Людмила поправила платок, захваченный наскоро на выходе, и торопливо зашагала по снегу к калитке. Слышно было, как Ясень, их пес, разрывается на цепи, то ли гостей чужих учуял, то ли просто скучно стало. «Чего ты орешь-то, дурной? — пробормотала она себе под нос. — Вот бы тебя кто понял...»
Калитка покосилась, петли давно просили смазки, но руки так и не доходили. Щелкнула защелка, и Людмила, поддав снег ногой, прищурилась. На участке было тихо, как и положено в такой морозный день. Лишь на крыльце остались какие-то следы. Небольшие, аккуратные — будто специально ставили.
— Ой, беда... — протянула она, приседая посмотреть. — Что за странности опять?
Оглянувшись, заметила, что дверь в дом не заперта. Сердце сжалось. Вдруг кто-то чужой? Или...
Она вошла внутрь, стараясь не шуметь. Никакого лада с мыслями. Вот он — их уютный уголок: запах кофе еще держится на кухне, хотя варила утром, плед небрежно брошен на кресло. Но что-то здесь не так.
— Кто здесь? — окликнула она и застыла.
Тишина, только часы тикали да ветер в окно чуть царапался. На кухонном столе лежала связка ключей. Людмила подошла, пальцами перетянула их из руки в руку. Узнала сразу. Мать мужа.
— Вот те на... — прошептала она. — Опять была.
Внутри заклокотало. Ну зачем так-то? Как будто своего дома мало. Как будто нельзя позвонить или хоть предупредить. Все втихую, под себя...
Людмила опустилась на табурет, закрыв лицо руками. Муж снова скажет: «Да брось ты, мама и мама, что такого? Не вор же в дом залез!» А ей вот обидно. Дом — он как маленький мир, только для своих. А тут кто-то постоянно ломится, хозяйничает.
Она поднялась, решительно убрала ключи в ящик. В глазах защипало. Еще немного, и либо она сбежит, либо взорвется.
— Ясень, тю-тю, — позвала она, выходя во двор. Пес, будто всё понимая, заскулил жалобно.
Снег продолжал хрустеть под ногами. Надо бы поговорить. С мужем. С матерью. Но как? В груди опять тошно сжалось от понимания: муж не станет поддерживать. Ему проще все замолчать, как всегда.
«Ладно, Людка, крепись. Еще не такое переживали», — подумала она, но ноги сами понесли к сараю. Там стояла старая лыжа, когда-то подаренная свекровью. Людмила схватила её и, не раздумывая, стукнула об землю.
— Устала я, слышишь? Устала!
Лыжа треснула, и сердце, словно тоже. Только снег спокойно искрился вокруг, словно ничего не случилось.
Людмила долго сидела на крыльце, слушая, как мороз глухо потрескивает. Лыжа валялась рядом, переломленная, будто её самой стало чуть легче. Ясень, освободившись с цепи, улегся у её ног и смотрел на хозяйку так, будто всё понимал.
— Ну, Ясень, — выдохнула она, приглаживая его шерсть. — Жить бы нам с тобой спокойно, да видно, не судьба.
Вечером Вадим пришел с работы, уставший, в своём обычном режиме: пожевал, побормотал что-то про дела, даже не заметив, как её колотит внутри.
— Ты как? — спросил он между делом, вытаскивая телефон.
Людмила молчала, глядя в стол. Как объяснить, что ей не просто плохо, а невыносимо? Что каждый раз, когда она видит следы свекрови в их доме, её будто обкрадывают. Забирают не вещи, а пространство, безопасность, кусок души.
— Да как я... — начала она, но тут же оборвала себя. — Вадь, поговорить надо. Серьёзно.
— Ну давай, — ответил он, не отрываясь от экрана.
— Мама твоя. Она опять приходила.
Он оторвался от телефона, вздохнул, как будто с неё уже устал.
— И что? Она же ничего плохого не делает. Ну ключи... Ну приходит. Ты же знаешь, ей одной тяжело.
— А мне? — сорвалось у неё громче, чем она планировала. — Мне как, Вадим? Это дом наш, не её! Она хозяйничает, лазит по нашим вещам! Ты хоть понимаешь, как это унизительно?
— Да брось ты, Люд, — начал он примирительно, но взгляд его был холодным. — Ты всё преувеличиваешь.
Она замолчала. Как будто говорила в пустоту.
— Вот что, Вадим, — её голос вдруг стал тверже. — Или ты поговоришь с ней, или я сама скажу всё. А если и дальше так пойдёт, я не знаю... Наверное, уйду.
Он застыл. Это было для него неожиданностью. Людмила всегда терпела, молчала, сглаживала углы.
— Да ты чего? — выдавил он. — Из-за ерунды такой?
— Для тебя ерунда, а для меня каждый раз, как ножом по сердцу, — ответила она, не отводя глаз. — Ты, видимо, даже не замечаешь, как это всё разрушает нас.
Вадим хмыкнул, покачал головой, но замолчал.
Через неделю Людмила вернулась с работы позже обычного. Открыла калитку — тихо. Зашла в дом — чисто. Никаких следов, никаких чужих ключей на столе. Вадим сидел на диване, смущенно теребя пульт.
— Что? — спросила она, чувствуя, как напряжение растёт.
— Я поговорил с мамой, — буркнул он, не глядя на неё. — Сказал, что так больше нельзя. Она вроде поняла...
Людмила опустилась на диван, едва веря в услышанное.
— Правда? — спросила она, и глаза её предательски наполнились слезами.
Он кивнул, виновато улыбнувшись.
— Извини, Люд. Ты права была. Это наш дом. Я... Я дурак, что раньше тебя не услышал.
Она впервые за долгое время почувствовала облегчение. Не совсем победа, но шаг к ней. Вдруг вспомнилась старая лыжа, лежащая у сарая. Дом снова был их.
