Когда мне исполнилось шестьдесят восемь, я впервые в жизни почувствовала, что больше не хозяйка в собственной квартире.
До этого момента мне казалось, что я сумела выстроить правильные отношения с сыном и его семьёй. Мы не лезли друг к другу в душу, но и не были чужими — как-то держались на тёплой дистанции. Я не вмешивалась в их дела, не звонила по десять раз в день, не требовала приезжать по каждому поводу. А они, в свою очередь, уважали моё пространство и не навязывались.
Моя двухкомнатная квартира досталась мне по обмену ещё в восьмидесятых, и я всегда берегла её как крепость. Тут всё по-моему: полки, фотографии, любимое кресло, запах кофе по утрам, мои книги, шторы, которые я сшила сама. Каждая вещь на своём месте. Всё привычно, уютно. Моё.
А потом Оля, невестка, позвонила и сказала:
— Мама, нам нужно поговорить. Мы к вам вечером заедем. Втроём.
Я сразу почувствовала, что дело серьёзное. Когда втроём, это значит, что они что-то уже решили и хотят поставить меня перед фактом. Так и оказалось.
Сели за стол, сын потирает руки, как будто ему неловко, глаза отводит. А Оля говорит прямо:
— Мы хотим прописать Лену у вас.
Лена — моя внучка. Умная девочка, закончила колледж, ищет работу. Сейчас с родителями живёт, но тесно, да и взрослому человеку уже неудобно делить комнату с младшим братом. А без прописки её ни на какую работу не берут — кругом требуют местную регистрацию.
Я молчала. Потом сказала:
— А почему не к вам прописать?
Оля вздохнула.
— У нас ипотека. Квартира в залоге. Регистрацию туда делать нельзя, пока не выплатим кредит. А вы... у вас собственность, никто не запрещает.
Вот тут меня и накрыло. Не оттого, что Лена плохая. Нет. Я люблю её. Но...
— Сначала вы пропишите в моей квартире внучку, а потом выставите меня на улицу? — вырвалось у меня.
Оля побледнела. Сын замер. Молчание было густым, как мёд, только горьким.
— Мама, вы что... — начала Оля, — зачем вы так? Мы же просто хотим помочь Лене... Ей работу найти надо.
— А мне безопасность! — рявкнула я. — У меня других квартир нет. Это — всё, что у меня есть. Я не хочу, чтобы потом начались суды, дележки. Сегодня Лена, завтра зять, а потом — «бабушка, освобождай комнату, нам надо расширяться».
Сын открыл рот, но ничего не сказал. Он всегда такой. Между молотом и наковальней. А я одна с этим страхом осталась.
Они ушли, недоговорив. А я потом всю ночь не спала. Сердце колотится, мысли скачут. То вина — может, перегнула. То гнев — как посмели. То снова тревога: а вдруг действительно я параноик? Вдруг не стоит бояться родной внучки?
Но утром я пошла в МФЦ и заказала выписку из ЕГРН. Убедилась, что собственница — только я. Потом проконсультировалась у юриста: можно ли кого-то прописать, но с условием, что человек не претендует на долю?
Юрист ответила уклончиво. «Понимаете, если вы пропишите кого-то надолго — особенно несовершеннолетнего, — потом выписать будет очень сложно. А если взрослый — есть риски, особенно если потом у вас что-то случится...»
Вот так. Даже закон не на моей стороне.
А потом сын приехал один.
— Мама, Оля переживает. Ты же знаешь, Лена нормальная. Неужели ты думаешь, что она станет претендовать на квартиру?
Я посмотрела на него. Своего сына. Мальчика, которого я поднимала одна, после смерти мужа. Помню, как он болел в детстве, как боялся темноты, как прижимался ко мне во сне. А теперь он сидит передо мной взрослый мужик, и не понимает самого простого.
— Сынок, дело не в Лене. И не в Оле. Дело в том, что я хочу быть уверенной, что до конца своих дней буду спать спокойно. Что никто не скажет мне однажды: «Ты теперь тут лишняя». Мне почти семьдесят. Я не хочу ходить по судам. Я не хочу бояться. Это моя квартира. Моя жизнь. Я не обязана делиться тем, что заработала сама.
Он посмотрел на меня с какой-то грустью.
— Ты нам не доверяешь...
— А ты мне доверяешь? — спросила я. — Ты бы на моём месте сделал по-другому?
Он не ответил.
С тех пор прошло две недели. Мы не ссорились. Просто не звонили друг другу. Оля больше не предлагала прописку. Лена устроилась временно в кафе, обещала искать дальше.
А я каждый вечер сижу в своём кресле, смотрю на окно и думаю: как же так? Почему, чтобы отстоять своё, я должна быть жёсткой, подозрительной? Почему семья — это больше не защита, а потенциальная угроза? Или это старость делает меня такой? Или время такое?
Но я точно знаю одно. Я не плохая. Я просто старая женщина, которая хочет дожить свой век спокойно. В своём доме. Без страха. Без просьб. Без унижений.
И это не каприз. Это — право.
Свекровь — Валентина Сергеевна
Валентина Сергеевна сидела у окна и вязала. Руки двигались автоматически — петля за петлёй — а мысли не отпускали. За окном апрель, а на душе — февраль. Серый, холодный, обидный.
Когда-то она мечтала, что в старости будет окружена внуками, детьми, что будут семейные обеды, смех, уют. Но теперь мечты бились о реальность: никто никого не хочет слушать. Все считают, что старики — это обуза. Их можно попросить, их можно «убедить», но слышать их желания — нет, это уже слишком.
Она вспомнила, как однажды сказала Оле, что не хочет прописывать Лену. И как та сдержанно, но чётко ответила:
— А вы подумайте хорошенько. Всё равно внуки — это ваше будущее. Не будете же вы всю жизнь одна жить.
В том ответе не было агрессии. Но в нём была прямая угроза её одиночеству: будто она обязана пустить кого-то в свою жизнь, чтобы не остаться в забвении. И это ранило глубже всего.
Её страхи были не из воздуха. Сколько историй она слышала: соседа выписали через суд, подругу выжили из комнаты, а одну из дальних родственниц — ту и вовсе в дом престарелых отдали. Всё начиналось с безобидной прописки.
Она не могла поверить, что её родной сын допустит такое. Но и гарантии он не дал. Просто сидел, слушал, кивал.
И она вдруг поняла: он — не защитник. Он — нейтральная территория. А значит, ей придётся защищать себя самой.
2. Ольга — невестка
Оля мыла посуду и думала о разговоре с Валентиной Сергеевной. Сердце скребло от злости. Не потому, что «не дала прописку», а потому что снова всё упёрлось в недоверие.
— Она думает, мы воры, — сказала она мужу, нервно бросая вилку в раковину.
— Она боится, — пожал плечами Алексей. — У неё одна квартира. Я понимаю её.
— Понимаешь? А меня ты понимаешь? — вскинулась Оля. — Я таскаюсь по собеседованиям, Лена сидит без работы, ей везде отказ — из-за прописки! А у твоей матери трясущиеся руки и мания преследования! Ты думаешь, она думает о Лене?
Алексей замолчал. Он знал, что обе женщины по-своему правы. И обе упрямы, как два камня.
Оля вспоминала, как приехала к свекрови — с надеждой, с решением. Она не хотела конфликта. Даже заранее подготовила шоколадку и букетик. Хотела смягчить разговор. Но стоило произнести слово «прописка», как Валентина Сергеевна окаменела.
Оля видела в этом не только отказ. Это было недоверие. Отказ признать её частью семьи. И это задело. Она ведь столько лет старалась быть «правильной невесткой»: не навязывалась, не лезла, не грубила. И вот результат.
— Я больше туда не поеду, — сказала она мужу. — Хочешь — сам решай. Это твоя мать. Мне хватило.
3. Алексей — сын
Алексей чувствовал себя, как в детстве, когда родители ссорились, а он прятался в углу и ждал, пока буря уляжется.
Он любил мать. По-настоящему. И уважал. Он помнил, как она работала в две смены, чтобы прокормить его. Как не спала ночами, когда он болел. Как собирала на его свадьбу последние копейки.
Но он также любил Олю. Она была сильная, прямая, честная. Да, вспыльчивая, но справедливая. И не зря же они прожили вместе пятнадцать лет.
Сейчас он оказался между двух огней. Любая фраза в чью-то защиту воспринималась как предательство другой.
Он думал: а может, поговорить с матерью ещё раз? Объяснить, что прописка — это не покушение, а помощь? А может, снять Лене комнату? Но где деньги? И как объяснить дочери, почему бабушка отказала ей?
Он не хотел выбирать сторону. Но понимал, что от молчания хуже становится всем. И однажды вечером он всё-таки набрал маму.
4. Лена — внучка
Лена долго держала в себе. Но когда в кафе, где она устроилась официанткой, в третий раз сорвали смену из-за отсутствия регистрации, она не выдержала. Зашла в кладовку, села на коробку с салфетками и расплакалась.
Она не понимала, за что её наказывают. Почему бабушка, которую она искренне любила, не захотела помочь. Почему теперь мама ходит злая, а отец молчит.
Она ведь не собиралась жить у бабушки вечно. Просто прописаться. Пойти работать по специальности. Стать самостоятельной. А теперь — всё зависло.
«Она меня боится, — подумала Лена. — Думает, что я отниму у неё квартиру. Но я не такая. Я просто хочу жить своей жизнью».
В тот же вечер она написала бабушке письмо. Бумажное. От руки. Без упрёков. Только искренне:
«Бабушка, прости, если мы тебя напугали. Мне не нужна твоя квартира. Мне нужна только работа. Я хочу быть самостоятельной, а не обузой. Я знаю, ты боишься, но я не враг. Я твоя внучка. Я люблю тебя. Лена».
5. Развязка
Письмо Лена передала отцу. Алексей принёс его матери через два дня. Валентина Сергеевна прочла его на кухне, и глаза её наполнились слезами.
Она долго сидела, не двигаясь, держа лист в руках. Потом позвонила сыну.
— Привези Лену. Только без Оли. Я хочу с ней поговорить.
Лена пришла тихо, несмело. Они сели друг напротив друга.
— Знаешь, чего я боюсь? — спросила бабушка.
— Чего?
— Что однажды я проснусь, а мне скажут: "Переезжай, бабушка, ты нам мешаешь". И я не смогу ничего сделать.
— Этого не будет, — прошептала Лена. — Никогда.
Валентина Сергеевна вздохнула.
— Хорошо. Я разрешу тебе прописку. Но с условием: временная. На год. И через год — пересмотрим. Договорились?
Лена кивнула.
— Спасибо, бабушка.
Они обнялись. Не громко. Не торжественно. Просто — по-семейному.