Правильно было бы писать д’Антес, но я пишу Дантес и я думаю, что вы согласитесь со мной.
Когда началась дуэль между Пушкиным и Дантесом, стрелять было решено с двадцати шагов. Дуэлянты должны были по сигналу секундантов начать двигаться друг навстречу другу и стрелять тогда, когда сочтут нужным, но, дойдя до бартера, обозначенного шинелями секундантов, они должны были остановиться. То есть стрелять можно было раньше, или подойдя на самое близкое расстояние. После того, как дуэлянт сделал свой выстрел, он должен был оставаться на позиции, хотя мог повернуться боком и прикрыться рукой.
Пушкин к дуэли относился в данном случае чрезвычайно решительно, он выговорил минимальное расстояние для стрельбы и, разумеется, собирался стрелять только после того, как дойдёт до самого барьера. То есть не с сорока начальных шагов, а с двадцати, которые останутся, когда оба дуэлянта подойдут к барьеру.
Тот, кто выстрелил раньше, имел то преимущество, что он мог бы ранить или даже убить соперника, что увеличивало его шансы. Но в случае промаха он оказывался в худшем положении, ведь он не мог бы стрелять, пока противник не выстрелит в ответ. Если первый раунд не даст результатов, возможно было примирение или второй раунд. Пушкин решительно высказался, что примирение невозможно, и у него были для этого предельно веские причины.
И вот что сообщает нам история. Дантес выстрелил, не доходя одного шага до барьера. То есть как раз тогда, когда, как он мог предполагать, Пушкин ещё не успеет выстрелить. И он попал. Пушкин упал, сражённый пулей. Но он был ещё жив. Дантес собирался покинуть позицию, но Пушкин потребовал, чтобы его соперник вернулся на место, чтобы он тоже мог сделать свой выстрел. Ему подали другой пистолет, поскольку в ствол его пистолета набился снег при падении. Он прицелился и выстрелил. Дантес упал.
«Он убит?» - спросил Пушкин.
«Нет, ранен в руку», - ответил секундант Дантеса д’Аршиак.
Впоследствии оказалось, что Пушкин ранен в низ живота, рана смертельная. К тому же он потерял очень много крови.
Когда его привезли домой, долго не могли найти врача. Наконец, прибыл врач, который уже перед этим успел осмотреть Дантеса, к которому его вызывали по причине ранения в руку. Почему же только в руку? Ведь рукой он прикрывал тело, пуля пробила только мягкую часть руки, то есть не кость. Что же было дальше с пулей? И почему Дантес упал? Разве от ранения в руку падают? Не странно ли?
Вот что пишет по этому поводу Жуковский, который называет Дантеса Геккереном по имени усыновившего его барона:
«Геккерен упал, но его сбила с ног только сильная контузия. Пуля пробила мясистые части правой руки, коею он закрыл себе грудь, и, будучи тем ослаблена, попала в пуговицу, которою панталоны держались на подтяжке».
Пуговица от панталон? Защитила от пули? Мягкие ткани руки ослабили её полёт?! Серьёзно?!
Встречается также утверждение, что это была пуговица от мундира. Давайте будем чуть серьёзнее. Может ли пуговица остановить пулю?
Диаметр пуговицы столь мал, что нет, не может. Даже если предположить, что это была медная пуговица, она не разлетится на куски от пули, но она и не остановит пулю. Она вместе с пулей войдёт в тело, или, если удар не строго по центру, то чуть отклонит полёт пули, но не спасёт того, на чьём мундире она. Кроме того, пуговицы на мундирах выпуклые, так что надо, чтобы пуля попала строго в центр, чтобы пуговица сработала. А с обратной стороны у пуговицы петелька, которая может сработать как острие, помогающее пробить тело. В общем если учесть импульс пули, то пуговица – не преграда, она не спасёт дуэлянта от смерти. Ну а если, как пишет Жуковский, речь идёт о пуговице от панталон, тогда, сами понимаете, это должна быть костяная пуговица, которая разлетится на куски. Если, конечно, Дантес не использовал пуговицы диаметром от пяти сантиметров и выше, плоские, толщиной не менее трёх миллиметров, а то и больше. Ну, тогда, конечно, пуля пистолета 19 века не пробила бы такую с позволения сказать «пуговицу». Этакий пятак времён Екатерины Второй. Ну, если Дантес положил под мундир такую монету, она могла его спасти, случайно. Но если он, действительно, имел такую монету на груди, то он должен был бы честно сказать, что там была медная монета, толщиной около 5 мм. Подкладывать под мундир такую монету означает преднамеренно применять меры против пули.
И вот тут, кажется, истина промелькнула своим краешком!
Почему Дантес через своего приёмного отца, а на самом деле доминанта в гомосексуальных связях, просил отсрочки дуэли сначала на 24 часа, затем на две недели? Двадцать четыре часа объясняются его занятостью по службе, а две недели для чего?
Когда Пушкин объявил свой вызов, оба Геккерена, молодой и старый, тряслись от страха как осиновый лист! И оба они старались как могли успокоить Пушкина, убедить его, что между Дантесом и Натальей Пушкиной не было ничего серьёзного.
А за этот срок вопрос дуэли был улажен тем, что Дантес признался, что якобы влюблён в старшую сестру Натальи Николаевны, Екатерину Гончарову, и даже попросил её руки. Пушкин не поверил, что свадьба состоится. Это объявление о желании жениться удивило всех – весь Петербург, так же, как и саму Екатерину, и более всех – Наталью Николаевну.
Дантес некоторое время разыгрывал влюблённого в Екатерину. Но через некоторое время он стал вести себя предельно нагло. Он возобновил свои ухаживания за Натальей Пушкиной, и дело дошло до того, что были тайные свидания, объяснения, шантаж (он угрожал застрелиться на её глазах, если она не уступит), и многое другое, что пересказывать просто противно.
Итак, Дантес, который ужасно боялся дуэли, вдруг стал решительно напрашиваться на неё!
Фактически у Пушкина не осталось выбора. Даже если бы он покинул Петербург, все решили бы, что он – рогоносец, Наталья Николаевна не честна. Но даже и это было невозможно, Пушкин был связан и долгами, и необходимостью продолжать работу над историей Петра Первого, и подготовкой журнала «Современник», за счёт которого надеялся расплатиться с долгами. Ему было невыносимо оставаться в Петербурге, где Наталья Николаевна продолжала открыто флиртовать с Дантесом, а он с ней, они снова вели себя как «пара».
В гневе Пушкин пишет Геккерену старшему оскорбительное письмо, в котором, в целом, оскорблениями является высказанная ему в лицо правда о его роли сводника в этом деле. В ответ он получает уже желанный им вызов на дуэль между ним и Дантесом.
Дантес, который трусливо просил отсрочки, теперь сам вызывает Пушкина на дуэль.
Внимательно прочитаем письмо Пушкина. Оно не содержит такого текста, который не оставил бы возможности примирения. Так что Пушкин даже в этом письме на самом деле допускал, что ему будут принесены извинения, что ситуация исправится, что Дантес оставит, наконец, в покое его жену, и займётся своей.
Вот дословно последние слова в письме Пушкина:
«Итак, я вынужден обратиться к вам, чтобы просить вас положить конец всем этим проискам, если вы хотите избежать нового скандала, перед которым я, конечно, не остановлюсь. Имею честь быть, барон. Ваш нижайший и покорнейший слуга».
Здесь нет указания на невозможность мирно разойтись! Напротив, здесь есть просьба, чтобы Геккерен и его «сын» Дантес оставили его, Пушкина, супругу в покое. Он «просит» положить конец проискам. Не требует, а просит.
Также там такие фразы: «Я вынужден признать, барон, что ваша собственная роль была не совсем прилична. Вы, представитель коронованной особы, вы отечески сводничали вашему сыну. По-видимому, всем его поведением (впрочем, в достаточной степени неловким) руководили вы. Это вы, вероятно, диктовали ему пошлости, которые он отпускал, и нелепости, которые он осмеливался писать».
И так далее. Тут есть слова «вероятно», «по-видимому», «вынужден признать». То есть Пушкин, разрываемый гневом, находит всё-таки смягчающие слова! Если бы Геккерен был, как и ранее напуган перспективой дуэли, ему достаточно было бы написать: «Вы сомневаетесь в своих обвинениях, и правильно делаете. На самом деле я никак непричастен к этому, а если что-то в моих действиях позволило меня подозревать, уверяю вас, вы заблуждаетесь! В отношении же действия моего сына, я лишь напомню вам, что он является законным супругом вашей свояченицы, так что видеться с вашей супругой, являющейся родной сестрой его собственной жены он, полагаю, имеет полное право. Если дамы решают пригласить его на разговор или иные невинные развлечения, о едва ли можно ставить ему в вину то, что он не отвергает это приглашение со стороны своей свояченицы. Однако, поскольку вы просите, чтобы эти встречи прекратились, я вновь попробую повлиять на своего сына и умолять его вести себя более скромно по отношению к вашей уважаемой супруге, хотя, уверяю вас, никаких причин для вашего беспокойства в этой области нет, и не могло быть. С тем остаюсь вашим покорным слугой, барон Геккерен».
Если бы Геккерен написал такой ответ, дуэль, скорее всего, не состоялась бы. В особенности, если бы Дантес перестал видеться с Натальей Пушкиной, что было, на мой взгляд, обязательным для любого порядочного человека, каковым Дантес, безусловно, не являлся.
Итак, дуэль, которой Дантес и его «отец» ужасно боялись, произошла исключительно вследствие согласованных действий обоих этих негодяев, и по их сценарию, ровно в те сроки, которые они для неё определили. Не тогда, когда Пушкин вызвал Дантеса в начале ноября, а через три с лишним месяца, когда…
Что мы должны написать после слова «когда»?!?
Делайте со мной что хотите, но я напишу «Когда оба были готовы к этому страшному событию!»
Так что позвольте предположить, что эти три месяца Дантес использовал для тренировок по стрельбе, чего Пушкин достоверно не делал.
Но этого явно мало, да и это вовсе не подлость.
А вот второе подозрение, которое лежит на поверхности, состоит в том, что Дантес применил некий вид бронежилета, который под-одел под обычную форму кавалергарда.
И это подозрение очень основательно. Во-первых, нечто подобное стало как раз в этот самый период предлагаться.
Серена Витале собощает: «Старые документы говорят, что в 1835 – 1836 годах кавалергарды пробовали различные бронежилеты», изобретённые доктором Папандопуло-Врето». Сама Сирена Вителе отвергает эту гипотезу по той причине, что если бы пуля попала в шею или в плечо, тогда пришлось бы расстегнуть мундир и тогда выяснилось бы, что Дантес одел такую защиту от пуль, и тогда его опозорили бы, он был бы обесчещен.
Ну, пардон, а разве он не был опозорен? Думаете, что солдаты и офицеры того времени не понимали, что «пуговица от панталон» не может защитить от пули, как и мягкая часть руки! Ведь грудь можно прикрыть только той частью руки, которая ниже локтя. А много ли там мышц? Особенно у столь изящно сложённого молодого человека как Дантес? Это вам не современный культурист какой-нибудь! Да и если пуля прошла через мягкие ткани руки ниже локтя, не задев кости, это вообще не ранение, а царапина! Ведь более одного сантиметра мягкой ткани от края руки вы не найдёте в этой части человеческого тела такой комплекции, которая была у Дантеса!
Может быть, наивного Жуковского может убедить пуговица от панталон? Но не меня!
Врач, который осматривал Дантеса, сообщил, что он ранен ТОЛЬКО В РУКУ.
Если бы пуля попала в обычную пуговицу, как минимум, потребовалась бы перевязка груди! Хотя бы пуля вместе с пуговицей поранили бы кожу и мякоть, они могли бы быть остановлены ребром, но это маловероятно. Ребро бы было сломано или пробито. Или пуля могла пройти меж рёбер, или даже скользнуть по рёбрам и попасть в лёгкие или в сердце. Грудь Дантеса не была повреждена! И это наводит на очень серьёзные подозрения. А то, что он был выслан с позором из России лишь подтверждает то, что, по-видимому, все офицеры понимали, в чём тут дело!
Наконец, чтобы развеять сомнения, я обратился к Википедии, чтобы посмотреть, что за пуговицы были у кавалергардов времён Николая Первого. И вот что открыла мне первая же строка соответствующего раздела:
«При Николае I мундиры и шинели сначала делались по-прежнему весьма узкие, особенно в кавалерии, где офицерам приходилось даже носить корсеты»
Читайте статью «Униформа русской армии».
Итак, без сомнения, Дантес был знаком с понятием «Корсет», поскольку их как раз в то время носили как раз в тех видах войск, где он служил.
Даже если он носил под мундиром просто корсет из китового уса, то это, конечно, могло защитить его от пули полностью!
А если ему хватило ума и подлости воспользоваться специальным снаряжением от Папандщомуло-Врето, тогда и вовсе он рисковал быть убитым только в том случае, если бы Пушкин стрелял и попал бы в голову. Но Пушкин в принципе не стал бы стрелять в голову, конечно, он целил в грудь, в сердце! И, конечно, Дантес предвидел это. Он не мог надеть шлем, но никто не мешал ему надеть корсет или даже упрочнённый корсет.
По этой причине Дантес никому не дал осмотреть свою рану, он тут же отбыл домой, где, разумеется, переодевшись, он пригласил врача-хирурга, чтобы тот осмотрел и перевязал его РУКУ.
Только руку.
Зная, что на нём прочный корсет, Дантес выстрелил первым, так как понимал, что не многим рискует.
Зная, что на нём будет прочный корсет, Дантес вёл себя так, чтобы дуэль состоялась.
Понимая, что наличие корсета не украшает его, он не подошёл к Пушкину, чтобы оказать ему помощь, а поспешил скрыться с места дуэли, которое я назвал бы местом преступления.
Предполагая именно такое развитие событий, Дантес уже более не только не опасался дуэли, он напрашивался на неё, тогда как впервые услышав о дуэли, он был смертельно напуган.
То, что произошло, можно назвать убийством.
По-видимому, во Франции не считалось подлостью явиться на дуэль в корсете, в кольчуге или в бронежилете, и не предупредить об этом секундантов. Фуке носил кольчугу, когда опасался нападения. Что ж, это было ещё в семнадцатом веке. Так что Дантесу были известны методы защиты себя. На случай дуэли в том числе.
Предполагаю, что Геккерен умолял со слезами Дантеса надеть этот корсет-бронежилет. Далее была придумана нелепая байка про пуговицу, которая не была предъявлена. Поскольку пуговица от мундира не подходила под место, куда попала пуля Пушкина, была придумана байка о пуговице от панталон. Бронированной?!?
Дантес рассказал часть правды. Пуля наткнулась на препятствие. Это только и было правдой. А истина состояла в том, что пуля наткнулась на более серьёзное препятствие, чем костяная пуговица от панталон.
Дочь Натальи, Александра Арапова, написала и опубликовала книгу, в которой пытается обелить Наталью Николаевну, очистить её от обвинения в том, что она виновна в смерти Пушкина.
Что ж, для дочери это естественно. Она знала об этих событий со слов матери, а мать не считала себя виновной. Поскольку была глупа, осмелюсь это утверждать. А не виновна она лишь в той степени, что такую же или большую часть вины несут два других человека - Жорж Дантес и Барон Геккерен.
Это было хладнокровно задуманное и хладнокровно реализованное убийство.
Когда задолго до дуэли Пушкин спросил Наталью, кого она будет оплакивать, если случится дуэль со смертельным исходом между ним и Дантесом, она ответила, что будет оплакивать того, кто погибнет.
Тем самым она показала Пушкину, что если погибнет Дантес, она будет оплакивать его. То есть обвинять мужа. То есть счастливой семейной жизни конец! Вины за Н.Н. очень много, они большие, она более двух лет флиртовала с Дантесом, пренебрегая просьбами и позднее требования Пушкина, чтобы она это прекратила. Она даже встречалась с ним наедине, хотя, как утверждается, высшей степени интимных отношений между ней и Дантесом не было, но разве дело только в этом? Она флиртовала с Дантесом на глазах у всей знати Петербурга. Даже император Николай Первый написал ей, чтобы она вела себя более прилично! Она хранила письма Дантеса, вовсе не безобидные! Для чего хранила?! Для чего показала их мужу?! Долг жены и матери был ей напрочь позабыт. Но главные два убийцы Пушкина - именно Жорж Дантес и барон Геккерен.
А мои фанфики всё там же