1893 год
«Из прошлого. Михаил Григорьевич Хомутов. Я лично не любил Хомутова, вероятно, потому что он меня недолюбливал. А не симпатизировал он мне по следующему обстоятельству. Поступив на службу, я изредка помещал в местных Ведомостях небольшие малосодержательные статейки, имевшие предметом, в большинстве случаев, игру на сцене местной трупы актеров. Тон ли этих невинных произведений, отсутствие ли в них восхваления всего, что хвалилось на разные голоса, позволили многим придворным наблюдателям вывести заключение, что во мне таятся зачатки критика, готового осмеять все, не исключая и того лица, которому пелись хвалебные гимны. Такая репутация за мною укрепилась очень скоро и прочно, и весть о ней также скоро достигла ушей Хомутова. Между тем, «новые веяния» дали возможность тогдашней молодежи, хотя тихо и робко, высказывать и новые взгляды: сначала показались рукописные стихи и стихотворения, ходившие по рукам, потом, когда в самом конце 50-х появился из Петербурга юмористический журнал «Искра», то в нем было напечатано несколько прозрачных статеек и стишков, не оставлявших сомнения в том, что они относятся к личности Михаила Григорьевича. Все, а следовательно, и он, были убеждены, что я сей дерзновенный зоил, который решился поднять руку чуть ли не на святость. А в 1860 году стал появляться в Новочеркасске, в качестве 5 – 6 экземпляров, рукописный «Будильник», который присылался по почте на имя лиц, отличившихся особенными способностями в деле распространения всяких новостей, а пикантных наипаче. Журнал этот толковал о Донских «злобах дня» с развязностью, объясняемой полною безнаказанностью. Хотя никто не мог доказать моего участия во всех этих прегрешениях, но и я, в свою очередь, не мог оправдаться в глазах тех, кто держал это недоказанное обвинение в своих руках, а потому, среди поднявшегося со всех сторон гвалта, утверждавшего, что в таком положении жить не возможно, что таинственная подлость требует такового же очищения, что нужно поднять на ноги всю явную и тайную полицию для разыскания низких людей, мутящих общественное спокойствие, - я ходил как очумелый и сначала смущался, а потом привык к разным прямым и косвенным намекам по моему адресу. Никаких «отмщений» не последовало, даже и покушений на них не замечал.
Но возвращусь к содержанию некоторых писанных и печатных филиппик, послуживших предлогом к буре в заплесневелом озере. В первых номерах «Искры» 1859 года был помещен игриво написанный рассказ о том, как гусар Золотов (т. е. Хомутов), гуляя по Новотатарскому (т. е. Новочеркасскому) общественному саду, проходил мимо одной майорши или есаульши, которая при этом не встала и шапки с головы не сняла. Гусар обратился к ней с вопросом: почему она этого не сделала? Разве она не знает кто он?
- Знаю, батюшка, - ответила дама, - да, ведь, мы не обязаны вставать перед вами, а шапки у меня нет. Видите, я в колпаке (красивый местный головной убор), колпаки приколоты к волосам – их невозможно снимать, как мужские шапки.
Я живо помню, как номер этот переходил в войсковом правлении из рук в руки, но с такою таинственностью, точно содержал в себе воззвание к мятежу против установленных властей. В том же году, в той же «Искре» напечатано было маленькое стихотворение, явившееся по случаю праздника – monster в Александровском саду, данного по подписным местным обществом в день именин Хомутова (12 июля). Вот несколько строф из него:
«В этот год неурожай
Посетил наш южный край.
Где же что и уродилось,
Саранчою поглотилось,
Ну, хоть умирай!
………………………….
Но затеялась подписка,
Частный кланяется низко:
«В силу прежних лет,
Подпишите хоть полтинник –
Воевода-именинник»!
И отказу нет!
Вот две тысячи собрали,
Летний праздник заказали,
Сад огнем горит,
И народ новотатарский,
Праздник чествуя гусарский,
Весь «ура» кричит».
Когда, в начале того же 1859 года, на Дон прислан был князь А. М. Дондуков-Корсаков для того, чтобы состоять в распоряжении Хомутова, но в сущность для его последующей замены, то появилась рукописная басня, начинавшаяся так:
«Лев старый и в летах – устал и изнемог
Под бременем чинов и самовластья,
Капризен, кропотлив, таков, что Бог,
Желая всем зверям заслуженного счастья,
Хотел его сменить; но как найти предлог,
Заслугу, седину за тайные грешки,
Единым манием руки
Заставить по лесу скитаться? И т. д.
Рукописный «Будильник» трактовал о разных темных личностях, обделывавших в то время свои делишки, благодаря полному отсутствию гласности. Сюда относились: воротилы войскового винного откупа, откупщик атаманского земельного участка, безобразия по постройке Соборного храма в Новочеркасске, бесконтрольность по возведению некоторых войсковых сооружений, по управлению рабочим полком; сокровища, вывезенные кое-кем из Венгрии, где ограблен был замок какого-то большого лица; картежная игра бывших полковых командиров, возвратившихся из крымской и дунайской армий, и многое другое, в то время неподлежащее общественному обсуждению. Кстати сказать, на одном обеде Хомутов показывал книжку «Русского Вестника», где нарисован был австрийский фельдмаршал Гиулай с ослиными ушами, которыми его наградили после войны 1859 года с французами. С каким негодованием относился Хомутов к этой карикатуре, обратившей в ничто все прежние заслуги лица, потерпевшего неудачу в войне! Если бы атаман мог предвидеть, что выйдет из редактора «Русского Вестника» через 20 лет времени, то он, наверное, сократил бы свое негодование.
По чести сказать, я знал только об одном, - о составителях «Будильника», который выходил от времени до времени, в продолжении года, и уже далеко после смены Хомутова, совершенно случайно, я узнал от покойного А. А. Корсунова, что автором рассказа в «Искре» о гусаре и майорше был он, приезжавший иногда в Новочеркасск гостить в семействе теперь умершего В. В. Садомцева, тогдашнего подрядчика по постройке храма. А что Хомутов был убежден в моей полной виновности во всех этих прегрешениях, доказывает следующий случай. Прихожу я однажды к атаману с докладом по крестьянскому присутствию, где я был секретарем, и вижу, что после моего вступления в кабинет, Хомутов подошел к двери, в которую я вошел, и щелкнул замком. Я смекнул, что готовится какой-то не простой разговор. И действительно, облокотившись одною рукою на свой письменный стол и несколько повернув в сторону от меня свое лицо, старик очень нерешительно и совершенно мягко предложил мне такой вопрос: «Скажи, пожалуйста, любезный, мне говорят, что ты пишешь в этом пасквильном «Будильнике», правда ли это»? Кровь бросилась мне в голову, но я не оробел и, после небольшой паузы, ответил ему довольно бодро: «От вашего высокопревосходительства зависит – верить или не верить этим рассказам, и, если вам угодно верить, то мне не помогут никакие мои отрицательства, а потому прошу вас избавить меня от оправданий, которым вы не поверите, а доказательства моей невиновности я предоставить не могу». Хомутов мгновенно ко мне повернулся, обнял меня и поцеловал, сказав, будто бы, растроганным голосом: «Я уверен, любезный, что ты, как образованный молодой человек, не станешь заниматься такими глупостями». Выслушав мой доклад, он подписал бумаги, отомкнул дверь и отпустил меня с миром. Последующее обстоятельство доказало, однако, что он обнял и поцеловал меня только для вида. Когда, при конце своей атаманской карьеры, Хомутов поехал в Петербург праздновать свой 50-летиний юбилей (в августе 1862 года), князь Дондуков-Корасаков, уже в ту пору начальник штаба, оставшись исправлять его должность, поместил меня в общее представление о наградах, где мне испрашивалось годовое содержание. Хомутов, просмотрев это представление в Петербурге, изменил цифру годового на третное, которое я и получил в свое время. Это было, надо думать, одно из последних его действий, так как в день своего юбилея он получил увольнение от должности атамана, с назначением в государственный совет. Побежденный парфянин, убегая с поля сражения, все-таки пустил стрелу в неприятеля. Тем не менее, этот замечательный старик всегда обращался со мною дружелюбно, часто шутил, подтрунивая над другими и моргая мне глазом. Проходя однажды мимо строившегося атаманского дворца, в котором его строителю, однако, не пришлось жить, я услышал его голос с высоты лесов: «По мою душу что ли»? На мой утвердительный ответ он приказал обождать и через несколько минут сошел вниз вместе с архитектором Вальпредою, продолжая начавшийся между ними на лесах горячий технический спор.
- Да нельзя же, Михаил Григорьевич, стоить так, как вам угодно. Ведь мы, инженеры, обязаны, прежде всего, подчиняться науке и из ее законов не выходить. – несколько горячась, убедительно доказывал архитектор.
- Но странный вы человек, Иван Осипович, если здание обвалится и задавит людей, то мы будем утешаться тем, что сделали это согласно требованию вашей науки, и заснем спокойно? – возражал с едкой миной атаман, предательски моргнув глазом по направлению ко мне. Спорящие потянули к жилищу атамана, я последовал за ними. Дорогой Хомутов настаивал на своем, Вальпреда продолжал горячиться и, наконец, решился на дерзость.
- Ваше превосходительство, - сказал он, - вот завтра смотр учебному полку, в чем я ничего не смыслю. Что, если я сяду на лошадь, вмешаюсь в вашу свиту и начну делать свои замечания, что вот этот офицер стоит не на своем месте, что этот казак не так держит пику и проч.? Ведь вы прикажите вестовому взять мою лошадь под узды и отвести меня домой…
С половины фразы архитектора Хомутов захохотал во все горло, положив свою руку на плечо Вальпреда, и поминутно прыская со смеха, перебил его тираду следующим замечанием.
- Пожалуйста, пожалуйста, любезный, только хоть сядьте-то на лошадь, я сейчас вынимаю двадцатипятирублевку нищим, чтобы помолились за твое здоровье. Ведь картина будет восхитительна: хромой архитектор, да еще Иван Осипович, верхом на казачьей лошади!
И громкий атаманский смех зычно разнесся по Александровскому саду.
Хомутов любил строить и употреблял все меры к тому, чтобы другие строили себе дома на многочисленных пустырях войскового города. С этой целью он выхлопотал разрешение на право позаимствования местного Приказа общественного призрения сумм частным лицам для постройки домов. Однажды я нашел атамана на дворцовой площади размеряющим какое-то усадебное место. Старик подозвал меня к себе и предложил даровое место с тем, чтобы я выстроил себе дом. Когда я заметил ему, что у меня нет для этого капитала, то он, упомянув о суммах приказа, в шутку прибавил: «А ты сочини, а я подпишу предписание по всем волостным правлениям, чтобы сделали в пользу твою сбор хоть по четвертаку с каждой ревизской души – вот тебе и дом, да еще какой»! В ответ на это, я высказал опасение, что он же, атаман, и отдаст меня за это под суд, и Хомутов, переменив шутливый тон, возвел глаза к небу и прочувственно произнес: «Грешен перед моим Господом во многом, но никто не может сказать, что таким путем я в жизни моей кого-нибудь сделал несчастным». И действительно, как говорят все его сослуживцы, он не причастен был к этому греху.
Хомутов был деспот в значительной мере, и это качество проявлялось в нем иногда в разных формах. Завернул он однажды к войсковому Депутату (теперь областной предводитель дворянства) и, проходя в гостиную, увидел, что в зале сидит молодой человек, разговаривающий с кем-то и при появлении атамана не вставший с места. Прежде чем войти в гостиную, он набросился на этого юношу, оказавшегося племянником хозяйки, и распек его ужаснейшим образом. Один донской гвардейский офицер, вышедший в отставку, появился на балу в дворянском собрании, одетым в фрачную пару. Когда Хомутов вошел в залу и увидел фрачника (тогда штатских, кроме на перечет известных иногородних лиц, в Новочеркасске не было), то пожелал узнать, кто это. Ему ответили, что это поручик Греков.
- Пойдите и скажите ему, - вспылил атаман, - чтобы он немедленно переменил фрак на казачий чекмень, иначе он с бала отправится на гауптвахту.
Греков исчез и через несколько минут появился в весьма неинтересном казачьем чекмене, с шашкой через плечо. На именинах у одного почтенного полковника, за главным столом, где и был атаман, сидел генералитет и высокопоставленные лица, а для меньшей братии стол был накрыт в другой, в соседней комнате. Хомутов был очень весел и любезно разговаривал с именинником и своими соседями по месту. Но к концу обеда он вдруг нахмурился и начал бурчать. Хозяин осведомился: не нездоровится ли дорогому гостю, но Хомутов, поблагодарив за внимание, проворчал: «Последняя спица в колесе, а первая закурила». Оказалось, что один из молодых людей (медик Манохин), пользуясь тем, что начальство обедает в другой комнате, к концу обеда закурил сигару.
И во многом другом деспотический нрав Хомутова проявлялся весьма рельефно. Да и кто из начальников в те поры имел другие взгляды на управлении? Прирожденное ли качество деспотизм или благоприобретенное – это вопрос. Думается, что ближе к истине последняя догма. Хотя Хомутов мало доверял образованным людям, предпочитая им дельцов, вышедших из ничтожества, но в конце своего управления он имел вокруг себя несколько человек, адъютантов и чиновников с высшим университетским образованием, быть может, во исполнение требования времени. Хомутов недолюбливал донских именитых фамилий, представители которых в весьма малом числе служили по внутреннему управлению войска, ограничиваясь нахождением в донских гвардейских частях. Не служили они по гражданской части потому, что, как люди богатые, в службе нужды не имели, Хомутову казалось, что они не хотят находиться под непосредственным начальством иногороднего атамана.
Одним из самых симпатичных качеств характера этого замечательного человека была его доступность. Всякий, от простого казака и до генерала, шел к нему во всякое время, и нужно было случиться слишком неблагоприятным обстоятельствам, чтобы он не был принят. Часто приходилось видать, что ранним утром, когда еще не было дежурного адъютанта, Хомутов лично принимал прошения от разных лиц, расспрашивал, объяснял и зачастую ругался с просителями, выслушивая от них разный вздор. Или, в раннюю же пору, вы встречали его на базаре, где он толковал с продавцами: одних благодарил за чистоту и порядок в лавке и около ней, а других журил и даже колотил собственноручно за неряшество. Он и гулял-то не без пользы. Однажды, повернув из аллеи Александровского сада к присутственным, Хомутов увидел, что какой-то кучер едет верхом по панели сада, еще не выложенной камнем. Закричал на него старик, что было мочи, а кучер, узнав атамана, толкнул коня и, поминай как звали. Вызвав полицейских, атаман приказал им поймать и доставить к нему кучера во что бы то не стало, сам сел у решетки сада и стал дожидаться. Через несколько минут кучер был доставлен и удостоился собственноручных атаманских оплеух при следующих словах: «Я, мерзавец, строю, а ты разрушаешь»!
«Таганрог. 19 ноября в камере мирового судьи 6 участка обвинялся таганрогский мещанин Семен Петренко в нанесении обиды бранью матери своей Ульяне Петренко.
Судья вызывает Семена Петренко.
Обвинительница (старушка). Нет его, нет разбойника!
Судья. А вы кто такая?
Обвинительница. Я? Я мать его…
Судья. Так, где же ваш сын?
Обвинительница. Да, он, батюшка, у меня один, да Бог весть куда он подевался, подлец!
Судья вызывает свидетельницу. Аграфена Крикунова, что вам известно об оскорблении бранью Семеном Петренко матери своей?
Крикунова. Это мало, господин мировой судья, что он ругает ее, иногда и дерется даже.
Обвинительница. Да, дерется-то редко когда, а вот бранит меня бесчеловечно, батюшка, бесчеловечно.
Судья обращается к обвинительнице. Не жаль же вам будет сына, когда я накажу его за это?
Обвинительница (сквозь слезы). А вы-то, батюшка, дюже не наказуйте…, ведь, он у меня кормилец один.
Судья. Так, может быть, вы передумали и желаете его простить?
Обвинительница. Да, я и сама хорошо не знаю…
Судья. Вы простите его, а он тогда, пожалуй, еще лучше выругает вас.
Обвинительница. А! Так накажите его, накажите его, мерзавца! Пусть знает, как ругать мать!
Судья приговорил обвиняемого к месячному аресту.
Обвинительница, обращаясь к судье. Это дюже много будет на месяц. Я об Рождестве думала женить его.
Судья. Идите, матушка, идите, теперь уже поздно, после жените, не торопитесь, пусть поправится».
«Ростов-на-Дону. 23 ноября в ростовскую мещанскую управу явился мещанин Афанасий Анисимов Марков и, предъявив выданный ему 10-го мая трехмесячный билет на проживание вне Ростова, обратился к присутствию с просьбой возобновить этот вид. Каково же было его удивление, когда в управе, справившись по книгам, объявили ему вдруг, что паспорт будет выдан ему не иначе, как с пометкой: «лишенный всех особенных прав и преимуществ»! Пораженный до невозможности этим сюрпризом, Марков обратился за разъяснением к кому следует и узнал, наконец, совершенно невероятные вещи, не снившиеся ему и во сне: по справкам оказалось, будто бы, 28-го сентября текущего года, за преступления, предусмотренные 9-м пунктом 1-й части 1655-й статьи уложения о наказаниях, был приговорен таганрогским окружным судом, по лишении всех прав и преимуществ к четырехмесячному тюремному заключению, с последствиями по 49 статье уложения о наказаниях. Этот приговор был уже приведен в исполнение; мало того, 7-го ноября ростовско-нахичеванское городское полицейское управление обратилось к мещанской управе с предложением: составить условный приговор о принятии или непринятии в среду ростовских мещан осужденного Афанасия Маркова, после отбытия им наказания… Словом, выходило что-то трудно объяснимое. Недоумевал явившийся за паспортом, еще более недоумевали и управцы.
- Ведь, это ж вы ростовский мещанин Афанасий Анисимов Марков, имеющий такое-то семейство? – говорят испуганному просителю.
- Ну, да я… больше некому быть, - решительно заявляет он.
- В таком случая, как же вы попали сюда? Ведь, согласно приговору, вы должны в настоящее время находиться в тюрьме…
И кое-кто уже подозрительно начал коситься на него, как на беглого арестанта.
- Да, помилуйте, в какой тюрьме? Я еще от роду ни разу не судился, - вскрикнул окончательно опешивший Марков.
Выходило – и я, да не я.
Дело все более и более затемнилось, и управцы, наконец, решились переговорить по телефону с конторой местной окружной тюрьмы.
- У вас находится в тюрьме мещанин Афанасий Анисимов Марков? – спрашивают они.
- Да, находится, - получается ответ.
Теперь уже очевидно было, что под этим именем судился какой-то самозванец. В виду этого, для выяснения его личности и очной ставки с «подлинным» Афанасием Марковым, мещанская управа попросила начальника тюрьмы немедленно препроводить в помещение управы арестанта, называющего себя ложным именем.
Через час этот арестант под конвоем вошел в канцелярию, и Афанасий Марков, бросив на него беглый любопытствующий взгляд, от удивления вскрикнул. Перед ним был его родной брат Матвей, бежавший в 1886 году с военной службы, о котором Марков до настоящего времени не имел никаких сведений. Оказалось, что в то время, как Афанасий Марков, ничего не ведая, спокойно проживал в Новочеркасске, его младший брат-дезертир явился в Ростов, ничтоже сумняшеся назвался его именем и начал обделывать разные темные «делишки». Его три раза предавали суду, и каждый раз он фигурировал на суде под именем своего брата.
- Что ж тебя заставило назваться моим именем и опорочить его? – спросил у него возмущенный до глубины души Афанасий Марков.
Арестант только угрюмо молчал. Еще бы! Прикрываясь чужим именем, он избегал преследования да дезертирство, а ему только это и надо было. Нечего, конечно, и говорить, что он был препровожден обратно в ростовскую тюрьму, и о «проделках» нечаянно разыскавшегося дезертира немедленно же было доведено до сведения подлежащих властей».
«Новочеркасск. На днях из Таганрога приехал в Новочеркасск крестьянин Таганрогского округа, Алексеевско-Орловской волости. Ефим Лебеденко. Когда он прошел от станции «Новочеркасск» через железнодорожный сквер и вышел на Крещенскую улицу, к нему приблизились три молодых неизвестных ему человека и, завязав с ним знакомство, пошли рядом: двое с одной стороны, а третий с другой стороны, так что Лебеденко находился между ними в средине. Поравнявшись с госпитальным переулком, близ монастырского подворья и вновь строящейся церкви, один из незнакомцев бросил вперед бумажник желтой кожи, завернув его в белый платок для того, чтобы он был виден. Лебеденко это заметил и, когда поднял находку, один из его спутников заявил, что этот бумажник их и что в нем денег 470 рублей. Лебеденко раскрыл бумажник и увидел, что денег в нем нет, а есть две какие-то небольшие книжки. Когда к нему стали приставать за деньгами, он, долго не думая, размахнулся и ударил одного из назойливых спутников так, что тот повалился, а потом, вскочив, бросился бежать. Его товарищи поспешили за ним и скрылись в железнодорожном сквере. На станции «Ростов-на-Дону», по словам «Д.Р.», к Лебеденко подходили три неизвестных молодых человека, похожих на тех, которые напали на него в Новочеркасске, и спрашивали куда он едет и зачем. Когда он ответил, что едет в Новочеркасск наняться в работники, один из них сказал: «Врешь! Ты арендатор и везешь за участок деньги барину или барине». В виду этого есть основание предполагать, что эти именно субъекты сопровождали Лебеденко из Ростова в Новочеркасск, но задуманный план мошенничества им не удался». (Приазовский край. 300 от 26.11.1893 г.).
1894 год
«Ростов-на-Дону. Уличный торговец Дымченко, подвыпив порядком, встретил вечером малолетнего мальчика. Не известно, что руководило торговцем, но только он обласкал мальчика, взял его за руку, привел в гостиницу и… напоил, что называется, до положения риз. Через некоторое время в гостиницу явилась крестьянка Воронина, тоже «хватившая», и, увидев пьяного мальчика, бросилась к нему с криком: «Это мое дитя»! Дымченко не отдавал мальчика, тем более что последний, опьянев, не признавал даже матерь, и между ним и Ворониной произошла крупная перебранка, перешедшая вскоре в драку. В дело вмешалась полиция, был составлен протокол и 24 ноября достойные друг друга герои: торговец, опоивший мальчика, и мать, бросившая своего ребенка на произвол, предстали перед мировым судьей 1-го участка.
Так как Воронина вступила в драку, руководимая материнским чувством, то она была оправдана; относительно же Дымченко г. мировой судья постановил приговор, коим он присуждается к семидневному аресту».
«Ростов-на-Дону. Некто Воробьев подал мировому судье 1-го участка прошение, в котором просил о привлечении к законной ответственности крестьянина Маркина, укравшего его утку, пожарившего ее и съевшего. Это курьезное дело разбиралось 24 ноября, причем выяснилось, что утку поймал малолетний сын обвиняемого, а его товарищ, недолго думая, свернул ей голову. Зажарив ее, они устроили небольшое пиршество, на которое пригласили обвиняемого. Маркин с удовольствием закусил, как вдруг оказалось, что утка принадлежит его же соседу. Нечего было делать – пришлось идти в суд на расправу».
«Ростов-на-Дону. 15 ноября на Старом базаре, в фруктовом ряду, произошло следующее небольшое «недоразумение»: из-за конкуренции торговка Китова начала «отчитывать» своих подруг Карпову и Сармахешеву, и отчитывать так, как умеют это делать только базарные торговки. Задетые в своей амбиции, торговки не остались в долгу и, со своей стороны, пустили по адресу Китовой ряд отборнейших словечек. Ссора все более и более обострялась и, наконец, одна из торговок, обозлившись, схватила дощечку с торчащими в ней гвоздями и начала «крестить» Китову. К счастью для последней, в бабье сражение вскоре вмешалась полиция, рассвирепевших торговок развели, и составленный протокол о нарушении в общественном месте тишины и порядка был направлен к мировому судье 1-го участка.
В день разбора этого дела, 24-го ноября, камера мирового судьи буквально представляла из себя нечто в роде небольшого базара: куда не обернись – везде торговки и всюду обычный, характерный базарный жаргон.
Так как Карпова и Сармакешева чистосердечно признались в своем буйстве, и потерпевшая Китова изъявила свое желание примириться с поколотившей ее «кумой», то мировой судья постановил оштрафовать первых двух торговок за нарушение общественной тишины и порядка в размере по 5-ти рублей каждую».
«Ростов-на-Дону. На углу Таганрогской и Садовой улиц, около кондитерской Горбачева, постоянно можно было видеть некого Стрельцова, торговавшего газетами. По-видимому, место это было очень хорошее, так как Стрельцов не думал менять его. Вдруг, неизвестно от куда, на этом же углу появился новый продавец газет – это был восьмилетний мальчуган Бабаев. Дела Стрельцова сразу пошатнулись, так как в лице бойкого расторопного мальчугана он приобрел злейшего конкурента. Стрельцов пробовал прогнать с угла Бабаева, и последний уходил, но как только появлялся какой-либо покупатель – мальчуган был уже тут как тут. Видя, что с Бабаевым ничего не поделаешь, Стрельцов выругался и перешел на другое место, к магазину Антимонова.
15-го ноября торговля шла, как нельзя лучше. Стрельцов направо и налево продавал газеты, как вдруг около него послышался тоненький голосок: «Дяденька, купите газету». Он обернулся и увидел Бабаева, очень успешно торговавшего.
- Ах, ты, пострел! – остервенившись, крикнул Стрельцов и, схватив своего маленького конкурента за шиворот, дал ему несколько тумаков. За мальчугана вступились прохожие, поднялся шум и через несколько минут Стрельцов был отправлен с городовым кордегардию.
23-го ноября в камере мирового судьи 1-го участка разбиралось дело Стрельцова, по обвинению его в нанесении побоев малолетнему. Перед судьей предстали 60-летний старик и 8-летний мальчуган. Вместе с Бабаевым в камеру явилась и его мать. Так как свидетельскими показаниями был констатирован факт нанесения Бабаеву побоев, и сам обвиняемый сознался в этом, то мировой судья постановил приговор, которым Стрельцов подвергается четырехдневному аресту».
«Ростов-на-Дону. Как известно, ни один год не обходится без того, чтобы кто-нибудь из призывающихся в Ростове к отбытию воинской повинности не произвел на прощанье дебош. В текущий призыв в этом отношении особенно отличилась одна компания, состоящая из молодых людей: Лопатина, Коленского, Денисенко и Винникова. Компания эта однажды порядком «хватила» для храбрости и затем под вечер стала искать в Новостроевке «неприятеля». Спустя некоторое время с компанией поравнялся ничего не подозревавший Коростылев. Сотоварищи по оружию признали в нем неприятеля и пустили в него картечью отборные, увесистые словечки. Путник ответил им тем же, и началась битва… Неизвестно, долго ли длилась она, или же Коростылев сдался на капитуляцию, но только неистовствующие воители, заодно, объявили уже войну и некоему Кутовойтову. Последний оказался более стойким, чем Коростылев, и потому компания постаралась первоначально сбить его с ног, а потом уже «всыпала» ему «по первое число». На месте сражения вскоре собрались любопытные, из них некто Лопатин кинулся в бой, чтобы вывести оттуда своего сына. За то, что он вмешался не в свое дело, «влетело» отчасти и ему. Подвернулся какой-то Шаповалов – узнал и он, что значит русский кулак. В конце концов, вся эта эпопея завершилась тем, что были переписаны фамилии героев и пострадавших, и дело о них поступило к мировому судье 1-го участка.
23-го ноября воинственная компания предстала на суде. В виду того, что она чистосердечно покаялась в своих похождениях и пострадавшие отказались преследовать ее за побои, г. мировой судья постановил подвергнуть каждого из виновных денежному штрафу в 15 рублей, а при несостоятельности – к аресту на 3 суток.
Приведение приговора в исполнение приостановлено было до получения Высочайшего манифеста».
«Новочеркасск. Один, по-видимому, весьма почтенной маститости, обыватель города Новочеркасска делится с нами своими многолетними наблюдениями по поводу небывалого в нынешнем году нашествия мышей в разных местах России.
И у нас в Новочеркасске, – пишет он, - в особенности по окраинам города, и, хотя не в таком большом количестве, как в других губерниях и округах нашей области, появились грызуны, но все-таки, значительно больше, чем в прежние годы. Я около 15 лет постоянно живу за городом в саду, но ни разу не запомню в нем такого великого множества мышей, как теперь. Мыши эти по величине, цвету и форме, совершенно обыкновенные, домашние, а не плоские и не остроносые, как мне приходилось видеть, и, что всего интереснее, они едят одна другую.
В летнем пустом помещении из досок, где у меня ничего съедобного нет, а стоит только мягкая мебель, мыши, прогрызая пол, портят мебель. Я стал ставить разные мышеловки и в том числе несколько «гильотинок» – и что же? Поставивши с вечера, поутру вижу, что мыши, попавшие в «гильотинки», съедены такими же мышами, бывшими на свободе. Я долго живу на свете и много видел… Но до сих пор не видел и не знал, чтобы мыши мышей ели. А, между тем, я на своем веку видел много разных мышей и крыс. Так, в августе 1835 года, во время похода с отцом на Кавказ, мы встретили в селе Солдатском, за кавказским Ставропольем, такую массу мышей особой породы, какую едва ли кому приходилось видеть. Мыши эти шли из Кубани и такой массой, вплотную, как многотысячная отара овец. При переправе через реки они брали в рот коротенькие в 2 – 3 вершка палочки, камышинки и бурьянинки, затем все вместе пускались в воду и таким образом переправлялись через реки. Напав на селение Солдатское, мыши разом наполнили его, заняли улицы, площади, жилые и не жилые строения, комнаты, чердаки, кровли, чем положительно произвели панику среди жителей. Ни кошки, ни ловушки, ни даже молебны на улицах и площадях – ничего не помогло избавиться от этой «казни египетской»: грызуны без страха, днем, при людях бегали в комнатах по всем предметам. Мыши эти были небольшие, плоские, с острым свиным рыльцем, с широким в конце пушистым хвостиком и красным брюшком.
Теперешние у нас мыши, по моим приметам и многолетним наблюдениям, предвещают теплую, легкую зиму. Перед холодной зимой мыши на отверстия своих нор натаскиваю кучки, в роде копен, травы и бурьяна; а, между тем, теперь норы их у меня в саду совсем открыты, так что их можно выливать и заливать. Что же касается до нашествия к нам, на юг, такой массы мышей, то я, на основании многолетних наблюдений, вывожу заключение, что причиной этому ранние холода на севере и теплая погода у нас. В начале сороковых годов я жил на берегу Азовского моря, близ Мариуполя, и помню, что тогда тоже выдался годок, когда верстах в 10 от берега моря зима легла рано, а на берегу моря продолжалась теплынь от 5 до 8 градусов по Реомюру, продолжалась она до самого Рождества. И вот, в ту осень зайцев к берегам моря накочевало столько, что охотники ловили их собаками и били из ружей по 20 и 30 штук в день, так что охота за ними потеряла свой интерес».
«Станица Константиновская. В станице Константиновской в ночь под 31 октября имело место кровавое преступление, глубоко взволновавшее все население: убит казак Тюрморезов, который считался человеком скромным и трудолюбивым. Он имел собственный дом в Константиновской и виноградный сад, вел небольшое хозяйство и жил, вообще, безобидно. Некоторое время Тюрморезов служил по найму полицейским. Женат он был на женщине, пользующейся дурной репутацией в своем околотке. Несколько лет назад, когда Тюрморезов ушел на службу в гвардейский полк, жена его, оставшись дома одна, впустила к себе девушек «вольного» поведения, растратила на свои гульбища значительную часть имущества и, наконец, бросив детей на произвол судьбы, отправилась с партией девиц по ярмаркам для заработков. Тогда, в предотвращение окончательного распадения семьи и ее хозяйства, местное окружное начальство вошло в подлежащие сферы с ходатайством о досрочном возвращении Тюрморезова со службы на родину. Ходатайство это было уважено. Тюрморезов прибыл домой, образумил жену, простил ей все ее прошлое и, по-видимому, зажил хорошо. Хозяйственные дела его, благодаря стараниям и заботам его, вновь быстро поправились. Но вот наступило роковое 30 октября. Вечером к Тюрморезовым являются гости: их квартирант, дворянин К. И. Горелов, исправлявший некоторое время в станице должность писца и разносчика у двух местных чиновников, казак С. Топилин, лишь накануне уволенный из управления окружного атамана, где он служил писцом, и жена казака Кундрюкова. Кроме названых лиц, в описываемый вечер на короткое время заходили к Тюрморезовым и другие гости. Компания устроила солидную попойку, в которой принимали все присутствовавшие. Пьян был и Тюрморезов. При этом, как оказывается, гуляющие не все время были у Тюрморезовых, но разнообразили вечер хождение «по себе», т. е. в дома других членов компании. Однако, в полночь или немного позднее все снова собрались в доме Тюрморезовых. И вот тогда-то и совершено, как надо полагать, преступление; кто именно виновники убийства – пока достоверно сказать нельзя. Все названные выше участники вечеринки в доме Тюрморезовых отрицают свою виновность. Горелов и жена Тюрморезова содержатся в настоящее время под стражей, как наиболее уличаемые в данном преступлении. Глубоко трогателен рассказ дочери покойного, восьмилетней девочки, которая спала в той же комнате своего дома, где пировала компания. «Я видела, - говорит она, как мама и другие бросились на папу и стали забивать чем-то рот. Папа вскрикнул: «Маша! Что ты?», затем раздался стук, и куда-то потянули». Труп найден во дворе, близ базов; в голове его найдена пуля револьвера системы Лефоше; судя по ходу пули, выстрел сделан был сбоку головы, возможно, что внезапно для жертвы». (Приазовский край. 305 от 26.11.1894 г.).