Посвящается Ричарду Симону и Вивьен Грин
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Два крошечных кораблика мчались по бескрайнему, лишенному всех видимых признаков жизни океану пурпурного цвета. Они шли так круто к ветру, – не очень стабильному северо-восточному пассату, – как только было возможно, неся столько парусов, сколько могли поднять, не рискуя их потерять, а иногда и больше, с туго натянутым такелажем. Так они неслись изо дня в день, иногда так далеко друг от друга, что могли видеть над горизонтом только верхние паруса противника, а порой на расстоянии пушечного огня, и тогда обменивались выстрелами из носовых и кормовых орудий.
Первым кораблем был "Франклин", американский капер, который нес двадцать две девятифунтовые пушки, а его преследователем был "Сюрприз", двадцативосьмипушечный фрегат, ранее принадлежавший британскому военно-морскому флоту, но теперь тоже действующий как капер, укомплектованный добровольцами. Номинально им командовал офицер на половинном жаловании по имени Томас Пуллингс, а на самом деле – его бывший командир, Джек Обри, который в списке капитанов по старшинству занимал гораздо более высокое место, чем можно было бы предположить в случае с таким небольшим и старомодным судном. Более того, корабль был совершенно необычный, поскольку, хотя он и претендовал на звание капера, его официальный, хотя и нигде не задокументированный, статус гласил: "Нанятое Его Королевским Величеством судно "Сюрприз". Он отправился в свое путешествие с целью отвезти судового хирурга Стивена Мэтьюрина в Южную Америку, чтобы он там мог вступить в контакт с теми влиятельными жителями, которые хотели сделать Чили и Перу независимыми от Испании, поскольку Мэтьюрин, помимо того, что был доктором медицины, являлся агентом разведки, исключительно хорошо подходящим для этой миссии, каталонцем по линии матери и ярым противником испанского – то есть кастильского, – гнета в своей стране.
Он действительно был противником угнетения во всех его формах и в юности поддерживал "Объединенных ирландцев" (его отец был ирландским офицером-католиком на испанской службе) во всем, кроме восстания 1798 года; но больше всего на свете, всей душой, он ненавидел тиранию Бонапарта и, чтобы помочь положить ей конец, с готовностью предлагал свои услуги британскому правительству, причем услуги совершенно безвозмездные, что исключало любые ассоциации со зловещим словом "шпион", означавшим подлого негодяя, нанятого министерством иностранных дел для доносительства на своих друзей, – словом, которое в его ирландском детстве ассоциировалось с именем Иуды, днем которого была среда, предшествовавшая Страстной пятнице.
Его нынешнее предприятие, возобновленное после длительного перерыва, вызванного предательским доносом, отправленным из Лондона в Мадрид, приносило ему величайшее удовлетворение, поскольку его успех не только ослабил бы двух угнетателей, но и вызвал бы крайний гнев и разочарование в определенном отделе французской военной разведки, который пытался организовать аналогичный заговор, хотя и с той разницей, что независимые правительства Южной Америки должны были бы в случае успеха испытывать любовь и стратегически ценную благодарность к Парижу, а не к Лондону.
С тех пор как они покинули полинезийский остров Моаху в погоне за "Франклином", у него было много других поводов для удовлетворения. Один из них заключался в том, что американское судно решило положиться на свои замечательные способности идти очень круто к ветру, следуя как раз тем курсом, который вел их прямо к месту назначения; другая состояла в том, что, хотя его штурман из Нантакета, ветеран плаваний в Тихом океане, управлялся с ним с необычайным мастерством и делал все, что в его силах, чтобы оторваться от преследователя или скрыться от него под покровом ночной темноты, ни его хитрость, ни мастерство мореплавателя не могли сравниться с талантами Обри в этой области. Если "Франклин" в темноте спускал за борт плот с зажженными на нем фонарями, при этом погасив свои огни и изменив курс, то при свете следующего дня "Сюрприз" все так же висел у него на хвосте, потому что Джек Обри обладал таким же чутьем, таким же чувством времени и гораздо большим военным опытом.
Доктор также был доволен потому, что каждое последующее полуденное наблюдение показывало, что они спускаются к экватору и приближаются примерно на триста или более километров к Перу, – стране, которая ассоциировалась у доктора Мэтьюрина не только с ее возможной независимостью, но и с растением коки, кустарником, высушенные листья которого он, как и перуанцы, любил жевать как средство от умственных или духовных расстройств, физической или интеллектуальной усталости, а также в качестве источника доброжелательности и общего благополучия. Однако где-то южнее тропика Козерога крысы съели все его запасы. Листья коки нельзя было купить в Новом Южном Уэльсе, где "Сюрприз" провел несколько унылых недель, и он с нетерпением ждал возможности пополнить запасы. С тех пор, как доктор в последний раз получал весточку от жены, – письма достигли их у острова Норфолк, – его терзала глубокая тревога за нее, и листья коки могли бы, по крайней мере, рассеять иррациональную часть этого чувства. Они чудесно обостряли ум, и он радовался возможности ощутить этот знакомый вкус, онемение во рту и горле и душевное спокойствие, которое называл "волшебной отрешенностью", – свободой, для которой не был нужен ни алкоголь, это прибежище отчаявшихся, ни даже его старая привычка, опиум, против использования которого было достаточно медицинских и даже, возможно, моральных соображений.
Едва ли это была та тема, которую стал бы обсуждать такой сдержанный, замкнутый и по-настоящему скрытный человек, как Стивен Мэтьюрин, и хотя мысль об этом мелькнула у него в голове, когда на волне из-под носа корабля на мгновение показалась зеленая водоросль, своему спутнику он сказал лишь следующее:
– Для меня большое удовольствие смотреть на океан, когда он имеет цвет, очень близкий к цвету молодого вина, – некоторых сортов молодого вина, – выходящего из-под пресса.
Он и Натаниэль Мартин, помощник судового хирурга, стояли на носу фрегата, в треугольном закутке чуть ниже и впереди бака, в самой передней части корабля, откуда выходил бушприт, где находился матросский гальюн и где врачи меньше всего путались под ногами не только у матросов, которые управляли парусами, чтобы уловить как можно большую силу ветра, но и, прежде всего, у канониров, которые обслуживали два носовых орудия, направленных почти прямо вперед. Расчетами, о которых идет речь, командовали сам капитан Обри, который наводил и стрелял из длинного медного девятифунтового орудия с наветренной стороны, носившего прозвище "Вельзевул", и капитан Пуллингс, управлявший пушкой, расположенной с подветренного борта. У них обоих был почти одинаковый стиль стрельбы, что неудивительно, поскольку капитан Пуллингс был одним из мичманов еще на первом судне, которым Джек командовал давным-давно, в Средиземном море, и научился у него всему практическому артиллерийскому делу. Теперь они очень тщательно наводили свои орудия на марса-реи "Франклина", чтобы перебить фалы, бакштаги и любые другие снасти на уровне грот-рея и даже, если повезет, повредить сам грот-рей или, в любом случае, чтобы как-то задержать продвижение судна без ущерба для его корпуса. Не было никакого смысла портить будущий приз, а "Франклин", казалось, обязательно должен был быть захвачен в ближайшее время, – возможно, даже сегодня, поскольку "Сюрприз" заметно нагонял. Расстояние между кораблями теперь составляло меньше километра, и Джек с Пуллингсом каждый раз дожидались, когда фрегат будет в самой высокой точке волны, чтобы отправить свой снаряд над водной гладью.
– Однако капитану это не нравится, – заметил Мэтьюрин, имея в виду винный цвет моря. – Он говорит, что это противоестественно. Ему знаком такой цвет, который мы все иногда видели в Средиземном море; его и волнение это не очень беспокоит, – оно встречается не так уж редко, – но вот цвет и волнение, вместе взятые...
Грохот орудия капитана, за которым почти без паузы последовал выстрел пушки Пуллингса, заставил его замолчать, и дым и тлеющие обрывки пыжа пронеслись над их головами; но еще до того, как их отнесло в подветренную сторону, Стивен поднес к глазам подзорную трубу. Он не смог разглядеть полет ядра, но через несколько секунд увидел, как в марселе "Франклина" появилась очередная дыра. К своему изумлению, он также увидел, как из подветренных шпигатов вражеского корабля ударила струя воды, и услышал над собой крик Тома Пуллингса:
– Они сбрасывают воду, сэр!
– А что это значит? – тихо спросил Мартин. Он обратился не к самому опытному эксперту, поскольку доктор Мэтьюрин был исключительно сухопутным животным, но в данном случае Стивен мог со знанием дела ответить, что "они сливают за борт пресную воду, чтобы облегчить судно и ускорить его ход".
– А может, – добавил он. – они также выбросят в море пушки и шлюпки. Я такое уже видел.
Восторженные крики всех членов команды "Сюрприза", находившихся в носовой части корабля, подтвердили, что он это снова сможет увидеть; понаблюдав за первыми всплесками, он передал подзорную трубу Мартину.
Лодки полетели за борт, как и орудия. Но не все пушки оказались в море. Когда скорость "Франклина" увеличилась, два его кормовых орудия выстрелили одновременно, и клубы белого дыма потянулись в кильватере.
– Как неприятно, когда в тебя стреляют, – сказал Мартин, стараясь занимать как можно меньше места. Пока он говорил, одно ядро с оглушительным треском ударило в правый становой якорь позади них, и его острые осколки вместе со вторым ядром срезали почти весь такелаж фор-брам-стеньги. Стеньга со всеми парусами падала довольно медленно, обломки рангоута летели направо и налево, и носовые орудия "Сюрприза" еще успели ответить, попав обоими выстрелами в корму "Франклина". Но прежде чем расчеты Джека или Пуллингса успели перезарядить орудия, их накрыло парусом, и в тот же момент все матросы на корме закричали: "Человек за бортом!". Корабль развернуло носом к ветру, и все его паруса беспорядочно затрепетали. "Франклин" выстрелил из одного орудия, которое выпустило огромное облако дыма и издало ужасный грохот. Но он потонул в реве капитана Обри:
– Паруса на гитовы! – вынырнув из-под паруса, он крикнул: – Где?
– По левому борту, сэр! – закричали несколько матросов. – Это мистер Рид.
– Продолжайте, капитан Пуллингс, – сказал Джек, срывая с себя рубашку и ныряя в море.
Он был отличным пловцом, лучшим на корабле, и время от времени, как тюлень, высоко высовывался из воды, чтобы проверить направление. Мистер Рид, четырнадцатилетний мичман, и раньше-то мог лишь держаться на плаву, а когда потерял руку в бою, то вообще избегал бывать в воде. К счастью, оставшейся рукой он крепко уцепился за прутья клетки для кур, брошенной ему со шканцев, и, хотя он промок насквозь и был весь в ссадинах, но вполне владел собой.
– О, сэр, – закричал он еще метров за пятнадцать. – о, сэр, мне так жаль, о, как я надеюсь, что мы не упустим приз.
– Вы ранены? – спросил Джек.
– Ничуть, сэр... Но мне так жаль, что вам пришлось...
– Тогда хватайтесь за мои волосы, – Они у капитана были длинными и уложены в пучок. – и забирайтесь мне на спину. Слышите?
Время от времени на обратном пути к кораблю Рид шептал Джеку на ухо извинения или выражал надежду, что они не сильно отстали от своей добычи; но он часто захлебывался соленой водой, потому что Джек теперь плыл против ветра и волн и с каждым гребком погружался все глубже.
На борту Рида приняли не так холодно, как можно было ожидать: во-первых, все его уважали, а во-вторых, любому моряку было ясно, что его спасение на самом деле не помешало погоне за призом: независимо от того, упал Рид за борт или нет, нужно было заменить разбитый салинг и поднять новый рангоут, паруса и снасти, прежде чем фрегат смог бы продолжить свой путь. Те несколько человек, которые не были слишком заняты на носу корабля, бросили ему канат, подняли его на борт, с неподдельной добротой спросили, как у него дела, и передали его Саре и Эмили Свитинг – двум маленьким, очень черным девочкам, спасенным с отдаленного острова в Меланезии и прикрепленным доктором Мэтьюрином к судовому лазарету, – чтобы они его отвели вниз, дали сухую одежду и чашку чая. И когда он уходил, даже Неуклюжий Дэвис, которого капитан спасал дважды и который часто недолюбливал тех, кто делил с ним это отличие, крикнул:
– Это я бросил вам клетку, сэр. Швырнул ее за борт, ха-ха-ха!
Что же касается капитана, то он уже совещался с боцманом, мистером Балкли, и единственные поздравления, которые он получил, были от Пуллингса, который сказал:
– Ну что ж, вы снова это сделали, сэр, – и отправился наблюдать за установкой блока фор-стеньги.
Джек большего и не ожидал, ведь даже это ему было не нужно: за время своей службы в море он вытащил из воды столько людей, что не придавал этому особого значения. Те, кто, как Бонден, его рулевой, Киллик, его стюард, и еще несколько человек, служили с ним с самого первого его судна, так часто видели, как он это делает, что это казалось естественным: какой-то проклятый болван свалился в воду, а шкипер его выловил. А волонтеры и контрабандисты, составлявшие большую часть остальной команды, переняли невозмутимость своих товарищей.
В любом случае, все они были слишком заняты приведением фрегата в порядок, чтобы предаваться абстрактным размышлениям. И сторонним наблюдателям, таким как Мэтьюрин и его помощник, было приятно видеть ту напряженную, точно рассчитанную и почти бесшумную энергичность, с которой работала эта команда высококвалифицированных моряков, которые хорошо знали, что нужно делать, и выполняли свою работу с искренним рвением. Судовые врачи, выбравшись из-под фор-стень-стакселя, спустились вниз и обнаружили, что Рид совершенно здоров, а девочки кормят его сухарями, положенными для обитателей лазарета; и теперь они наблюдали за напряженной работой со шканцев, где протекала обычная жизнь корабля: Вест, вахтенный офицер, был на своем посту с подзорной трубой под мышкой, а рулевые вместе со старшиной стояли у штурвала.
– Перевернуть склянку и ударить в колокол, – громким официальным голосом приказал старшина рулевых.
Рядом, конечно, не было никого, кто мог бы выполнить этот приказ, поэтому он сам перевернул склянку и направился к колоколу. Но проходы вдоль обоих бортов были заняты рангоутом, такелажем и десятками напряженно работавших матросов, и ему пришлось спуститься на шкафут и пробираться между плотниками, которые трудились, обливаясь потом, под солнцем, которое уже наполовину поднялось и припекало с неба, напоминавшего по цвету медь. Они готовили не только новый салинг, но и шпор новой брам-стеньги. Эта группа целеустремленных людей, работавших на пределе возможностей на качающейся палубе корабля, орудовала острыми инструментами и еще более остро реагировала на любые помехи со стороны. Но старшина рулевых был старым упрямым служакой, который плавал еще с Нельсоном на "Агамемноне" и "Вангарде". Его не остановила бы какая-то шайка плотников, и вскоре колокол отсчитал четыре склянки. Старшина вернулся, сопровождаемый ругательствами, и привел с собой двух рулевых, которые должны были сменить товарищей у штурвала.
– Мистер Вест, – спросил Стивен. – как вы думаете, мы будем сегодня обедать?
Выражение лица мистера Веста было трудно прочесть: отсутствие части носа, отмороженной к югу от мыса Горн, придавало его мягкому, добродушному, довольно глуповатому лицу несколько злобный вид, который еще усиливался мрачными размышлениями, которым он предавался в последнее время.
– А, да, – рассеянно ответил он. – Если мы не находимся в бою, то в полдень, после ежедневных замеров высоты солнца, всегда звучит сигнал к обеду.
– Нет, нет. Я имел в виду нашу церемонию в кают-компании.
– Да, разумеется, – сказал Вест. – Когда Рид свалился за борт, а противник, как раз когда мы его уже настигали, остановил наше продвижение и скрылся из виду, это вылетело у меня из головы. Эй, на мачте, – крикнул он. – Что видишь?
– Немного, сэр, – донесся голос сверху. – На юго-востоке сплошная дымка, оранжевая какая-то, но иногда я вроде бы различаю что-то, похожее на брам-стеньги.
Вест покачал головой, но продолжил:
– Нет, нет, доктор, не беспокойтесь насчет нашего обеда. Повар и стюард на скорую руку приготовили его, и, хотя, возможно, немного позже, но я уверен, что мы его съедим, – вон, видите, салинг уже поднимают. Сейчас начнут устанавливать стеньгу.
– Ах, вот как? Из такого хаоса уже родился порядок?
– Конечно, не сомневайтесь. И насчет обеда не переживайте.
– Не буду, – сказал Стивен, который воспринимал то, что моряки говорили ему о корабельных делах, с той же простотой, с какой они воспринимали то, что он рассказывал им об их здоровье. "Примите эту пилюлю", говорил он, "и вы сразу пойдете на поправку", и они, зажав носы (потому что он часто использовал асафетиду), с усилием проглатывали предложенный шарик, вздыхали и сразу чувствовали себя лучше. Поэтому успокоенный Стивен сказал Мартину:
– Давайте совершим утренний обход, – и спустился вниз.
Вест, оставшись в одиночестве, вернулся к своему собственному беспокойству, хотя это не очень подходящее слово для описания его тревоги о будущем и озабоченности настоящим. Капитан Обри начал это столь часто прерывавшееся плавание со своим старым товарищем по кораблю Томом Пуллингсом в качестве первого лейтенанта и двумя отставными офицерами, Вестом и Дэвиджем, в качестве второго и третьего. Он знал их только как опытных моряков, но ему было известно, что приговоры, вынесенные им военным трибуналом, считались на флоте чрезвычайно суровыми (Вест был отправлен в отставку за дуэль, а Дэвидж – за то, что подписал счета казначея-мошенника, не проверив их) и что восстановление в звании было их главной целью в жизни. До недавнего времени они были на верном пути к этому, но когда "Сюрприз" находился в полутора тысячах километров от Сиднейской бухты, направляясь на восток через Тихий океан, выяснилось, что старший мичман по фамилии Оукс спрятал на складе канатов молодую женщину, в результате чего почти все офицеры, за исключением доктора Мэтьюрина, повели себя крайне недостойно. Ее немедленный брак с Оуксом освободил ее в том смысле, что она больше не была высланной заключенной, которую могли снова посадить в тюрьму, но это не освободило ее от прелюбодейных желаний, преследований и ревности со стороны членов команды. Вест и Дэвидж вели себя хуже всех, и капитан Обри, поздно осознавший всю серьезность ситуации, сказал им, что, если они не прекратят эту открытую вражду, которая сеет раздор в команде и хаос на корабле, он вышвырнет их на берег, где они навсегда распрощаются с надеждой на восстановление на флоте.
Дэвидж был убит в недавнем бою, в результате которого полинезийский остров Моаху, по крайней мере номинально, стал частью Британской империи, а Оукс отправился в Батавию со своей Клариссой на борту захваченного приза, но капитан Обри до сих пор ничего не сказал. Вест не знал, принесли ли его усердие на подступах к Моаху и в продвижении карронад по пересеченной местности, а также скромное участие в самой битве, прощение, или же его ждало увольнение, когда корабль достигнет Перу. Эти мыли крайне его мучили, а сейчас он к тому же был уверен, что ценный приз, часть вознаграждения от которого досталась бы и ему, даже если бы его позже уволили, почти наверняка ускользнул. Они ни за что не догонят капера до наступления темноты, а в этой туманной, безлунной тьме он мог пройти больше ста километров, и они бы никогда его больше не увидели.
Это было одной из причин беспокойства, терзавшего его душу; другой причиной было то, что этим утром капитан Обри назначил Грейнджера, бакового матроса из вахты правого борта, на вакантное место, образовавшееся после смерти Дэвиджа, – точно так же, как он продвинул молодого парня по имени Сэм Нортон на место Оукса. Вест признавал, что Грейнджер был отличным моряком, шкипером, который командовал бригом, ходившим в Гвинею, пока его не захватили два пиратских судна у мыса Спартель, но этот человек ему совсем не нравился. Он уже знал, каково это – делить кают-компанию с офицером, которого терпеть не можешь, видеть его за каждым приемом пищи, слышать его голос; и теперь казалось, что ему придется пережить это тяжелое испытание еще раз, – по крайней мере, на всем протяжении Тихого океана. И более того, он чувствовал, что кают-компания и шканцы, особенные места на военном корабле, не только священны сами по себе, но и придают некую святость их законным обитателям, привилегированным существам. Он ощущал это очень остро, хотя ему было трудно выразить это словами; и теперь, когда Дэвидж погиб, ему не с кем было это обсудить. Пуллингс был сыном мелкого фермера-арендатора; Адамс, хотя и исполнял обязанности казначея, был всего лишь секретарем капитана; а Мартин, похоже, не придавал большого значения ни семейным узам, ни классовым различиям. Доктор Мэтьюрин, который был близким другом капитана и почти все время жил с ним, был незаконнорожденным, и с ним нельзя было обсуждать эту тему. Хотя, даже если бы Вест был в большом почете у своего командира, было бы совершенно бесполезно предполагать, что, если требовалось повысить в должности баковых матросов, как в данном случае, их назначали бы помощниками штурмана, которые жили вместе с мичманами, чтобы сохранить неприкосновенность кают-компании. Бесполезно было на это надеяться, потому что Джек Обри принадлежал к старому военно-морскому флоту, в котором старший помощник капитана на угольном судне, такой как Джеймс Кук, мог умереть в почетном звании капитана, а баковый матрос, такой как Уильям Митчелл, мог начать свою карьеру с порки перед всем флотом, а закончить ее вице-адмиралом. Капитану были чужды идеи современного флота, в которой офицер, если хотел продвинуться по службе, должен был не только сдать экзамен на лейтенанта, но и быть настоящим джентльменом.
Доктору Мэтьюрину и его помощнику нужно было лечить обычные болезни моряков и перевязать несколько ран, полученных не в недавнем сражении, которое оказалось безжалостным истреблением противника, попавшего в ловушку в узком скалистом ущелье, а в ходе продвижения орудий, которые пришлось таскать вверх и вниз по заросшему джунглями горному склону. У них также был один интересный случай с матросом, который, чувствуя себя на суше не так уверенно, как на море, упал на заостренный конец срезанного бамбука, из-за чего воздух проник в полость его грудной клетки, в плевру, что оказало странное воздействие на одно легкое. Они долго обсуждали это на латыни, к большому удовольствию обитателей лазарета, которые с серьезным видом поворачивали головы от одного говорившего к другому, время от времени кивая, в то время как сам пациент скромно опускал глаза, а лицо Падина Колмана, говорившего почти только по-ирландски санитара и слуги доктора Мэтьюрина, принимало благоговейное выражение, будто он находился в церкви.
Они так и не услышали приказов, которыми сопровождалось поднятие новой брам-стеньги, что было непростым делом на такой высоте и при таком волнении; не услышали они и крика "Опускай!", когда помощник боцмана, стоявший на верхушке стеньги, забил шлагтов, прикрепив ее к лонга-салингу. Они не стали свидетелями и решения задачи по закреплению длинной стеньги, чрезвычайно трудной, потому что, хотя перед ее подъемом на верхушке стеньги были закреплены ванты, за которыми последовали бакштаги, лось-штаги и сам штаг, все они должны были быть надежно закреплены, натянуты и обтянуты одновременно со всей возможной быстротой, так чтобы они оказывали одинаково сбалансированное воздействие спереди, сзади и с обеих сторон. Подъем брам-рея со всеми его принадлежностями также остался ими незамеченным, как и очередная типичная флотская противоречивость: хотя по традиции и согласно здравому смыслу только самые легкие из марсовых выходили на фор-брам-рею, чтобы поднять парус, на этот раз, как только он был распущен, закреплен и поднят, капитан, весивший верных сто килограмм, взлетел туда с подзорной трубой, чтобы окинуть взглядом тот смутный горизонт, который еще можно было различить сквозь сгущающуюся дымку.
Но врачи и их пациенты услышали радостные возгласы, сопровождавшие возвращение судна на прежний курс, и они почувствовали крен, когда оно стало резво набирать ход, в то время как все эти смешанные звуки – шелест ветра в снастях и плеск воды, струящейся вдоль борта, – снова приобрели настойчивые нотки, характерные для корабля, ведущего преследование.
Почти сразу после того, как "Сюрприз" вошел в привычный ритм, рассекая волны этого странного цвета, матросов свистали к обеду, и среди обычных криков и стука мисок, сопровождавших эту церемонию, Стивен вернулся на шканцы, где с наветренной стороны у поручня стоял капитан, пристально глядя на восток; он почувствовал присутствие Стивена и подозвал его к себе.
– Я никогда не видел ничего подобного, – сказал он, кивая на море и небо.
– Сейчас оно гораздо темнее, чем было, когда я спускался вниз, – сказал Стивен. – И теперь все вокруг пронизывает темно-янтарный свет, будто на полотне сошедшего с ума Клода Лоррена.
– Измерить высоту солнца в полдень мы, разумеется, не смогли, – сказал Джек. – Горизонта не было, и солнца, которое можно было бы к нему привязать, тоже. Но что меня действительно озадачивает, так это то, что время от времени, совершенно независимо от волнения, море вздрагивает: морщится, как будто шкура на спине лошади, когда вокруг летают мухи. Вот. Вы видели? Небольшая тройная складка на поднимающейся волне.
– Да, видел. Это очень странно, – ответил Стивен. – Можете ли вы это как-то объяснить?
– Нет, – сказал Джек. – Я никогда о таком не слышал. – Он задумался на несколько минут. При каждом поднятии носа фрегата брызги долетали до кормы. – Но, не говоря уже обо всем этом, – продолжал он. – я закончил черновик своего официального донесения сегодня утром, до того, как мы подошли на расстояние выстрела, и был бы вам чрезвычайно обязан, если бы вы просмотрели его, вычеркнули ошибки и подправили стиль, добавив несколько великолепных выражений, прежде чем мистер Адамс перепишет все копии набело.
– Конечно, я поработаю над стилем, насколько это в моих силах. Но почему вы говорите "копии" и почему так торопитесь? Ведь Уайтхолл на другом краю земли от нас.
– Потому что в этих водах мы в любой день можем встретить китобойное судно, возвращающееся домой.
– Разве? И в самом деле? О, разумеется. Очень хорошо, я приду, как только с нашим обедом будет покончено должным образом. И я тоже напишу Диане.
– Вашим обедом? А, конечно. Надеюсь, он пройдет отлично. Вам, несомненно, очень скоро нужно будет переодеваться, – Сомневаться, действительно, не приходилось, потому что появился его стюард Киллик, который также присматривал за доктором Мэтьюрином на официальных мероприятиях. Он остановился на почтительном, как он считал, расстоянии, устремив на них свой недовольный, неодобрительный взгляд. Стюард плавал с ними много лет, в любом климате, и, хотя его нельзя было назвать ни особенно умным, ни вообще приятным в общении, он, просто благодаря убежденности в своей правоте, приобрел влияние, которого оба побаивались. Киллик кашлянул. – И если вы увидите мистера Веста, – добавил Джек. – пожалуйста, передайте ему, что я хотел бы поговорить с ним пару минут. Очень надеюсь, что обед пройдет отлично, – крикнул он вдогонку Стивену.
Торжественный обед, о котором шла речь, был организован для того, чтобы поприветствовать Грейнджера, теперь уже мистера Грейнджера, в кают-компании; Стивен тоже надеялся, что все пройдет хорошо, и, хотя обычно он ел вместе с Джеком Обри в его каюте, на этот раз он намеревался занять свое место в кают-компании, поскольку официально корабельный хирург был офицером, и его отсутствие могло быть воспринято как неуважение. Грейнджера, сдержанного, замкнутого человека, очень уважали на борту, потому что, хотя он и не служил на "Сюрпризе" в те героические дни, когда он, действуя в качестве капера, отбил испанское судно, груженное ртутью, захватил американское рейдерское судно и увел фрегат "Диана" из гавани Сент-Мартинс, он был хорошо известен, по крайней мере, половине экипажа. Он присоединился к команде в начале этого путешествия, по очень настоятельной рекомендации своих земляков из Шелмерстона, порта, который обеспечил "Сюрприз" десятками первоклассных моряков, любопытного маленького городка на западном побережье, где население было очень склонно к контрабанде, каперству и посещению часовен. Часовен было почти столько же, сколько и трактиров, а Грейнджер был старейшиной в конгрегации траскиитов, которая собиралась по субботам в строгом, унылого цвета здании за канатным заводом. Хотя взгляды траскиитов были противоречивыми, он и несколько более молодых матросов, которые прибыли с ним, чувствовали себя, как дома, на борту "Сюрприза", который представлял собой настоящий ковчег, полный всякого рода сектантов, включая браунистов, сетиан, арминиан, магглетониан и некоторых других, как правило, проявлявших общую терпимость, присущую всем морякам, когда они были в море, и всегда – решительную ненависть к церковной десятине, когда они сходили на берег. Стивен был хорошо знаком с ним как с сослуживцем и, прежде всего, как с пациентом (два случая тропической лихорадки, перелом ключицы) и ценил многие его качества; но он очень хорошо знал, как такой человек, достойный и уверенный в себе в своем кругу, может страдать, попав в новое окружение. Пуллингс был воплощением доброты, и Адамс тоже; но одной доброты было бы недостаточно для такого ранимого человека, как Грейнджер. Мартин, конечно, всегда имел добрые намерения, но он часто проявлял больше симпатии к чувствам птиц, чем людей, и его собственное благополучие, похоже, сделало его довольно эгоистичным. Несмотря на то, что он плавал в качестве помощника Стивена, на самом деле он был священником, и Джек недавно передал ему пару приходов, пообещав, что, когда все будет улажено, он получит еще и третий; Мартин знал об этих приходах все и постоянно обсуждал их, обдумывая различные способы сбора десятины или ее эквивалентов и улучшении урожая на церковных землях. Но еще хуже, чем эти скучные разговоры, было самодовольство, которого Стивен никогда раньше не замечал в Мартине, ведь еще несколько лет назад тот, будучи совсем нищим, не умел быть занудой. В Весте он был не уверен, ведь в нем тоже произошла перемена: угрюмый, раздражительный, грызущий ногти Вест, которого он видел сейчас, был совсем не похож на жизнерадостного молодого человека, который так любезно и терпеливо катал его на веслах по Ботани-Бей в поисках водорослей.
– О, мистер Вест, – сказал он, открывая дверь кают-компании. – Пока я не забыл, капитан хотел бы перекинуться с вами парой слов. Думаю, он сейчас в своей каюте.
– Господи Иисусе, – взволнованно воскликнул Вест, а затем, опомнившись, добавил: – Благодарю вас, доктор. – Он бросился в свою каюту, надел лучший сюртук и поспешил вверх по трапу.
– Входите, – крикнул Джек.
– Мне сказали, что вы хотели меня видеть, сэр.
– О, да, мистер Вест, но я вас надолго не задержу. Отодвиньте эти папки в сторону и садитесь на рундук. Я собирался поговорить с вами раньше, но был так поглощен бумажной работой, что изо дня в день откладывал этот разговор. Я просто хотел сказать вам, что был полностью удовлетворен вашим поведением во время нашего пребывания на Моаху, а особенно вашими усилиями по подъему карронад на эту адскую гору. Вы проявили себя отличным офицером. Я упомянул об этом в своем официальном донесении; полагаю, что если бы вы еще и получили ранение, то могли бы быть вполне уверены в восстановлении в звании. Может быть, в следующий раз вам повезет больше.
– О, я сделаю все, что в моих силах, сэр, – воскликнул Вест. – Руку или ногу, что угодно... И могу я сказать, что бесконечно благодарен вам за то, что вы упомянули обо мне, сэр?
– Мистер Грейнджер, добро пожаловать в кают-компанию, – сказал Том Пуллингс, в своей форме выглядевший просто великолепно. – Вот ваше место, рядом с мистером Вестом. Но сначала, господа, давайте выпьем за здоровье мистера Грейнджера.
– Будьте здоровы! Вот это верно! Ура! Добро пожаловать! – закричали остальные четверо, опустошая свои бокалы.
– Сердечно вас всех благодарю, джентльмены, – сказал Грейнджер, усаживаясь за стол в приличном синем сюртуке, позаимствованном у своего кузена-плотника. Его загорелое лицо побледнело, приняв суровое и мрачное выражение.
Но его суровость не смогла противостоять доброжелательности Пуллингса и Стивена, не говоря уже о неожиданно хорошем, даже счастливом настроении Веста, которое проявлялось в необычайной и при этом совершенно дружелюбной словоохотливости. Он превзошел сам себя, рассказывая анекдоты и шуточные стихи, а когда не загадывал загадки, то смеялся. Не было никаких сомнений, что Грейнджер был доволен оказанным ему приемом: он ел с аппетитом, улыбался, пару раз даже рассмеялся; но Мэтьюрин видел, как его быстрые нервные глаза все время перебегают с тарелки на тарелку, наблюдая за тем, как офицеры поглощают свой обед, расправляются с хлебом и пьют вино. Однако к тому времени, как на столе появился пудинг и все стали произносить тосты, его беспокойство улетучилось: Грейнджер присоединился к песне "Прощайте, прекрасные испанские леди" и даже предложил исполнить "Когда однажды летним утром я вышел в поле погулять".
– Судя по тому, что доносилось сюда, на палубу, – сказал Джек, когда Стивен присоединился к нему за чашкой кофе. – ваш обед прошел довольно весело.
– Все прошло так хорошо, как я и надеялся, – сказал Стивен. – Мистер Вест был в прекрасном расположении духа: шутки, загадки, ребусы, подражание знаменитым флотоводцам, песни. Я и не знал, что он может быть душой компании.
– Очень рад это слышать, – ответил Джек. – Однако, Стивен, вы выглядите уставшим.
– Так и есть. Тем более что я впервые вышел на палубу подышать свежим воздухом: вид океана привел меня в ужас. Я спросил Бондена, часто ли так бывало. Он только покачал головой и пожелал, чтобы мы все дожили хотя бы до воскресенья. А что вы думаете, Джек? Есть ли какие-то предположения?
– Я размышлял над этим почти все время, пока шел ваш пир, достойный Навуходоносора, и не могу припомнить, чтобы когда-либо видел или читал о чем-либо подобном. Ума не приложу, что бы это все значило. Когда вы ознакомитесь с моим черновиком, возможно, мы могли бы снова подняться на палубу и посмотреть, сможем ли мы в чем-нибудь разобраться.
Джек всегда чувствовал себя неловко, когда читали его официальные донесения, и постоянно мешал читающему, бормоча:
– Боюсь, этот пассаж о лафетах карронад написан не очень изящно... Это, как вы понимаете, всего лишь черновик, совсем не отшлифованный... Все, что противоречит грамматике или вам не совсем нравится, пожалуйста, зачеркните... Я никогда не умел обращаться с пером...
Но по прошествии стольких лет Стивен обращал на него не больше внимания, чем на мелкий ирландский дождь. Голос Джека на заднем плане, крен корабля и плеск волн о наветренный борт не мешали ему сосредоточиться, пока он читал краткое донесение, выдержанное в характерном, безличном стиле офицеров военного флота: "Сюрприз", следовавший на восток в соответствии с инструкциями Их Светлости, в 28°31' южной широты, 168°1' восточной долготы встретил посыльную шхуну из Сиднея с официальной информацией о том, что жители острова Моаху воюют друг с другом и что британские моряки подвергаются жестокому обращению, а их корабли задержаны; капитану Обри надлежало разобраться в ситуации, поддержав ту сторону, которая с большей вероятностью признает британский суверенитет. В связи с этим он немедленно взял курс на Моаху, остановившись только в Анамуке, чтобы запастись водой и провизией; здесь он обнаружил китобойное судно "Дейзи", недавно прибывшее из Моаху, капитан которого, мистер Уэйнрайт, сообщил ему, что конфликт между вождем северной части Моаху и королевой южной части осложнился благодаря присутствию на стороне вождя группы французских наемников и капера под американским флагом "Франклин", которым командовал другой француз, некий месье Дютур, находящийся в союзе с вождем. Таким образом, руководствуясь этой информацией, капитан Обри со всей возможной поспешностью направился в Пабай, северный порт на Моаху, в надежде застать "Франклин" на якоре. Его там не оказалось, поэтому, освободив задержанный британский корабль "Трулав" вместе с уцелевшим экипажем и уничтожив французский гарнизон, при чем были потеряны один офицер убитым и двое матросов ранеными, он поспешил в южную гавань, которая вот-вот должна была подвергнуться нападению северного вождя со стороны гор и, вероятно, каперского судна с моря. "Сюрприз" подоспел вовремя, и его команде удалось нанести поражение сухопутным войскам северных племен без потерь еще до прибытия капера, а капитан Обри получил заверения в готовности королевы быть верной союзницей Его Величества". Далее следовал более подробный отчет о двух боях, а потом в письме говорилось о появлении на следующее утро "Франклина", уступающего "Сюрпризу" в вооружении, его бегстве и надежде капитана Обри на то, что, несмотря на его отличные мореходные качества, вражеское судно вскоре может быть захвачено.
– Мне кажется, что это прекрасный образец четкого морского стиля, – сказал Стивен, закрывая папку. – Превосходно подойдет для Уайтхолла, за исключением нескольких замечаний, которые я сделал карандашом на полях. И я понимаю, почему Вест был так счастлив.
– Да, я считаю, что он этого заслужил; и, возможно, я немного преувеличил, потому что мне было так жаль Дэвиджа. Благодарю вас, Стивен. Поднимемся на палубу?
Зрелище было действительно мрачное и зловещее: небо было полностью скрыто тучами, а рассеянное свечение, теперь скорее оранжевое, чем темно-янтарное, озаряло беспорядочно бурлящее море, испещренное, насколько хватало глаз (а это было немногим более пяти километров), бурунами, которые должны были быть белыми, но на самом деле были неприятного кисловато-зеленого оттенка, наиболее заметного в волне, исходящей от носа фрегата с подветренной стороны, – волне, ход которой тоже постоянно прерывался, потому что теперь, хотя зыбь все еще была очень сильной и заметно накатывала с северо-востока, череда гребней чередовалась с бесчисленными поперечными волнами.
Они молчали, а вдоль бортов и на баке небольшими группками стояли матросы, которые так же внимательно смотрели на море и тихо переговаривались.
– Это чем-то напоминает тайфун, который чуть не погубил нас, когда мы шли на Маркизские острова, к югу от экватора, – заметил Джек. – Но есть и существенные отличия. Во-первых, барометр на удивление стабилен. Но, несмотря на это, я думаю, что мы спустим брам-стеньги.
Повысив голос, он позвал боцмана и отдал приказ; за ним немедленно последовали завывания дудок и совершенно ненужные крики:
– Всем матросам спускать брам-стеньги. Свистать всех наверх. Все наверх, вы что, оглохли?
Без единого слова жалобы или недовольного взгляда, потому что все они разделяли опасения капитана, терпеливые матросы "Сюрприза" устремились на мачты, чтобы свести на нет все свои усилия во время утренней вахты. Они отдали все крепления, которые было нужно отдать, ухватились за стень-вынтреп и подняли фор-брам-стеньгу, чтобы можно было вынуть шлагтов и спустить ее вниз; то же самое они по очереди проделали с остальными стеньгами, а также с утлегарем. Весь снятый рангоут был надежно закреплен, также как и шлюпки.
– Каким болваном я, наверное, буду выглядеть, если завтра беднягам снова придется их поднимать, – тихо сказал Джек. – Но когда я был совсем молодым, мне преподали такой урок, что стеньги всегда нужно вовремя опускать на палубу. Еще какой урок! Теперь, когда мы на палубе, я мог бы рассказать вам об этом, указав на различные снасти и рангоут.
– С огромным удовольствием послушаю, – отозвался Стивен.
– Это было, когда я возвращался с мыса Доброй Надежды на "Минерве", крайне сыром судне, под командной капитана Соулза. Как только мы оказались к северу от экватора, погода стала по-настоящему ужасной, с запада налетал один шторм за другим. Но на следующий день после Рождества ветер стал совсем умеренным, и мы не только убрали риф с грот-марселя, но и подняли брам-стеньгу и рей; однако ночью снова посвежело, и мы снова зарифили марсели, опустили брам-рей на палубу и отснастили стеньгу.
– А до этого стеньга была без снастей? Совсем?
– Ваше невежество, как всегда, поразительно, Стивен. Отснастить стеньгу значит подготовить ее к спуску на палубу. Но, как бы то ни было, пока все это происходило, когда матросы тянули за стень-вынтреп, – тот самый трос, который немного приподнимает стеньгу, понимаете, чтобы она могла свободно опускаться, – корабль сильно накренился, и все матросы, все еще держась за трос, повалились прямо в шпигаты. А поскольку они крепко держались за трос, это означало, что они подняли шпор стеньги прямо над салингом, так что, хотя шлагтов был вынут, ее нельзя было опустить вниз. Вы понимаете меня, Стивен, со всем этими шлагтовыми, салингами и шпорами?
– Превосходно, мой дорогой друг. Несомненно, это была очень неловкая ситуация.
– Еще бы, клянусь честью. И прежде чем мы успели что-либо с этим поделать, стень-лось-штаг не выдержал, а затем и сам стень-штаг; стеньга переломилась примерно в метре над эзельгофтом и, упав на подветренный нок марса-рея, снесла и его. И весь этот хаос обрушился на грота-рей, разорвав подветренный топенант, – вот это подветренный топенант, понимаете? Затем наветренная часть грота-рея, врезавшись в марс, разнесла наветренную сторону салинга, так что грот-мачта стала бесполезной с точки зрения постановки парусов. В этот момент корабль повернуло лагом к набегающей сплошной волне, которая закрыла всю палубу. В тот раз мы выжили, но с тех пор я проявляю, возможно, излишнюю бдительность. Хотя сегодня во второй половине дня я все равно собирался убавить парусов.
– Вы не боитесь упустить приз?
– Разумеется, я боюсь упустить приз. Никогда я бы не сказал таких приносящих несчастье слов, как "Он уже у нас в руках". Я могу его упустить, конечно. Но вы ведь видели, что они сливали за борт воду?
– Видел, как и то, что за бортом оказались и пушки, и они сразу набрали ход, сбросив весь этот вес. Я потратил некоторое время на то, чтобы освободить бедного мистера Мартина, которого обломки заточили в гальюне, – а он ведь так брезгливо относится к экскрементам, бедняга, – и когда я снова поднял глаза, судно значительно уменьшилось в размерах и летело со сверхъестественной скоростью.
– Да, оно отлично идет круто к ветру. Но они не смогут пересечь Тихий океан с тем небольшим количеством воды, которое у них, возможно, осталось, – они откачивали ее изо всех сил, и я видел, как тонна за тонной выливались в море. Поэтому им придется вернуться на Моаху. До Сандвичевых островов им не дотянуть. Я думаю, что он повернет по ветру около десяти часов, намереваясь проскользнуть мимо нас с погашенными огнями во время ночной вахты – луны-то не видно, знаете ли, – и к рассвету быть уже далеко к западу, в то время как мы все еще будем нестись, как сумасшедшие, на восток. Я собираюсь какое-то время подрейфовать, внимательно наблюдая за горизонтом; и, если я не ошибаюсь, на рассвете мы его увидим немного южнее, и он будет идти в бакштаг под всеми возможными парусами. Следует добавить, – продолжил он после паузы, во время которой Стивен, казалось, о чем-то размышлял. – что, учитывая, как его сносит под ветер, – а я наблюдал за этим с тех пор, как началась погоня, – я намерен сначала увести корабль довольно далеко на юг.
– Я думал о том же самом, – сказал Стивен. – хотя и не решился высказать свое мнение. Но скажите мне, прежде чем вы ляжете спать, не кажется ли вам, что мы могли бы несколько успокоиться, если бы вместо созерцания этого апокалиптического моря, сыграли бы, скажем, что-нибудь из Корелли? Мы не брали в руки инструментов от самого Моаху. Я никогда не думал, что мне может не нравиться заходящее солнце, но оно придает еще более зловещий оттенок окружающему, а зрелище и так достаточно неприятное. Кроме того, эти рыжевато-коричневые облака, летящие во все стороны, и эти хаотичные волны, эти бурлящие воды навевают на меня меланхолические мысли.
– С превеликим удовольствием, – ответил Джек. – Сегодня вечером я не собираюсь бить учебную тревогу, люди и так устали, так что мы можем начать пораньше.
Начало действительно было довольно ранним, потому что непредсказуемое волнение швырнуло привыкшего к природной регулярности Стивена Мэтьюрина вниз головой по трапу, где мистер Грейнджер, стоявший у его подножия, поймал его так же спокойно, как принял бы мешок сушеного гороха, и, поставив на ноги, сказал ему, "что на корабле он всегда должен за что-нибудь держаться". Но доктор летел вниз боком, потому что неудачная попытка схватиться за поручень развернула его вокруг своей оси, так что Грейнджер поймал его одной железной рукой за спину, а другой за верхнюю часть живота, и у него так перехватило дыхание, что он едва смог выдавить хоть слово благодарности. Затем, когда он, наконец, отдышался и обрел дар речи, выяснилось, что его стул придется закрепить двумя рым-болтами, чтобы он мог держать виолончель в относительном комфорте и безопасности.
Дома у него была виолончель работы Джеронимо Амати, так же как у Обри была драгоценная скрипка Гварнери, но в море они брали старые, грубой работы инструменты, которые могли выдерживать перепады температуры и влажности. Эти старые и грубые инструменты всегда начинали вечер ужасно уныло, но со временем музыканты настроили их на свой лад и, обменявшись кивками, исполнили дуэт, который они действительно очень хорошо знали, так как играли его вместе более десяти лет, но в котором они всегда находили что-то свежее, какой-то полузабытый вариант мелодии или особенно радостную ноту. Они также по очереди добавляли свои собственные фрагменты, небольшие импровизации или повторения. Возможно, их игра пришлась бы по душе даже призраку самого Корелли, показав, какой силой его музыка все еще обладала для последующих поколений, но она определенно не нравилась почтенному Киллику, стюарду капитана.
– Скрып, скрып, скрып, – сказал он своему помощнику, услышав знакомые звуки. – Они опять за свое взялись. Так бы и сыпанул им крысиного яду в жареный сыр.
– Вряд ли они долго продержатся, – отозвался Гримбл. – Эта боковая волна все свирепеет.
Так оно и было. Судно так качало, что даже Джеку, который был настоящим морским волком, пришлось присесть, крепко держась за широкий рундук; и в начале вахты, когда они съели неизменный жареный сыр, он поднялся на палубу, чтобы убрать нижние паруса и лечь в дрейф под плотно зарифленным грот-марселем. Фрегат, – по крайней мере, по его приблизительным подсчетам, – достиг примерно той точки, к которой стремился; к рассвету неизбежный дрейф должен был сделать остальное, и он надеялся, что теперь движение корабля замедлится.
– Как там погода, совсем испортилась? – спросил Стивен, когда вернулся. – Я слышу, как дождь барабанит по потолку.
– Не то чтобы она могла стать еще хуже, просто все это мне очень не нравится, – сказал Джек. – Конечно, темно, хоть глаз выколи, и ни одной звезды, и очень сыро, и сильная боковая волна, причем идущая с трех направлений одновременно, что противоречит здравому смыслу. Над тучами видны молнии, темно-красного цвета. Но есть кое-что еще, чему я с трудом могу подобрать название, – Он поднес лампу поближе к барометру, покачал головой и, вернувшись на свое место на рундуке, сказал, что качка, безусловно, стала чуть полегче, и, может быть, они могли бы вернуться к анданте?
– Я бы с радостью, – ответил Стивен. – Меня бы только веревкой привязать к стулу.
– Само собой, это можно устроить, – заверил его Джек. – Киллик! Эй, Киллик. Привяжи доктора к стулу и подай еще графин портвейна.
Медленное анданте продолжало звучать в странном, задыхающемся, непредсказуемом ритме, и когда они неуверенно довели его до конца, при каждой фальшивой ноте поглядывая друг на друга с упреком и неодобрением, Джек сказал:
– Давайте же выпьем за здоровье Зефира, да пошлет он нам легкий западный ветер... – Он как раз наливал вино в бокал, когда корабль так сильно накренился, что показалось, будто он провалился в пропасть, и Джек чуть не упал, а бокал расстался с вином еще в воздухе. – Так не пойдет, – сказал он, а потом: – Что такое! Что, черт возьми, это был за грохот? – Он постоял, прислушиваясь, а затем в ответ на стук в дверь крикнул: – Входите!
– Вахта мистера Веста, сэр, – сказал Нортон, новоиспеченный мичман, с которого капало на клетчатый коврик. – и по левому борту слышна стрельба.
– Благодарю вас, мистер Нортон, – сказал Джек. – Я сейчас же поднимусь, – Он поспешно спрятал скрипку в рундук и выбежал на палубу. Когда он поднимался по трапу, снова раздался сильный грохот, а затем, когда он под проливным дождем добрался до шканцев, впереди послышалось еще несколько раскатов.
– Вот там, сэр, – сказал Вест, указывая на струящееся, размытое багровое зарево, едва видное сквозь стену теплого дождя. – Появляется и исчезает. Похоже, по нам ведут огонь мортиры.
– Бейте тревогу, – крикнул Джек, и помощник боцмана засвистел, повторяя его команду. – Мистер Вест! Мистер Вест? Эй, вы меня слышите? – Тут он из всех сил крикнул, требуя подать фонарь. В его свете он увидел, что Вест лежал лицом вниз, истекая кровью. – Фор-марсель! – заорал Джек, направляя корабль по ветру, и, когда тот начал набирать ход, приказал двоим матросам из ютовой команды отнести Веста вниз. – Фока-стаксель и кливер!
Корабль ожил, и экипаж занял боевые посты так быстро и четко, что это доставило бы ему глубокое удовлетворение, будь у него хоть секунда, чтобы думать об этом.
Стивен уже был в лазарете вместе с сонным Мартином и полуодетым Падином, когда вниз спустили Веста, а за ним полудюжину баковых матросов, двое из которых передвигались сами.
– Серьезный вдавленный перелом с обеих сторон венечного шва черепа, – сказал Стивен, осмотрев Веста под ярким фонарем. – и, конечно, эта пока непонятная рваная рана. Он в глубокой коме. Падин, Дэвис, поднимите его как можно осторожнее на тот матрас на полу, положите лицом вниз и подложите ему под лоб маленькую подушечку, чтобы он мог дышать. Следующий.
Следующий матрос, со сложным переломом левой руки и несколькими порезами на боку, потребовал много времени: нужно было зашивать, вправлять, перевязывать. Он был исключительно стойким человеком даже для бакового матроса и между невольными стонами рассказал им, что стоял дозорным на миделе левого борта, когда увидел внезапную вспышку красного цвета с наветренной стороны и зарево под облаками, и когда он собирался окликнуть шканцы, в марсель ударило что-то, похожее на камни или даже картечь, раздался сильный грохот, и он упал. Он лежал у борта, глядя сквозь шпигат, и проливной дождь его промочил насквозь, прежде чем он понял, что произошло, и он увидел, как дважды показалась длинная красная вспышка, не похожая на пушечный выстрел, но более продолжительная и багровая – возможно, батарея, бьющая беглым огнем. Затем волна и крен с подветренной стороны бросили его на шкафут, откуда его вытащили старина Плейс и Бонден.
Стон человека, лежавшего у стены, перерос почти в крик.
– О, о, о... Простите, братишки. Не могу терпеть... О, о, о, о...
– Мистер Мартин, посмотрите, что можно сделать, – сказал Стивен. – Сара, милая, подай мне иглу с шелковой нитью.
Передавая иглу, Сара шепнула ему на ухо:
– Эмили очень боится.
Стивен кивнул, зажав иглу в зубах. Сам он не то чтобы был напуган, но очень боялся сделать неверное движение каким-нибудь инструментом или зондом. Даже здесь, внизу, казалось, что корабль движется с такой силой, какой он не помнил: фонарь бешено раскачивался, теперь уже без всякого ритма, а он сам едва держался на ногах.
– Не может же это длиться вечно, – пробормотал он.
Но это продолжалось, и пока они с Мартином работали далеко за полночь, та часть его сознания, которая не была занята зондированием, отпиливанием, наложением шин и швов и перевязками, слышала и частично воспринимала то, что происходило вокруг, – разговоры матросов, которые лежали на операционном столе или ждали своей очереди, новости от вновь прибывших пациентов и то, как моряки толковали различные звуки и крики, доносившиеся с палубы.
– А вот и фор-стеньга накрылась.
Последовало длинное обсуждение бомбардирских судов и огромных мортир, которыми они были вооружены, согласие и споры.
"Как жаль, что нет моих листьев коки", подумал Стивен, которому так сильно нужны были ясный, острый ум, не тронутый усталой сонливостью, и твердая рука.
Грот-марс был поврежден или вовсе уничтожен; но едва слышные голоса говорили, что им все равно следовало бы спустить стеньгу на палубу, при таком волнении на море и при том, что их бедный кораблик вот-вот перевернется... туго им там на палубе приходится... это было хуже, чем прилив у Самборо-Хед...
– В этот день родился Иуда Искариот, – сказал один матрос с Оркнейских островов.
– Мистер Мартин, пилу, пожалуйста; придержите кожу и приготовьте жгут. Падин, держи его крепче, – и, нагнувшись над пациентом: – Будет больно, но все закончится быстро. Потерпи.
После ампутации был еще один матрос с этой загадочной рваной раной. Рид спустился вниз в сопровождении Киллика, несшего закрытую кружку с кофе.
– Капитан передает свои наилучшие пожелания, сэр, – сказал Рид. – и думает, что худшее, возможно, уже позади: на юго-юго-западе показались звезды, и волнение уже не такое сильное.
– Большое спасибо, мистер Рид, – сказал Стивен. – Благослови тебя Бог, Киллик, – Он выпил половину кружки, передав остальное Мартину. – Скажите, у нас серьезные пробоины? Я слышал, как работают помпы и хлещет вода.
– О что вы, нет, сэр. Пострадали мачты и грот-марс, но вода – это всего лишь быстрый ход корабля, так что швы немного расходятся. Могу я спросить, как мистер Вест, а также Вилкокс и Вил из моего отряда?
– Мистер Вест все еще без сознания. Полагаю, завтра придется вскрыть ему череп. Мы только что отрезали пальцы Вилкоксу; он не произнес ни звука, и я думаю, он поправится. Вилу я отложил операцию до утра. Глаз – очень деликатный орган, и нам нужен солнечный свет.
– Ну, сэр, ждать недолго осталось. Канопус уже заходит, и совсем скоро должен наступить рассвет.
(Конец ознакомительного фрагмента. Полную версию в формате электронной книги (EPUB) можно приобрести, написав нам по адресу phantom.radio@yandex.ru. В отличие от текста на канале, электронная книга снабжена оглавлением и подробными комментариями для удобства чтения на любом электронном устройстве.)