Когда он приезжал в город, в домах хлопали ставни. Он скакал на заезженной кляче, которую купил лет восемь назад у цыгана, не знавшего предрассудков. Ехал по пустым улицам и только отважные мальчишки с чердаков кидались в него птичьим пометом, за что потом, вечером получали по затылку под бешеный шопот матерей.
Он приезжал раз в неделю с пустой седельной сумкой и рычал на мальчишек, и скалился на летящие куски птичьего помета.
. Раньше его не боялись, просто презирали, просто брезговали даже воздухом, который выдыхал он тяжело и хрипло. Но в прошлом году он убил пьяного лавочника, не продавшего ему хлеба, и, еще мухи не успели слететься на рваную рану, а весь город уже попрятался за ставнями и тяжелыми брусьями дверных засовов.
. Он, как всегда, под"ехал к лавке, и , забрав мешок, лежавший на крыльце, бросил его в седельную сумку, а на крыльцо положил записку, придавив ее золотым. В записке угловатым почерком, как писал бы наверное, ястреб, было перечислено все, что понадобится ему через неделю.
. Повернув коня, он поскакал обратно, думая о том, где взять лошадь, если эта околеет в ближайший год, думая о том, что сегодня не сможет прибавить ни строчки к рукописи, потому что в памяти будут испуганные лица горожан и распахнутые ужасом и азартом глаза мальчишек. Мутный, тоскливый, переполненный скорбью, вечер всегда был платой за поездку в город.
. Он доехал до ручья, спешился, наклонился, закрыв глаза, к чистой воде. И напился, не открывая глаз, и разнял веки тяжело, как разнимают захват равного по силам противника.
. Из дрожжащей воды на него смотрела оскаленная волчья морда.
Левое ухо было с подпалиной. Позавчера он заснул за рукописью, а свеча стояла слишком близко. Из пасти в ручей медленно капала вода.
Он раздавил блоху в густой шерсти на шее. Встал, и пошел к лошади. Широкоплечий, стройный, в черной рубахе, в расшитых бисером кожаных штанах, тяжело опущенной лобастой головой волка. Острые уши слегка шевелились, привычно улавливая звуки июльского вечера.
... А в городе смелые бюргеры заряжали пищали, клялись перед, заронившими со страху языки, женами и домочадцами, клялись через неделю избавить город от оборотня. И, как обычно, поставив у входных дверей заряженные пищали, крестили рот, надевали вязаные колпаки и ночные рубахи.