Нашу историю с Димой можно было бы назвать обычной, если бы не его мать. Мы встретились на корпоративе — я работала бухгалтером, он занимался логистикой. Ничего особенного: взгляды через стол, неловкий разговор у кофемашины, обмен номерами. Через год мы уже вместе снимали квартиру в Бирюлёво.
Нина Васильевна появилась на пороге нашего дома на следующий день после переезда — с полной сумкой еды и недовольством.
— Дима, ты хоть батареи проверил? Здесь же сквозняки! — она моментально начала открывать шкафы и осматривать углы, словно проводила ревизию. — И что это за диван? На нём же спина отвалится!
Дима лишь улыбался и бросал на меня извиняющиеся взгляды. «Такая вот она, чуткая».
С того дня Нина Васильевна стала частым гостем. Каждый её визит превращался для меня в испытание.
— Наташа, ты что, эту рубашку в холодной воде стирала? Она же села! — громко возмущалась она, перебирая Димин гардероб. — У него плечи теперь как у подростка!
— Борщ пересолила, — морщилась она, пробуя мой обед. — И луковки маловато.
Дима лишь вздыхал: «Мама хочет как лучше».
Мы поженились осенью.
Свадьба в кругу близких друзей, никакой пышности. Нина Васильевна всю церемонию вытирала слезы краем платка и повторяла соседкам по столу: «Слишком скромно. Мой Димочка достоин большего».
А потом началось...
— А что же вы детишек не планируете? — спрашивала свекровь каждый раз, когда мы собирались за общим столом. — Или у вас проблемы какие? Может, к врачу сходить надо?
— Нина Васильевна, мы хотим пожить для себя немного, — отвечала я, стараясь сохранять спокойствие.
— Ой, для себя они хотят! А мне внуков когда нянчить? На том свете?
Дима отмалчивался, уткнувшись в тарелку. Мое раздражение росло. Ночами мы ссорились.
— Почему ты никогда не заступаешься за меня? — спрашивала я мужа в темноте спальни.
— Она же мать моя, Наташ. Ну что я ей скажу?
— Правду. Что она лезет в нашу жизнь.
— Ты преувеличиваешь.
В глубине души я понимала — это бесконечно. Но я любила Диму и надеялась, что со временем всё наладится.
А потом я заболела пневмонией.
Морозный январь.
Температура под сорок. Отказывающиеся работать лёгкие. Скорая. Капельницы. Больничная палата на четверых. Дима приходил каждый день с апельсинами и новыми книгами. Я медленно шла на поправку.
На третий день моей госпитализации в палату зашла Нина Васильевна. Неожиданно, без предупреждения. С каким-то странным пакетиком в руках.
— Здравствуй, Наташенька! — она чмокнула меня в щеку. — Ты бледная совсем. Врачи эти только деньги берут, а толку никакого.
— Здравствуйте, — я попыталась улыбнуться. — Дима сегодня не придёт?
— Он задержится на работе. Я сама решила тебя навестить, — она огляделась по сторонам. — А где у вас тут микроволновка?
— В конце коридора, в комнате отдыха для персонала, — ответила я, втайне радуясь. Неужели свекровь принесла что-то вкусненькое? Домашний бульон или пюре с котлетой?
— Я сейчас вернусь, — таинственно прошептала она и выскользнула из палаты.
Прошло пять минут. Десять. Пятнадцать. Нина Васильевна не возвращалась. Я уже начала волноваться, когда дверь с грохотом распахнулась. На пороге стояла медсестра — молодая девушка с пылающими от гнева щеками.
— Кто из вас Наталья Смирнова? — громко спросила она, обводя взглядом притихшую палату.
— Я, — я приподнялась на локте. — Что-то случилось?
— К вам сейчас приходила женщина? Такая, в красном пальто?
— Да, моя свекровь. А что?
Медсестра подошла ближе и понизила голос:
— Вы знаете, что она пыталась разогреть в нашей микроволновке?
— Бульон? — с надеждой предположила я.
— Конский навоз! — выпалила медсестра. — Когда я зашла в комнату отдыха, оттуда шел такой запах, что глаза слезились! А эта женщина стояла и спокойно смотрела, как вращается тарелка с... с этой дрянью!
Я почувствовала, как мои щёки покраснели. Соседки по палате замерли, перестав шелестеть журналами.
— Это какое-то недоразумение, — прошептала я.
— Какое там недоразумение! — медсестра всплеснула руками. — Я её спрашиваю: «Что вы делаете?!», а она мне заявляет, что это народное средство от пневмонии! Мол, разогретый конский навоз нужно на грудь больному класть! В больнице! В двадцать первом веке!
Я натянула одеяло до подбородка, мечтая провалиться сквозь землю. Щеки горели от стыда.
— Где она сейчас? — спросила я еле слышно.
— Главврач с ней беседует, — отрезала медсестра. — И хорошо, что это я зашла, а не санэпидемстанция с проверкой!
Когда она вышла, в палате воцарилась гробовая тишина. А потом все три мои соседки начали хохотать. Сначала тихо, потом всё громче и громче.
— Конский навоз! — захлебывалась смехом полная женщина у окна. — Ну, свекровь у тебя, девка, огонь!
— А моя мне клизму с чесноком ставить пыталась, когда я с гриппом лежала, — поделилась седая бабушка с соседней койки. — Но твоя переплюнула!
— Девочки, мне не до смеха, — я закрыла лицо руками. — Как я теперь в глаза персоналу смотреть буду?
— Да ладно тебе, не ты ж навоз притащила, — успокаивала меня третья соседка. — Хотя интересно, где она его в Москве достала?
Этот вопрос не давал мне покоя до вечера, пока не появился встревоженный Дима.
— Наташа, ты в порядке? Мне мама звонила... — он присел на край кровати и взял меня за руку.
— В порядке? — я выдернула руку. — Дима, твоя мать пыталась положить мне на грудь разогретый конский навоз! Как ты думаешь, я в порядке?
— Она хотела как лучше, — Дима потупился. — Это старинное народное средство...
— Конский навоз в больнице! — я почти кричала. — Меня теперь «лошадиной» прозвали! Врач на обходе с чувством зачитал Филатова: «Попробуй заячий помёт, он ядреный, он проймёт...»! А медсестры хихикают при виде меня!
— Наташ, успокойся, — Дима попытался обнять меня. — Пневмония и так нервную систему ослабляет...
— Ослабляет? — я отстранилась. — Знаешь что, я хочу выписаться под расписку. Не могу здесь больше находиться.
— Не говори глупостей. Тебе нужно лечение.
— Мне нужно избавиться от позора! — слезы текли по щекам. — Вся больница надо мной смеется!
Конечно, меня не отпустили. Врач строго сказал, что при моих показателях о выписке не может быть и речи. Пришлось терпеть косые взгляды и шепотки за спиной еще целую неделю.
Нину Васильевну к нам в палату больше не пускали — охранник получил особое распоряжение. Но она звонила каждый день, причитая в трубку:
— Деточка, ты же не сердишься? Я же как лучше хотела! Этим рецептом еще моя бабушка пользовалась! Дураки эти врачи, ничего в народной медицине не понимают!
Когда я всё-таки вернулась домой, атмосфера была настолько напряженной, что можно было ножом резать. Дима ходил на цыпочках, боясь лишний раз заговорить. А я не могла забыть его слова: «Она хотела как лучше».
— Дим, а ты сам-то понимаешь, что твоя мать сделала? — спросила я его прямо на третий день после выписки.
— Наташ, ну она старой закалки. Верит в народные методы, — он отвел глаза.
— А если бы меня с отравлением госпитализировали? Если бы я задохнулась от этого запаха с моими-то больными легкими?
— Не преувеличивай.
— Я не преувеличиваю. Твоя мать опасна.
— Не говори так о моей матери!
И тут меня прорвало:
— А как о ней говорить? Она с первого дня пытается разрушить наши отношения! Критикует каждый мой шаг, лезет с советами, унижает меня при каждом удобном случае! А теперь еще и опозорила на всю больницу!
— Это все твои фантазии, — Дима покачал головой. — Мама просто заботится обо мне.
— О тебе или обо мне? — я посмотрела ему прямо в глаза. — Кто болел пневмонией, Дима?
— Наташа...
— Нет, правда! Объясни мне логику! Если она так заботится обо мне, почему не уважает мои границы? Почему считает, что лучше знает, что мне нужно?
Дима молчал, сжав губы в тонкую линию.
— И кстати, — добавила я, — мне интересно, где твоя мать в центре Москвы свежий конский навоз достала? У неё что, тайный склад с дерьмом для экстренных случаев?
— Не говори так!
— А как мне говорить, Дима? Как?!
Мы кричали друг на друга до хрипоты. А на следующий день раздался звонок в дверь. На пороге стояла Нина Васильевна с плетеной корзинкой.
— Наташенька, я тебе травяной сборчик принесла! — пропела она, протискиваясь в прихожую. — От кашля помогает!
Я замерла, глядя на эту женщину, которая умудрилась превратить мою жизнь в ад, а теперь стояла с невинной улыбкой, словно ничего не произошло.
— Что там у вас? — спросила я осторожно, кивая на корзинку.
— Мята, чабрец, шалфей... — начала перечислять свекровь.
— И никакого навоза? — не удержалась я.
Её лицо исказилось:
— А ты, я смотрю, совсем неблагодарная! Я ночей не сплю, о твоем здоровье думаю, по всей Москве конский навоз ищу...
— Что?! — я не верила своим ушам. — Вы действительно считаете, что это была забота?
— Конечно! — она гордо выпятила подбородок. — В старину только так и лечились! Эх, жаль, коровий не достала, он еще эффективнее! Но где его в Москве найдешь?
Дима вышел из комнаты на шум.
— Мама, может, не стоит... — начал он неуверенно.
— Что не стоит? — огрызнулась Нина Васильевна. — Правду говорить? А то ишь какая цаца! Навоз ей не по нраву! А может, ей и мой сын не по нраву?
Я смотрела на эту женщину и понимала — ничего никогда не изменится. Ни через год, ни через десять лет. Она всегда будет пытаться контролировать нашу жизнь, унижать меня, ставить палки в колеса. А Дима... Дима всегда будет оправдывать её.
— Знаете что, Нина Васильевна, — я почувствовала странное спокойствие, — забирайте свои травы. И своего сына заодно.
— Что ты несешь? — Дима шагнул ко мне.
— Я уезжаю к маме, — сказала я твердо. — Мне нужно подумать. О нас. О том, есть ли у этих отношений будущее.
— Из-за какого-то навоза? — недоверчиво спросил он.
— Не из-за навоза, Дима. Из-за того, что между нами всегда стоит твоя мать. И ты позволяешь ей это.
— Вот и правильно! — вдруг обрадовалась Нина Васильевна. — Езжай к своей мамочке! А мы тут с Димой и сами справимся!
В этот момент я поняла, что приняла верное решение.
Три месяца мы жили раздельно.
Дима звонил, приходил, умолял вернуться. Обещал поговорить с матерью, установить границы. Я не верила. Но и отпустить его не могла — слишком сильно любила.
Однажды он пришел с кипой бумаг.
— Что это? — спросила я, перебирая документы.
— Я записался на курсы программирования. В Новосибирске. На полгода, — он смотрел на меня с надеждой. — Поедешь со мной?
— В Новосибирск? — я растерялась.
— Да. Новый город. Новая работа. Три тысячи километров от моей мамы, — он взял меня за руки. — Наташ, я понял. Правда понял. Нам нужно пространство. Свое пространство.
Я молчала, боясь поверить.
— Я люблю маму, — продолжил он. — Но я не могу позволить ей разрушить нашу семью. Еще немного, и я бы тебя потерял. А я не хочу тебя терять.
В его глазах стояли слезы — впервые за все годы нашего знакомства.
Мы переехали через месяц.
Начали с чистого листа. Нина Васильевна звонила каждый день, плакала, обвиняла меня в краже сына. Потом звонки стали реже. А потом она смирилась и стала приезжать раз в полгода — на неделю, не больше. Под нашим строгим контролем.
Забавно, но именно в Новосибирске я забеременела. Двойней.
Когда Нина Васильевна приехала знакомиться с внуками, я невольно напряглась. Но что-то в ней изменилось. Она была тише, осторожнее. Спрашивала разрешения, прежде чем взять детей на руки. Не лезла с советами.
— Знаешь, — сказала она мне однажды, когда мы остались наедине, — я ведь правда думала, что помогаю. С этим навозом. Мне мама моя его на грудь клала, когда я болела. И ничего, выжила.
— Времена изменились, Нина Васильевна.
— Изменились, — согласилась она со вздохом. — И я была не права. Прости меня, если сможешь.
Я не ответила. Рана была еще слишком свежа. Но глядя на то, как она тихонько напевает колыбельную моим сыновьям, я подумала, что, возможно, когда-нибудь смогу её простить.