Телефонный разговор с дочерью в тот вечер затянулся далеко за полночь. Наташа плакала, и в её всхлипываниях Мария слышала свою собственную молодость.
– Мам, я так устала притворяться. Каждое утро просыпаться и думать – вот оно, "моё "долго и счастливо"? Это всё? Серёжа хороший, надёжный, но... Я задыхаюсь, понимаешь?
Мария понимала. Слишком хорошо понимала. Может быть, именно поэтому слова застревали в горле.
– А ты, мам? – вдруг спросила Наташа. – Ты была счастлива с папой все эти годы? По-настоящему счастлива?
Вопрос повис в тишине, как топор над головой. Мария смотрела на спящего мужа, на его осунувшееся лицо, на прикроватную тумбочку с лекарствами.
– Наташенька, счастье – оно разное бывает...
– Нет, мам, – в голосе дочери зазвенела сталь. – Я не про разное. Я про любовь спрашиваю. Ты ведь любила другого, да? Тётя Зина проговорилась как-то... Про какого-то Игоря.
Мария прикрыла глаза. Вот оно. То, о чём она не говорила даже с собой, вдруг прорвалось наружу голосом собственной дочери.
– Это было давно, доченька...
– А правда, что он сейчас вернулся? И что он стал известным архитектором? Мам, почему ты никогда не рассказывала? Почему выбрала папу? Из-за бабушки? Из-за того, что так было надёжнее?
Каждый вопрос бил, как пощёчина. Мария вышла на кухню, включила чайник, пытаясь собраться с мыслями.
– Знаешь, – произнесла она наконец, – когда тебе девятнадцать, кажется, что любовь должна быть как в кино – с фейерверками и безумствами. А потом проходят годы, и понимаешь: любовь – это когда вместе варишь суп, когда держишь за руку в больнице, когда...
– Когда притворяешься, что тебе достаточно? – перебила Наташа.
Мария замолчала. За окном мигал фонарь, отбрасывая причудливые тени на стену. Где-то в глубине души шевельнулось что-то – может быть, та самая девчонка, которая когда-то стояла на вокзале и не решилась уехать.
– Мам, – голос Наташи стал мягче, – я не осуждаю, правда. Просто... Я не хочу через двадцать лет сидеть и думать: а что, если? Понимаешь?
Мария понимала. И именно поэтому на следующее утро, меняя Николаю повязку, она сказала:
– Коля, я буду помогать Вере Васильевне. Она совсем плоха, а там только брат её...
Муж кивнул, не открывая глаз. Может быть, он знал. Может быть, всегда знал – про тот не поехавший поезд, про письма, которые она сжигала не читая, про альбом с вырезками из газет, спрятанный на чердаке.
В тот же день она отправилась к дому Веры. Сердце колотилось где-то в горле, когда она поднималась по знакомым ступенькам. Дверь открыл он.
Сорок лет – это целая жизнь. Но они схлынули, как волна, когда их глаза встретились. Он всё так же чуть наклонял голову набок, когда улыбался. И этот жест отозвался такой болью где-то под ребрами, что захотелось убежать.
– Здравствуй, Маша, – просто сказал он.
И в этом "здравствуй" было столько всего – непрожитых лет, несказанных слов, несбывшихся мечтаний.
– Здравствуй, Игорь, – ответила она, переступая порог.
Теперь нужно было найти в себе силы не только встретиться с прошлым, но и честно посмотреть ему в глаза. Ради себя. Ради дочери. Ради той девчонки на вокзале, которая так и не узнала, что было бы, если...
Они шли вдоль реки, где когда-то, сорок лет назад, любили гулять после школы. Февральский ветер трепал шарф Марии, заставляя её кутаться глубже в пальто. Игорь по старой привычке держал руки в карманах – точно так же, как в юности.
– Помнишь, как ты здесь читала мне Цветаеву? – вдруг спросил он, останавливаясь у старой ивы. – Мы тогда прогуляли химию, и ты боялась, что маме расскажут...
Мария улыбнулась. Конечно, она помнила. Помнила каждую строчку, каждый взгляд, каждое прикосновение той весны.
– А я всё думал потом – может, нужно было просто взять тебя за руку и увезти? – голос Игоря дрогнул. – Знаешь, Маш, я ведь всего добился. Построил те самые высотки, о которых мечтал. Моё имя есть в учебниках архитектуры. Только...
Он замолчал, глядя на воду. Солнце пробивалось сквозь облака, рисуя на реке серебристые дорожки.
– Только вечерами возвращаешься в пустую квартиру, включаешь свет и понимаешь – некому рассказать, как прошёл день, – закончил он тихо.
Мария почувствовала, как защемило сердце. Она смотрела на его седые виски, на морщинки вокруг глаз, на всё ещё красивые, сильные руки архитектора – и видела того мальчишку, который рисовал ей на салфетках проекты будущих небоскрёбов.
– А ты... ты была счастлива, Маш?
Она долго молчала, подбирая слова. Как объяснить всю сложность прожитой жизни?
– Я научилась быть счастливой, – наконец произнесла она. – У меня замечательные дети. Коля... он хороший человек, надёжный муж. Мы построили дом, посадили сад. Но...
– Но? – он повернулся к ней, и в его глазах она увидела то же понимание, что мучило её все эти годы.
– Но иногда, особенно весной, когда цветёт сирень, я думаю – а что, если бы я села в тот поезд? Что, если бы я не испугалась? Может, я предала не только тебя, но и себя?
Игорь вдруг взял её за руку – осторожно, словно боялся спугнуть момент. Его ладонь была тёплой, как тогда, в юности.
– Знаешь, Маш, я долго злился. На себя – что не настоял, на тебя – что не поверила. А потом понял: мы не можем знать, как сложилась бы жизнь. Может, в Питере мы бы разругались через год. Может, ты возненавидела бы меня за вечную беготню по стройкам. А может...
– А может, мы бы состарились вместе, – тихо закончила она.
Они стояли молча, глядя на реку. Где-то вдалеке проехала машина, залаяла собака, в небе пролетела стая птиц.
– Знаешь, чему я научился за эти годы? – спросил Игорь. – Что нет правильных и неправильных дорог. Есть только те, которые мы выбираем. И каждый выбор делает нас теми, кто мы есть.
Мария почувствовала, как слёзы подступают к глазам. Она осторожно высвободила руку и достала из сумочки платок.
– Моя дочь разводится, – вдруг сказала она. – Говорит, что не хочет жить как я – по инерции. А я смотрю на неё и думаю: может, она права? Может, нужно иметь смелость искать своё счастье?
Игорь улыбнулся – той самой улыбкой, которую она помнила все эти годы.
– Значит, ты всё-таки научила её главному – быть честной с собой. И знаешь что, Маш? Мне кажется, нам обоим пора простить себя. За тот поезд, за все эти годы, за то, что жизнь сложилась именно так.
Порыв ветра донёс запах талого снега и приближающейся весны. Мария подняла глаза к небу и впервые за долгое время почувствовала удивительное спокойствие. Может быть, именно об этом говорила дочь? О смелости признать свои чувства, свои ошибки, свой путь – и принять их?
– Пойдём, – сказала она. – Вера ждёт. Да и Коле скоро лекарства принимать.
Они медленно пошли обратно, два человека, когда-то любившие друг друга той первой, чистой любовью, которая остаётся в сердце навсегда, как отпечаток на фотопластинке. Теперь они знали: иногда нужно отпустить прошлое не для того, чтобы забыть, а чтобы научиться жить дальше.
В тот вечер Мария долго сидела у кровати Николая, держа его исхудавшую руку в своих ладонях. За окном падал мокрый снег, а в комнате пахло лекарствами и травяным чаем.
– Коля, мне нужно тебе что-то сказать, – начала она, чувствуя, как дрожит голос. – Все эти годы я...
– Я знаю, Маша, – неожиданно перебил он, слабо сжимая её пальцы. – Про Игоря знаю. Всегда знал.
Она замерла, не в силах поднять глаза. Сорок лет молчания рушились, как карточный домик.
– Помнишь, как ты плакала на нашей свадьбе? Все думали – от счастья, – Николай говорил тихо, с частыми паузами. – А я видел: ты прощалась. Не со мной венчалась – с мечтой своей прощалась.
– Коля, я старалась быть хорошей женой...
– Была. Лучшей, – он слабо улыбнулся. – Только счастливой не была. Прости меня за это, Маша.
Теперь слёзы текли уже открыто, капая на их сплетенные руки.
– За что ты просишь прощения? Это я должна...
– Нет, – он покачал головой. – Я должен был отпустить тебя тогда. Видел же, как ты газеты его прячешь, как фотографии рассматриваешь украдкой. Видел, но молчал. Цеплялся за тебя, как утопающий.
Мария склонилась, прижалась лбом к его руке. Сколько невысказанных слов, сколько непрожитых чувств они похоронили под грузом повседневности?
– Знаешь, что я понял под конец? – продолжал Николай. – Что любовь – это когда отпускаешь. Я не смог тогда. Может, хоть сейчас получится...
Он закашлялся, и Мария бросилась поправлять подушки, подавать воду. Когда приступ прошёл, он посмотрел на неё как-то по-новому – светло и спокойно.
– Теперь у тебя есть ещё одна дорога, Маша. Иди по ней. Не для меня, не для детей – для себя живи.
Через месяц Николая не стало. Он ушёл тихо, во сне, словно просто устал и решил отдохнуть. Когда закапывали Николая, Игорь стоял в стороне, не подходя близко, но Мария чувствовала его присутствие, как когда-то в юности.
Весной, когда оттаяла земля, она посадила на могиле мужа его любимые пионы. Потом долго сидела на скамейке, глядя на свежий холмик.
– Знаешь, Коля, – прошептала она, – я еду к Наташе. Она говорит, в их городе нужны библиотекари. И знаешь что? Я больше не боюсь неизвестности.
Вечером она обходила дом, который столько лет был её крепостью и её клеткой. Каждая вещь хранила воспоминания: здесь дети делали уроки, тут она штопала Колины рубашки, там варила варенье...
В спальне на тумбочке всё ещё стояла их свадебная фотография. Мария взяла её в руки, всмотрелась в лица тех молодых людей, полных надежд и страхов.
– Спасибо, – сказала она фотографии. – За всё спасибо.
Чемодан был уже собран. Дочь обещала приехать через неделю, помочь с переездом. Мария подошла к окну. Апрельский вечер окрашивал небо в нежно-розовый цвет, и первые звёзды робко проглядывали сквозь тающие облака.
В свои шестьдесят три она наконец-то училась главному – жить для себя. Не так, как ожидают другие, не так, как привыкла, а так, как подсказывает сердце. И пусть эта дорога начиналась в сумерках жизни – она была её собственной.
На подоконнике лежал конверт – письмо от Игоря, которое он передал через Веру. Мария пока не открывала его. Всему своё время. Сейчас главное – сделать первый шаг. К себе. К новой жизни. К свободе.
– Я иду, Коля, – прошептала она в темноту. – Спасибо, что отпустил.
За окном шумела весна, принося с собой запах перемен и надежды. Впереди была дорога – её дорога, – и впервые за долгие годы Мария не боялась по ней идти.
Спасибо Вам, дорогие читатели, за Ваши комментарии и лайки"🙏💖