Я всегда считал, что страх — это реакция на неизвестность. Но та ночь в морге научила меня: самое страшное — это когда неизвестность начинает думать .
Я работал патологоанатомом уже пять лет, но дежурства в одиночестве всё равно давались тяжело. Особенно зимой, когда холодильные камеры гудели громче обычного, а тишина в коридорах казалась живой. В тот вечер я задержался, чтобы закончить отчёт по двум телам — мужчины средних лет с признаками передозировки и девушки, погибшей в аварии. Оба лежали в разных секционных залах, и я старался не смотреть на них дольше, чем требовалось.
Первый звук я услышал около полуночи. Скрип двери в конце коридора. Знакомый скрип — деревянная створка в архиве. Всегда заедало. Но я точно закрыл её, уходя оттуда час назад. Сердце ёкнуло, но я списал всё на сквозняк. В морге полно щелей.
Потом начали перемещаться предметы. Не так, как в фильмах — никаких летающих ножей или падающих шкафов. Просто мелочи: стетоскоп, который я оставил на столе в третьем зале, обнаружился в первом. Бирка с тела мужчины оказалась перевёрнутой. Я помнил, как её прикреплял — этикеткой наружу. Теперь она смотрела в стену.
К трём часам я перестал находить объяснения. В холодильной камере №2 исчезла каталка. Я обошёл все помещения, заглянул даже в кладовку с реактивами — каталки не было. Но когда вернулся в секционный зал, она стояла на месте, а на металлической поверхности блестела капля воды. Как будто её только что вытащили изо льда.
Тогда я решил проверить тела. Мужчина лежал на столе, его лицо закрывала простыня. Я потянулся, чтобы убедиться, что всё в порядке… и замер. Простыня была влажной. Совсем чуть-чуть, будто кто-то прикасался к ней мокрыми руками.
Девушка из второго зала исчезла.
Я включил общий свет, хотя обычно старался не делать этого ночью — слишком резкий контраст с полутьмой. Её стол пустовал, бирка валялась под столом. Я бросился к холодильным камерам, рывком распахнул дверцу №1. Там лежало три тела: два старика и подросток. Камера №2 — мужчина с передозировкой. Камера №3…
Она была там. Девушка. Её лицо, изуродованное аварией, теперь выглядело иначе. Кожа приобрела розоватый оттенок, будто кровь снова текла по венам. Я прикоснулся к её руке — холодная, как и положено. Но под ладонью что-то дрогнуло. Слабый толчок, словно мышечный спазм.
Отскочив назад, я уронил лоток с инструментами. Звон разлетелся по всему моргу, а когда я поднял голову, девушка смотрела на меня. Она не могла смотреть — её веки были сомкнуты. Но я чувствовал её взгляд.
Утром я ушёл, не закончив отчёты. Секретарь, заставшая меня у выхода, спросила, почему я бледный. Я не ответил.
Сейчас пишу это дома, пытаясь понять, что видел. В морге всё как обычно: каталки на месте, тела в камерах, документы в порядке. Только вчера медсестра сказала, что в холодильнике №3 нашли следы конденсата на полу. И что в графе «время смерти» у девушки кто-то исправил дату. На завтрашний день.
Я больше не работаю ночами. Но иногда, когда засыпаю, слышу скрип двери. И просыпаюсь от ощущения, что простыня на мне стала влажной.