Виктор сидел на корточках посреди своей комнаты и рылся в старой картонной коробке. Она давно пылилась в углу, рядом с инструментами, но сегодня, убираясь, он решил заглянуть в неё. Коробка была набита всякой всячиной: квитанциями, старыми письмами, какими-то мелочами, которые когда-то казались важными. Виктор сам не знал, что ищет. Руки наткнулись на конверт с фотографиями, и он, словно машинально, вытащил его.
— “Чё там у нас?” — пробормотал он себе под нос, больше для того, чтобы заглушить тишину.
Первое, что выпало из конверта, — фотография. Виктор сразу узнал её. Надя. Его бывшая. Снимок был старый, слегка пожелтевший. Надя на нём стояла в поле с букетом подсолнухов. Солнечные лучи освещали её лицо, и глаза у неё были такие… живые, светлые. Она тогда смеялась. Всегда смеялась.
Виктор сел прямо на пол, держа фото в руках, и будто застрял в том моменте. Сердце защемило, и он нахмурился.
— “Вот ведь, а…” — пробормотал он, чувствуя, как в груди поднялась волна, которую давно старался не замечать.
Эта фотография была сделана вскоре после их свадьбы. Ему тогда казалось, что они самые счастливые люди на свете. Надя всегда была для него чем-то… особенным. Не красавица по журнальным меркам, но ей это и не нужно было. У неё была такая доброта, такая лёгкость, что от неё теплом веяло, как от летнего солнца.
Он провёл пальцем по снимку, по её улыбке.
— “Ты ж всё прощала, Надька… Всё терпела. А я, дурак, не ценил.”
С этими словами Виктор тяжело вздохнул и облокотился на край кровати. Внутри что-то поднималось, наполняло душу горечью и тоской. Казалось, столько лет прошло, но стоило лишь одной фотографии — и всё вернулось.
Он помнил её голос. Как она говорила: “Вить, всё наладится. Всё пройдёт, главное, не опускай руки.” Надя всегда верила в него, даже когда он сам в себя не верил. А он? Он часто злился, срывался. Думал, что так будет проще, что она поймёт. А потом оказалось, что терпение не бесконечно.
Виктор взял фото в обе руки и ещё раз посмотрел на него.
— “Вот ведь… Надь. Сколько лет прошло, а я всё помню.”
С этими словами он закрыл глаза. И перед ним, как в старом фильме, начали мелькать картинки их жизни: первые дни вместе, её тихий смех, запах её духов. Всё то, что он когда-то принимал за обыденность, теперь ощущалось, как утраченный дар.
Виктор, уткнувшись взглядом в фотографию, невольно улыбнулся. Тогда всё было проще. Молодыми они были, полными сил и веры в лучшее. Надя, когда он только начал за ней ухаживать, всегда встречала его с той самой улыбкой, что и на фото. Лёгкая, теплая, как весенний ветер.
— “Ты ж, Надька, меня тогда первым выбрала, — пробормотал Виктор, усмехнувшись. — Хоть и говорили, что у тебя парней вокруг хватало.”
Он вспомнил, как увидел её на местной ярмарке. Она стояла у прилавка с яблоками, что-то обсуждая с продавцом. Косынка слегка сползла с её головы, открывая каштановые волосы. Она смеялась, и от этого смеха ему тогда, двадцатилетнему парню, будто в груди что-то оборвалось.
— “Девушка, а вас подвезти не надо?” — спросил он, собрав всё своё тогдашнее мужское обаяние.
Надя глянула на него, прищурившись, будто оценивая.
— “Ну, если вы машину к самому дому подгоните, то можно,” — сказала она, хитро улыбаясь.
— “Так ведь только велосипед есть,” — буркнул он, чувствуя, как её улыбка сбивает его с толку.
Она тогда хохотнула так, что сам продавец засмеялся. Но домой он её проводил. Правда, пешком, ведя велосипед рядом.
С этих прогулок всё и началось. Надя была простой, но не в том смысле, что скучная. Простота её заключалась в умении радоваться жизни, видеть в мелочах что-то хорошее. Она могла остановиться в поле и начать разглядывать цветы, которые он бы просто затоптал, проходя мимо. Могла найти повод для радости даже в дождливый день, когда всё вокруг выглядело серым.
— “Вить, а ты когда-нибудь нюхал дождь?” — спросила она как-то, когда они укрылись под старым деревом от ливня.
— “Чего его нюхать? Вода как вода,” — ответил он, закуривая.
— “Ну ты странный, Вить. Вот вдохни. Глубже. Слышишь, как пахнет? Это же земля оживает.”
Он тогда только усмехнулся, но вдохнул. И действительно уловил запах мокрой травы и свежести.
— “Ты у меня чудачка,” — сказал он, глядя на неё.
— “Зато ты у меня — «бурчала», — ответила Надя, и в её голосе было столько тепла. — Нам с тобой хорошо вместе.”
И было хорошо. Эти воспоминания теперь казались Виктору какими-то нереальными, как сон. Сколько они смеялись, сколько мечтали! Надя тогда была уверенна, что их счастье будет вечным. Она повторяла: “Всё у нас получится, Вить. Главное, не бояться и быть рядом.”
— “И где же я всё это растерял, Надь?” — тихо пробормотал он, убирая руку с фотографии. — “Ты ведь всё для меня тогда делала. А я…”
Виктор нахмурился, тяжело вздохнул и облокотился на кровать. Сколько он тогда не замечал её заботы. А ведь она и горячий чай ему делала, когда он весь день с железками возился, и обеды на работу собирала так, что коллеги завидовали.
Он закрыл глаза, и в памяти всплыла её фраза: “Ты не переживай, Вить. Всё плохое проходит. Главное, мы есть друг у друга.”
— “Ага, проходило… Пока ты не устала от всего этого, да?” — тихо сказал он, чувствуя, как ностальгия сменяется горечью.
Он не хотел вспоминать тот момент, когда всё пошло не так, но воспоминания уже были сильнее его.
Виктор отложил фотографию, но мысли уже унесли его туда, где всё стало рушиться. Это не случилось за день или неделю. Всё началось медленно, исподволь, как будто мелкие трещины появлялись в стене их отношений. Тогда он этого не замечал — работал в мастерской с утра до ночи, пытаясь заработать побольше, чтобы отложить на дом, машину, будущее. Он считал, что это правильно: ведь мужчина должен обеспечивать семью.
Но Надя… Она всегда говорила, что для неё важно другое.
— “Вить, зачем нам лишнее? Мы ведь можем и так жить хорошо. Главное — вместе быть.”
Он не слушал. Не из злости или упрямства, а потому что верил: сейчас он пашет, чтобы потом всё стало легче. Но это “потом” так и не наступило. Работы только прибавлялось, как и усталости.
Воспоминание снова подкатило, как горькая волна. Однажды Надя сказала:
— “Ты всё время где-то там, в мастерской своей. А дома как будто и нет тебя. Ты со мной хоть раз ужин нормальный ел за последнее время?”
Он тогда отмахнулся, ещё не сняв грязные перчатки:
— “Надь, ну началось опять. Давай ты меня пилить не будешь, ладно? Я же для нас стараюсь!”
Её глаза потемнели, но она только тихо сказала:
— “Для нас? Или уже просто по привычке, Вить?”
Он тогда лишь махнул рукой, закурил у окна и смотрел в никуда. А ведь надо было не молчать. Надо было обнять её, сказать что-то простое, что она для него важнее всего на свете. Но вместо этого он уходил в себя, как в защитную раковину, не понимая, что Надя там, снаружи, стучит в эту раковину изо всех сил.
Один за другим всплывали похожие моменты. Как она пыталась поговорить, а он избегал разговоров. Как она ставила тарелку с горячим борщом перед ним, а он даже не замечал, что её лицо уже не светится прежней теплотой.
— “Дурак, дурак я был,” — пробормотал Виктор, глядя на свои руки.
Он вспомнил, как однажды, когда всё уже подошло к краю, она впервые заплакала при нём. Её слёзы тогда его разозлили, а не тронули.
— “Надь, ну сколько можно? Всё же у нас нормально! Зачем ты это всё выдумываешь?”
Она тогда только покачала головой:
— “Ты не видишь, Вить. Не хочешь видеть. А я больше не могу бороться за нас одна.”
И он не ответил. Просто молчал. В те моменты ему казалось, что она драматизирует. А теперь, спустя годы, он понял: она боролась, пока у неё были силы. Только он этого не замечал.
— “Надь, ты бы знала, как я жалею,” — прошептал Виктор, глядя на фотографию, которая всё ещё лежала рядом.
Виктор тяжело вздохнул. Тогда, в те дни, он всё ещё думал, что разрывов между ними быть не может. “Ну ссоримся, ну ругаемся, — успокаивал себя. — У всех так бывает.” Он просто не верил, что всё может закончиться. Надя ведь всегда возвращалась, всегда находила силы обнять его, даже если он был грубым, молчаливым, даже если отмахивался.
Но однажды всё изменилось.
Он вспомнил тот день, когда, вернувшись домой после долгой смены, не услышал привычного шороха её шагов на кухне. В квартире было тихо, почти пусто. Лишь в комнате стояла её сумка, готовая к отъезду. Надя сидела на кровати, сложив руки на коленях.
— “Ты чего?” — удивился он, снимая куртку. — “Куда собралась?”
Она подняла на него глаза. Усталая, печальная, но решительная.
— “Вить, я ухожу,” — сказала она так спокойно, будто обсуждала погоду.
Виктор оторопел, потом фыркнул:
— “Опять твоё нытьё? Надь, ну хватит. Всё у нас нормально. Ты просто сама себя накручиваешь.”
Она встала, взяла сумку и посмотрела на него с такой тоской, что ему вдруг стало страшно.
— “Нет, Вить. У нас давно уже не нормально. Я для тебя как пустое место. Я пыталась… Но знаешь, человек ведь не может всё время биться в закрытую дверь.”
— “Какая ещё дверь? Ты чего несёшь? Ты дома, в тепле, сытная, всё есть. Чего тебе не хватает?”
— “Тебя, Вить. Тебя мне не хватает. Ты есть телом, но тебя давно нет душой.”
Он замолчал, не зная, что ответить. Он хотел сказать, что любит её, что всё исправится. Но вместо этого только проворчал:
— “Ну иди, раз так решила.”
Она не стала спорить. Просто надела пальто, взяла сумку и ушла, даже не хлопнув дверью. Он ещё долго стоял посреди комнаты, глядя на то место, где она только что была.
Тогда он не понял, что всё уже кончилось. Думал, что она вернётся, как делала это раньше. Что позвонит или напишет. Но Надя не вернулась. Через пару недель он узнал, что она сняла комнату в соседнем районе, начала новую жизнь.
Первые месяцы он ждал её, потом пытался найти её, поговорить. Но она не отвечала.
— “Ты ведь знала, что я упрямый, что я не сразу понимаю. Надо было сказать мне ещё что-то, ещё раз,” — выдохнул он, сжимая фото в руках.
Но Надя всё сказала. Просто он не слушал.
Виктор сидел в тишине. Время словно остановилось, оставив его одного с фотографией в руках и горькими воспоминаниями, от которых не было спасения. Он посмотрел на её улыбающееся лицо и тихо пробормотал:
— “Ты ведь столько раз пыталась. А я не слышал. Не хотел слышать.”
Его взгляд скользнул по комнате. Всё здесь было слишком правильным, слишком пустым. Виктор впервые задумался о том, сколько лет прошло, а он так и не позволил себе по-настоящему жить. Он работал, ел, спал, но будто отгородился стеной от самого себя.
Тогда, после её ухода, он пытался убедить себя, что справится, что справедливость на его стороне: “Не выдержала? Ну и ладно. Я ж не изверг, не бил её, не оскорблял.” Но это был самообман. Годы дали понять: Надя ушла не потому, что ей не хватало материального. Она ушла, потому что ему не хватало эмоционального.
Виктор взял фотографию ближе, как будто хотел разглядеть в ней что-то, что раньше упускал.
— “Ты ведь была моим светом, Надь. А я тебя потушил, как свечу.”
Он подумал о том, что она могла бы сказать сейчас. Наверное, мягко усмехнулась бы и ответила:
— “Не виню я тебя, Витя. Просто так сложилось. Но ты всё-таки постарайся что-то исправить. Хоть в себе.”
Виктор грустно усмехнулся. Это было в её духе: никогда не осуждать, всегда верить в лучшее. Он вспомнил, как однажды она сказала:
— “Ты знаешь, Вить, что добро не заканчивается? Чем больше его отдаёшь, тем больше его становится.”
Он тогда фыркнул, сочтя её слова простоватой философией. А теперь эти слова вдруг зазвучали иначе.
— “Ты ведь всегда хотела, чтобы я стал лучше. Даже после того, как ушла,” — пробормотал он, кладя фотографию рядом.
На кухне, среди старых писем и конвертов, Виктор нашёл лист бумаги. Долго раздумывая, он начал писать письмо. Не для того, чтобы отправить, а чтобы признаться в том, что никогда не мог сказать ей раньше.
— “Надюша, дорогая моя и единственная, привет!
Надь, если б ты знала, как я жалею. Не могу всё исправить, я знаю. Но хоть бы раз ещё с тобой поговорить, глядя в твои светлые глаза. Спасибо тебе, Надь. Спасибо за всё, что ты для меня делала. И за то, что, может, даже ушла вовремя. Ты мне дала больше, чем я смог понять тогда. Прости, что понял только теперь.”
Он отложил ручку и почувствовал, как стало легче. Это письмо было для него самого, а не для неё. Она его не прочитает, и, может, это даже правильно. Но, наконец, он сказал то, что носил в себе годами.
Сложив письмо, он вернул фотографию в коробку.
Когда Виктор закрыл коробку и поставил её на место, ему вдруг захотелось выйти на улицу. Он вспомнил, как Надя любила рассматривать закаты и нюхать дождь. Улыбнувшись, он надел куртку и вышел из дома.
В этот раз, впервые за долгое время, ему показалось, что он тоже услышал, как пахнет земля.