Василий Розанов преподавал в трех уездных городках – в Брянске, в Ельце и в Белом Смоленской губернии. Во всех трех по-разному учительствовал, по-разному философствовал и по-разному жил.
Розанов об учительстве писал: «Я поражался будучи учеником в Костроме, Симбирске и Нижнем Новгороде, отчего во всех трех гимназиях учителя были явно злы, недоброжелательны, ничего не извиняли, ни с чем не мирились, и точно им удовольствие доставляло делать зло, нам, ученикам… И так я думал все годы ученичества, пока сам, став учителем, через 3–4 года сделался точь-в-точь таким же угрюмым, печальным, на всех и все сердитым учителем в мундире».
Брянск
В Брянске Розанов работал учителем истории и географии в мужской и в женской гимназиях, вел латынь. Зарабатывал в год 1410 рублей. Через пять лет работы его даже наградили за усердную службу орденом Святого Станислава 3-й степени. В целом, Розанов в Брянске жил достойно: снимал хорошую квартиру, держал прислугу, не чувствовал стеснения. Но сам город ему нравился не слишком.
Философ писал о нем: «Город был ужасающе беден и столь же ленив. Город – старинный, один из древнейших в России, но в котором к данному моменту времени осталось почти одно мещанство, т. е. домохозяева, и приезжие, т. е. чиновники и разные дельцы, “колонисты”. Он так и разделялся на две полосы: старого мещанства, незапамятной местной дедины, безграмотной и малограмотной, и, так сказать, людей американского типа, наезжих, просветителей, которые это мещанство лечили, учили, управляли им, покупали у него в лавочках провизию и табак, нанимали у него квартиры и через всё это рассеивали в его массе благодетельное жалованье, на которое, получив по мелочам в руки, эти мещане закупали всё в губернском городе и привозили к себе опять же в снедь американцам. В этом кругообороте между казначейством и лавочкой заключалась местная старая, туземная экономическая жизнь. Друг около друга терлись люди. И пыль от этого трения падала в виде манны небесной на жителей… Вообще же городок жил не склеившеюся, рассыпчатой жизнью. Жил лениво, праздно. Никому ни до кого не было дела. Жил свободно и в этом смысле радостно. Беднел. Я думаю, большинство наших маленьких городков таково же. Жителей было в нем около шестнадцати тысяч».
Среди брянских учениц Розанова была, например, Вера Гедройц. В 1930-ых она написала автобиографический роман «Лях», где изобразила Розанова (не самым приятным образом): «худого, с такими тонкими ножками, что вицмундир кажется висящим на нем, как на вешалке». Ученицы, по ее словам, даже сочинили о нем стишок: «Вот идет сюда Васютка, / Посмотреть на рожу жутко».
Чем еще интересен Брянск? Именно там Розанов начал писать свою первую книгу «О понимании». Розанов вспоминал: «Написал ее в 4 года совершенно легко, ничего подготовительно не читавши и ни с кем о теме ее не говоривши. <…> Встреть книга какой-нибудь (привет), я бы на всю жизнь остался „философом“. Но книга ничего не вызвала». Действительно, публикация не произвела нужного эффекта – того, на который философ мог бы рассчитывать. О книги говорили, что в ней Розанов, не читавший Гегеля, своим умом дошел до того же – но проще было научиться читать по-немецки. Книга и работа над ней раздражали и супругу Розанова Аполлинарию Суслову (о ней рассказывалось в предыдущей статье). Она насмехалась над работой мужа, презирала ее.
...а Вы за ширмами натравляли на меня прислугу, а воочию – всех знакомых и сослуживцев, во главе их лезли на меня и позорили ругательствами и унижением, со всяким встречным и поперечным толковали, что он занят идиотским трудом. Спросили Вы меня хоть раз, о чем я пишу, в чем мысль моя?.. Низкая Вы женщина, пустая и малодушная… Жалкая Вы, и ненавижу я Вас за муку свою. Бог Вас накажет за меня. Только когда умирать будете, когда в предсмертной муке будете томиться – пусть образ мой, который один из людей Вас понял и оценил и Вы над ним же одним насмеялись и замучили – пусть мой образ в эту предсмертную муку Вам померещится. В. В.
Из письма Розанова Сусловой
Отношения супругов становились всё более невыносимыми. Розанов писал: «Жили бесконечно плохо; мучительно, скандально; я писал тогда (в Брянске) книгу “О понимании”, а она уверена была, что у меня мелькают юбки перед глазами; несколько раз, забрав рукописи, я переходил в гостиницу». Из этого следует, что Суслова его ревновала. Как и он ее. Жизнь в браке, в любом случае, обоим казалась пыткой.
В 1886 или 1887 году (Розанов вообще часто противоречил сам себе, это одно из главнейших свойств его натуры) супруги разошлись – по словам самого В.В., «вовремя». Суслова уехала сначала в Москву, потом в Нижний Новгород. Розанов же перевелся в Елец.
Елец
Провинциальный Елец до сих пор производит благостное, приятное впечатление – с его церквями, елецким кружевом, миниатюрностью. Известна и его гимназия: там учились Бунин, Пришвин и Сергей Булгаков. Сохранился в Ельце музей Бунина. Но Бунина Розанов не застал, а вот Пришвина и Булгакова – даже учил.
Розанов вспоминал о Булгакове: «Я знал его, этого сурового марксиста, еще на гимназической скамье, в Ельце. Он был из города Ливен, сын тамошнего протоиерея. Сильный крепыш, суровый, угрюмый. Он никогда не улыбался, не шалил».
Пришвин – другое дело. Пришвин замечал: «Розанов – послесловие русской литературы. Я – бесплатное приложение». Он изобразил своего учителя в романе «Кащеева цепь». Этот великий роман воспитания начал писаться в 1922 году. Первые три звена автор опубликовал в 1924 году – и там уже мелькает Розанов, учитель по прозвищу «Козел».
На другой день, как всегда очень странный, пришел в класс Козел; весь он был лицом ровно-розовый, с торчащими в разные стороны рыжими волосами, глаза маленькие, зеленые и острые, зубы совсем черные и далеко брызгающие слюной, нога всегда заложена за ногу.
Из «Кащеевой цепи» Пришвина
Почему это Розанов? Во-первых, заметно внешнее сходство. Во-вторых, потом гимназисты обсуждают друг с другом, что у Козла есть книжка, и книжка эта внушает тайное уважение, и хоть никто ее не читал, ученики знают: посвящена она п о н и м а н и ю. Главный герой становится любимцем Козла. И товарищи по классу даже шутят: «В тебя, кажется, Козел втюрился». Пришвин вообще относился к Розанову полярно. Он до конца своей жизни много писал о нем в дневниках. Но в «Кащеевой цепи» писатель безжалостен к своему учителю. Есть там, например, эпизод, когда гимназисты идут в публичный дом. Там они узнают, что посещают заведение и многие учителя.
– А Козел тоже ходит?
– Нет, у Козла по-другому: он сам с собой.
– Как это?
Калакутский расхохотался.
Алпатов догадался, и ужасно стал ему противен Козел: нога его, значит, дрожала от этого.
Потом на уроке Козел делает Алпатову замечание. Тот отвечает: а Вы опять дрожите. В ответ на требование выйти из класса вдруг выдает: «Сам вон, обманщик и трус. Я не ручаюсь за себя, я не знаю, что сделаю, может быть, я убью». И реальный, и книжный Розановы поднимают вопрос об отчислении ученика. Из гимназии Пришвина выгоняют.
В Ельце Розанову жилось отвратительно. В 1890 году он был на грани самоубийства. В письмах той поры замечал: «Причина тоски моей – моя семейная неустроенность. Мне трудно и больно думать, что, не попытав никакого семейного и вообще личного счастья, в первую половину моей жизни, я не испытаю его, кажется, и во вторую, что мне не удастся уже по чисто внешним причинам устроить себе тихую и радостную жизнь… Сколько любви было у меня к людям, желания помогать им всегда, и теперь – одна ненависть, совершенное безучастие, одно желание – схорониться куда-нибудь, чтобы никто меня не видел и я никого не видел. Погибла моя молодость, и, кроме тревог и усталости, ничего не несу с собою в старость».
Но, как часто и бывает в жизни, самый темный час наступил перед рассветом. В январе 1888 года Розанов отправил письмо Николаю Страхову. Вряд ли он рассчитывал получить ответ, но ответ пришел – и стал началом большой славной дружбы.
Поистине, Бог наградил меня как учителем Страховым; и дружба с ним, отношения к нему всегда составляли какую-то твердую стену, о которую я чувствовал – что всегда могу на нее опереться или, вернее, к ней прислониться. И она не уронит и согреет. К молодежи я сказал бы эти слова: старайтесь среди стариков, среди пожилых вовремя запастись вот таким другом, и он сохранит вас как “талисман” Пушкина: От измены, непогоды… и проч. и проч.
Розанов о Страхове
Благодаря Страхову статьи простого учителя из Ельца начали появляться в столичных газетах – «Русском вестнике», «Московских ведомостях», «Русском обозрении». С «Легенды о Великом инквизиторе Достоевского» в «Русском вестнике» началась литературная слава Розанова. Влияние Розанова росло, его читали. И вот уже Чехов писал: «…пока мы в своих интеллигентских кружках роемся в старых тряпках и, по древнему русскому обычаю, грызем друг друга, вокруг нас кипит жизнь, которой мы не знаем и не замечаем. Великие события застанут нас врасплох, как спящих дев, и вы увидите, что купец Сидоров и какой-нибудь учитель уездного училища из Ельца, видящие и знающие больше, чем мы, отбросят нас на самый задний план, потому что сделают больше, чем мы все вместе взятые».
Но важнее всего прочего оказалось для Розанова письмо из Оптиной пустыни – от Константина Леонтьева. Они будут много общаться. О нем Розанов скажет, что это величайший мыслитель XIX века в России. Их даже похоронят рядом.
И еще одно – не менее важное, а, может быть, и важнее всего прочего. Именно в Ельце в жизни Розанова появилась главная женщина – Варвара Дмитриевна Бутягина. Это была большая, настоящая и долгая любовь. Розанов писал о ней: «Она мне нравилась. И стал весь мир нравиться». Молодые венчались тайно (Розанов не смог получить развод) 5 июня 1891 года в церкви Калабинского детского приюта на Орловской улице в Ельце. Там было много некрасивого, но красивого – больше.
«Она “отдалась мне” (до брака), когда узнала, что я “импотентен” (моя иллюзия, моя мечта, мой “страх”): тогда-то, чтобы “поддержать гаснущие силы” (мужчины) и, во-вторых, меня “утешить”, “ободрить”, она и сказала: “Вот – я твоя, и, кроме тебя, я никого и не буду любить. Мы – муж и жена”.»
В.В. – Павлу Флоренскому. Розанов хотел, чтобы эти подробности были известны
Из-за тайного венчания жить в Ельце новая семья уже не могла. И перебралась в городок Белый Смоленской губернии.
Белый
«Вы не можете себе представить, что такое г. Белый. Это две пересекающие друг друга улицы, обе уходящие в поле. Куда бы Вы ни пошли, поле не исчезает из виду, т. е. оно видно через полуразрушенные заборы сбоку. Весной концы улиц затопляются; постоянные ветры, почему-то сквозные, и мы с женой уже оставили попытки гулять, ибо не было почти ни одного раза, чтобы на другой день не были простужены, с головной болью. В течение вот уже месяца грязь стоит такая, что в церковь, за несколько шагов, приходится ездить, а идя – буквально утопаешь, несмотря на глубокие резиновые калоши. Кругом лес; сам город стоит в яме между небольшими возвышенностями. Жителей 6000. 3 церкви, из коих одна при Духовном училище. И в этой деревне – громадная, 2-х этажная прогимназия», – писал Розанов. И всё же, следом: «Лично я живу очень счастливо; очень любим и люблю; пишу и не чувствую усталости».
Именно в Белом Розанов написал цикл статей «Сумерки просвещения». В них В.В. выступил против гимназического образования. Известно, что статьи выводили из себя министра просвещения, и он немедленно требовал прекратить публикацию. Но другому человеку, гораздо более влиятельному, «Сумерки просвещения» понравились. Сергей Рачинский писал Розанову: «К. П. Победоносцев прочел Ваши «Сумерки просвещения» и отдает полную справедливость верности и глубине мыслей, выраженных в этой статье. Но он справедливо осуждает причудливость и темноту Вашего слога… Нужно, нужно вытащить Вас из Белого! Эти недостатки слога, очевидно, плод Вашего полного одиночества. Мысли, не находящие никогда случая выразиться устно, не созревают до письменной формы, всем доступной…»
Вряд ли в России был на тот момент человек более могущественный, чем Константин Победоносцев (разве что Розановым заинтересовался бы сам государь) – и коль он сказал, что нужно вытаскивать Розанова из Белого, то даже и сама судьба подчинилась его воле.
Вскоре Розановы переехали в Петербург.