояние нескольких верст и воспринимающий в себя нечистоты каждодневно, каждочасно все нечистоты, выделяемые сотней тысяч двуногих тварей и несколько тысяч четвероногими; представьте затем, что ящик не герметически закупорен, а испещрен более или менее значительными отверстиями «для притока воздуха» и что он пролегает по некоторым главным улицам города; представьте, наконец, что вся эти благоуханная прелесть шумным непрекращающимся потоком сплавляется в реку Дон – и вы получите тогда понятие о том, как много должен быть признателен счастливый город изобретателю своей «генеральной балки». Кто из вас бывал в Париже, джентльмены, тот знает, что там устройство подземных каналов для спуска нечистот отличается таким совершенством, что по ним легко предпринимаются прогулки, и даже слабонервные дамы, от малейшего пустяка падающие в обморок, тут, напротив, проводят время очень мило и игриво, в самом веселом расположении духа. Сойдя по лестнице на площади de la Chartelet в канал, посетители садятся на изящные дрезины и при помощи рабочих передвигаются по рельсам. Таким образом катаются они вдоль всей улицы Rivoli через площадь de la Coneorde до Мадлены, где устроен выход на бульвар. Подобная экскурсия продолжается иногда до 5 часов без всяких вредных последствий для участвующих в ней любителей острых ощущений. К сожалению, нельзя того же сказать о ростовской «генеральной балке». В нее еще можно было бы спускать, на более или менее продолжительные сроки, тяжких преступников, в виде замены тюремного заключения или каторжных работ, но увеселительные прогулки совершать по ней, я думаю, никто не решится, и даже рабочим, которым в силу необходимости приходиться порою посещать балку, я бы советовал снабжать бутылочками тонких духов и одеколона.
Тихо катит свои ароматные волны генеральная клоака и, достигнув Дона, сбывает их сюда для дальнейшего следования в Азовское море; а ростовцы смотрят, видят все это и не только не огорчаются, но почему-то даже очень рады и довольны. Да, достопочтенные эсквайры, как это ни странно, но я считаю нужным констатировать тот факт, но стародумы исследуемого мною города питают к своей балке некоторое «влечение, род недуга», так что, когда какой-то смельчак предложил заменить ее усовершенствованной канализационной системой, одни совсем не поняли, в чем дело, и думали, что речь идет о шпиц-рутенах, другие поняли и пригрозили судом Линча, а третьи ссылаясь на ряд исторических прецендентов, стали доказывать, что «нас хотят повести по пути гнилого Запада» и что, вследствие таких завиральных идей, среди затемерницких папуасов может еще, рано или поздно, вспыхнуть возмущение. Но я надеюсь, милостивые государи, что, в виду последних международных событий, в мыслях ростовских стародумов уже успел произойти поворот, в смысле благоприятном для завиральной канализационной идеи. Это тем более вероятно, что еще в бытность мою в этом городе, в местном муниципальном управлении пребывал один отважный муж, который уже тогда, на предложение закрыть балку, дерзнул сказать: «Э»! Это «э» было истолковано, как дерзкий призыв к реформам, и на его вольтерьянской почве завязалась целая полемика междометий, в которой так и слышалось: «Ох! Ах! У-у! О-о»! – полемика, которая по силе своей интенсивности, может идти в сравнение разве только с возбуждением, вызванным на островах Британского королевства шальным проектом «великого старца» о «гом руле».
Почтенные мои слушатели! В виду высокого научного интереса моего доклада, я заслуживал бы упрек в неполноте, ежели бы, констатируя факт пристрастия ростовских стародумов к своей генеральной балке, я не попытался ответить на вопрос с точки зрения физиологии и психологии. Не надо, однако, быть большим философом-сердцеведом для того, чтобы постигнуть тайну сего непонятного на первый взгляд факта. Из истории наших колониальных завоеваний известно, что чернокожие дикари ни за что не соглашаются променять свой откровенный костюм праотца Адама на изящные пары европейского покроя, как равно их очаровательные дамы, с продырявленными носами и разноцветными рисунками на теле, скорее положат головы на плахе, чем наденут пальто с турнюром, или ротонду на лисьем меху. Почему это? Привычка, господа! Вошедшая в плоть и кровь привычка, которую умные люди недаром называют второй натурой. Ежели на протяжении длинного ряда веков выработалось убеждение, что красив тот, кто больше уродует себя, что пленять женские сердца невозможно без того, чтобы не украсить ноздри фунтовым кольцом, а губы просверлять слоновым клыком, то как хотите вы заставить подобных джентльменов в короткое время перевернуть вверх дном свой общественный строй, свои понятия, мнения, мировоззрения? Такая же точно психика и ростовских стародумов. Им предлагают устроить канализацию и уничтожить генеральную балку. Кажется, чего проще на взгляд мой и ваш, людей, которым завещано это благо со времен чуть ли еще не Пальмерстона? Но войдите вы в положение ростовцев, поймите, что для них устройство канализации связано с упразднением также «золотых» бочек, к уличному треску которых привык их музыкальный слух; что, раз не станет бочек, исчезнут вместе с ними и ароматы и амбре, без вдыхания которых не могут обойтись их легкие; что, вообще, должна наступить «новая эра», идущая в разрез со всеми заветами доброй, милой старины – и вы согласитесь, что не так уже просто на самом деле данное явление, как это вам представляется. Конечно, великий русский царь-преобразователь так не рассуждал бы; прорубив окно в Европу, он с дубинкой в руках понуждал своих подданных воспринимать свет, из сего окна проистекающий. Но, ведь, мы, милостивые государи, живем в веке свободы, прогресса и всяческой терпимости, когда цивилизующее значение дубинки в принципе отрицается. И следовательно, до поры, до времени да здравствует еще генеральная балка! (Приазовский край. 302 от 28.11.1893 г.).
1897 год
«Ростов-на-Дону. Вдоль всего почти берега, с наступлением холодов, воцарилась тишина. Рабочие и бездомный пролетариат оставили свое хлебное место и перешли в центр города. Только небольшая кучка бедняков ютится возле наплавного моста, в ожидании заработка за оказание при перевозке больших тяжестей через мост на плохих, неподкованных крестьянских лошадях, надрывающих свои силы.
На лесных биржах не заметно никакого оживления: идет только деятельная заготовка дров. Возле угольных складов стоят вагоны с углем, и здесь еще наблюдается некоторая суета: идет спешная разгрузка вагонов и отправка проданного угля».
«Ростов-на-Дону. На днях один ростовский обыватель сделался жертвой удачно придуманного мошенничества. Обстоятельства, при которых оно произошло, не лишены интереса и заключаются в следующем. В квартиру потерпевшего является какой-то неизвестный субъект, который, отрекомендовав себя родным дядей его и заявив, что он приехал из Москвы по торговым делам, начал передавать поклоны от родственников и сообщать всевозможные новости, происшедшие за последнее время на родине, причем этот неожиданный дядюшка повел свою роль настолько ловко, что потерпевший, оставивший свою родину около 20 лет тому назад, убедился, что приехавший есть действительно его родной дядя. Обрадовавшись его приезду, он познакомил его со своими домочадцами и даже отвел ему отдельную комнату. После приличного угощения, словоохотливый дядюшка, смешивший своих собеседников разными анекдотами, показал сторублевую бумажку и под тем предлогом, что ее не следует менять, попросил взаймы несколько десятков рублей, а потом с женой племянника отправился на вокзал, будто бы за получением своих вещей. Во время этой поездки он одолжил у племянника еще немного мелочи и плед и возле Таганрогского проспекта, под предлогом покупки папирос, высадился из экипажа и затем неизвестно куда скрылся. Впоследствии оказалось, что мнимый дядюшка был не кто иной, как профессиональный мошенник, являющийся к посторонним лицам, о которых ему удалось собрать подробные сведения, и, называя себя их родичем, сватом, затем и пр., одалживал у них небольшие суммы денег и потом скрывался».
«Ростовский округ. Пароход «Азов», рейсировавший в последние дни между Ростовом и Азовом, в среду, 26-го ноября, не возвратился сюда из Азова по случаю сильной убыли воды, причиной чему – дующий восточный ветер. Пароход вышел было из Азова с пассажирами, но на первом же перекате сел на мель. После некоторых усилий с мели удалось ему сняться, но в Ростов он уже не пошел, а вернулся обратно».
«Таганрог. Пароход «Ледокол Донских гирл», во вторник, 25-го ноября прибыл в Таганрог. В виду того, что в гирлах всего 4 ½ футов воды, пароход прибыть теперь в Ростов не может». (Приазовский край. 313 от 28.11.1897 г.).
1899 год
«Таганрогский округ. В ночь на 12-е ноября на рудниках анонимного общества Прохоровских каменноугольных копей рабочий-крестьянин Курской губернии Яков Грешилов зашел в пьяном виде в сторожевую будку при складе угля и подсел к огню, разложенном на земляном полу будки. В последней не было никого. Грешилов вскоре заснул. Вскоре огонь добрался до его платья, и оно загорелось. Когда сторож возвратился в будку на месте, где лежал Грешилов, стоял столб пламени: несчастный человек заживо сгорел. Спасти его уже не было возможности. Вскоре, когда пламя утихло, на земле остался обуглившийся труп». (Приазовский край. 312 от 28.11.1899 г.).