Есть места в монастыре, где внимания и тепла к человеку требуется особенно много. Одним из таких является сторожка монастыря — место послушания монаха Мелитона. Это сюда сначала приходят все несчастные, оставшиеся без еды и крова, без родных, без смысла жизни. Поэтому все, кто заходят в сторожку к отцу Мелитону, ощущают себя как в афонском архондарике, только под белорусским небом. Сегодня рассказом о своем пути в монастырь делится монах Мелитон.
Когда я пришел в монастырь на работу, простой деревенский парень, меня сразу завели в храм на акафист. Это было начало двухтысячных, тогда все, кто трудился в монастыре, ходили на акафист святителю Николаю. Меня поразило, что все в храме стоят и молятся, даже молодежь.
В то время у меня не получалось с квартирой, и мне предложили пожить в монастырском вагончике, где подвизались первые братья. Дали читать книжки про царя Николая, про православную Русь, и у меня совсем другой исторический взгляд открылся. Братья бегали чуть ли не каждый день на службы, а я трудился на стройке, ходил раз в неделю и недоумевал: «Что они не работают, какая вообще служба?..» А где-то через полгода всё поменялось полностью. Меня потянуло к Церкви, к службе, а их, наоборот, начали гонять — новоначальным надо больше трудиться.
Но меня, как стал ходить на службы, начало так выворачивать, выкручивать — я вообще не мог работать. Помню, по три дня, по пять мог не работать, лежал в этом вагоне. А они работали вовсю, и у них стали созидаться мастерские. Так интересно получилось, что люди начинали с кружков «умелые руки», а в итоге кто-то стал архитектором, кто-то заведовал издательством.
Как-то мать Марфа устроила ПХД в доме, где жили братья на тот момент. ПХД- это парко-хозяйственный день в армии — день наведения чистоты и порядка. Так вот, братья выносили кровати, тумбочки и всё вымывали, вычищали, а потом назад затаскивали. На окне у нас стояла большая икона Спасителя, где-то 50 на 60 сантиметров. Когда убирали, эту икону положили на кровать Саши Рыбина, а после обратно на окно забыли поставить. И вот ночью наблюдаю такую картину (я на соседней койке спал): приходит Рыбин с мойки посуды в трапезной, а икона лежит почти посередине кровати и главой на подушке. Он присел в ногах на кровати, где не было иконы, тихонько сидел и смотрел на икону. Я утром просыпаюсь, а он так и сидит — кровать как была застелена, так и осталась. Я подшутил над ним: «Ты что, всю ночь так?» А он говорит: «Так Спаситель спит, я не дерзнул будить…»
Вообще, братьев гоняли на разные послушания. Я ж не сильно слушался, мог на посуду не пойти, мог и туда, и сюда не пойти. Меня жалели больше, я жил своевольно, дерзко. Однажды захожу днем в братскую келию и вижу перед собой картину: два брата отдыхают, на ногах рваные носки, и черные-черные пятки. Думаю: «Загоняли уже этих братьев, хоть бы помыться им дали». Пошел к мать Марфе и с шуткой дерзко говорю: «Что вы гоняете братьев и утром, и ночью! Дайте им хоть помыться, уже носки истлели на ногах». Она вызывает их к себе: «Всё, сегодня вы ото всех послушаний освобождаетесь. Стираться, мыться, наводить порядок». Прихожу через час — они уже стираются. Такая детскость, такая непосредственность в подобном послушании…
А однажды вижу: идет Илья (в то время он был старшим братом братства), одет то ли в дедовский, то ли в женский плащ, туфли тоже какие-то полуженские — то ли красные, то ли желтые. Нам сейчас по 40–50 годов, и то в таких не ходим, а тогда мы были молодыми ребятами. А он: «Всё, мать Марфа благословила — буду носить». И радуется человек. Наверное, от такой простоты и за послушание и благодать получал. А я со стороны смотрел и думал: «Дурость какая, как можно в этом ходить?..»
После очередного поворота судьбы я был заброшен на другое послушание при храме на Северном кладбище, где находится монастырское кладбище. И тут тяга к службам сыграла свою роль. И в снег, и в дождь пешком шел километров пять-шесть на раннее богослужение. Вся жизнь превратилась в «монастырские сутки», когда между богослужением и послушанием не могло вклиниться что-либо иное. Вот и получается, что до конца не знаешь, что нам может послужить во благо.
В то время у отца Валерия окормлялся будущий наш священник отец Артемий. У него был свой бизнес — пекарня, где он сам же и работал. И отец Валерий специально давал задание Артемию: «Ты езжай на Северное кладбище, там Максим, отвези ему булочек, селедки…» И он послушно привозил гостинец. Через такие действия отец Валерий старался, чтобы духовные чада дружили между собой. А потом проходит время и однажды подъезжает газель, подходит Артемий и говорит: «Помоги гробик разгрузить». Подхожу, смотрю — маленький гробик, в нем лежит девочка лет десяти в платьице белом. Мы с ним вдвоем взяли, несем, и до меня доходит: ведь это его дочка. Занесли ее в храм, я Псалтирь почитал за нее. Когда похоронили, ходил на могилку литию читать — Артемий звал, кропил святой водичкой. Сейчас посмотришь — Артемий уже батюшка. Кто кому что читал? Понимаешь, Бог всё расставляет на свои места.
Бог меня удержал в монастыре, сам я ушел бы. Был момент, когда собрался домой рвануть — психанул, поругался с кем-то. Переоделся уже и иду из монастыря. Тут отец Валерий останавливает: «Куда?..» Отвечаю: «На вокзал». А он: «Ну, садись, подвезу». Говорю: «Да я сам». А он: «Да нет. Садись, всё равно по пути». Сажает меня в машину. Смотрю, завернул в другую сторону, спрашиваю: «Куда?» Он отвечает: «Ну тут недалеко». Привозит меня к себе домой, район Кунцевщины, кажется, и говорит: «Пошли в гости». Заводит меня в дом, поставил чайник. Потом говорит: «Читай правило, ложись спать, а завтра поедем на литургию». Думаю: «Ну куда мне тут психовать, утекать на вокзал? Ладно уж». Попил чаю, почитал правило, лег спать. Утром будит: «Ну всё, поехали на литургию». Причастился, пошел опять работать. «Ну, отец Валерий!» Можно сказать, подвел под монастырь!!!