окончание...
Люба начала пить. Она искала спасение в алкоголе и лишь на короткое время забывала о душевной боли. Толик возвращался из поездки и находил её практически без чувств в полном бардаке. Когда она просыпалась, и он начинал её ругать, уговаривать, призывать к здравому смыслу , то ничего слушать она не хотела, а только кричала, что ненавидит его, не любит и никогда не любила, а когда ей нужны были деньги на водку, она на какое-то время становилась ласковой, осыпала его ласками, ложилась с ним в постель, и, когда он слабел и уступал, она, получив на бутылочку, выпивала и снова становилась агрессивной. Их счастливая, спокойная семейная жизнь оборвалась так внезапно, как и началась, и поверить в то, что происходит сейчас, Толику было сложно.
Он продолжал её любить и надеялся, что она опомнится, станет прежней, но она углублялась всё дальше и дальше. Уговоры не помогали, нервы его сдавали, и он однажды, отчаявшись, во время очередного скандала, выбрал странный способ воздействия: напился. Ей назло, чтобы она тоже почувствовала, как неприятно видеть пьяного мужа. Но ей было всё равно, а ему, и правда, полегчало. Он, уже отчаявшись, представляя, что его ждёт дома бардак и истерики нетрезвой супруги, стал задерживаться с работы, выпивал с друзьями. Так продолжалось достаточно долго. Его мать, видя, что дети катятся в пропасть, написала обо всём родителям невестки, попросив у них помощи. Они быстро приехали, попытались вразумить их обоих. Толик надеялся, что она хотя бы их послушает, но Люба остервенела ещё больше. Кричала, обвиняя их в том, что именно они заставили её избавиться от ребёнка, которого она ждала от любимого человека. Они поняли, что её уже нужно лечить, что сама она пить не бросит, и решили забрать её к себе. После длительных уговоров она согласилась.
Толик остался один. Сначала он надеялся, что она выздоровеет и вернётся, но шло время, она не выздоравливала, а наоборот, пустилась во все тяжкие, ведя разгульный образ жизни. Обуздать её не могли даже строгость отца и матери. Больше она их не слушала. Толик им поначалу часто звонил, но тесть, видя как тонет дочь, а у парня есть ещё шанс начать всё сначала, однажды сказал, что очень сожалеет, но не может допустить того, чтобы зять погиб вместе с ней, и попросил больше не звонить. Этим и была поставлена точка в их отношениях с Любой.
В душе образовалась пустота. Нужно было жить дальше, но не хотелось. Женщин вокруг было много, но ни одна не смогла заменить ему её. Он ненавидел себя за это. Он встречался то с одной, то с другой, они надеялись обрести счастье с ним, но всё это было чужое. Дважды пытался жениться, но не складывалось. Возможно, не было сильного желания. Попытка тестя уберечь зятя оказалась запоздалой и бесполезной. Теперь Толик тоже часто выпивал.
А тут ещё в стране началась перестройка. Рушилась вокруг привычная жизнь, закрывались предприятия. В депо начались перебои с зарплатой, а затем его и совсем закрыли, и Толик остался ещё и без работы. Страсть к алкоголю поглощала его всё больше и больше. Он слонялся от работы к работе, но в разоряющихся хозяйствах денег практически не платили, а он не желал работать впустую. Спасал только участок земли возле дома, да мамин огород. Произошедшие события в жизни единственного сына, а главное, нежелание его бороться, выкарабкиваться из бездны, в которую он погружался всё глубже и глубже, подорвали её здоровье. Вскоре она умерла. Толик нашёл её уже остывшей на постели. Сколько она так пролежала, никто не знал. Он долго в одиночестве рыдал возле бездыханного тела. Теперь у него не осталось никого, только старенькая бабушка в Сосновке.
Дом его, где он когда-то был счастлив, пришёл в запустение. В сильные морозы там вышло из строя отопление, а затем «доброжелатели» вынесли оттуда всё и даже отрезали трубы, скорее всего сдав их на металлолом. Жалко не было. Это место навевало на него мучительные воспоминания, возвращающие его в пережитый им кошмар. Теперь он пропадал или у друзей, которые вели такой же образ жизни, или в родительском доме, который в холод можно было протопить дровами. Иногда отправлялся к бабушке. Перебивался, работая у людей на огородах, ухаживая за скотом, за гроши, а порой просто за еду и спиртное.
Бабушка каждый раз бранила его за это, напоминая о том, каким он был раньше. Он злился, срывался на неё, но понимал, как она права. Если когда-то водка была для него единственной панацеей от душевной боли, то теперь, когда пребывал в трезвом состоянии, он понимал, в какую бездну он катится, но справиться с этим не мог. Каждое утро он повторял себе одно и то же «я брошу», а затем, опохмеляясь, плыл по течению. Отказаться от спиртного оказалось так непросто, это болото засосало его надёжно. Все от него отвернулись, и осознание этого его ужасало. Он озлобился на весь свет. Надежда была только на чудо, но где оно, это чудо-то?
Народ потянул в Москву на заработки, где начали открываться стройки. Он слышал от знакомых, что там хорошо платят. Некоторых столица делала счастливыми, давала достаток, у некоторых отнимала всё, и даже жизнь. Многие, устав от деревенской беспросветности, оставляя жён и детей, находили там новые семьи. Некоторые оставались бродяжничать по городу без денег и документов, не имея возможности вернуться, а другие пропадали без вести, навеки замурованные в бетон. Но Толика не пугало ничто, как ничто уже и не держало в родном селе. Для него это был шанс: а вдруг да у него что-то изменится. Он слышал, что любителей спиртного там не жалуют. Может, он сумеет удержать себя в руках и все-таки остановится? А нет - так нет. Его жизнь сейчас не стоила и ломаного гроша. И он решился как раз в то утро, когда проснулся в холодном родительском доме, и когда в сладком сне к нему приходила мама.
Бабушка, услышав о его решении, сначала забеспокоилась. Во-первых, она была наслышана о том, что происходит в столице. А во-вторых, если бы у него не было этого пагубного пристрастия, то у него было бы больше шансов выбраться из опасной ситуации, возникшей там, или, вообще, её обойти. Но удержать его она не могла, да и не хотела. Ну, что ж, пусть попытает счастья. Здесь всё равно его ждёт погибель.
И она собрала его в дорогу, дав денег с пенсии и купив по дешёвке у соседки подержанные, но ещё в хорошем состоянии, зимние ботинки и куртку, оставшиеся от её покойного мужа.
Толик примкнул к знакомым мужикам, которые ездили туда не впервой. Правда, на их объекте места не было, и они обещали устроить его на соседний. В поезде он не находил себе места, всю ночь вертелся на полке и выходил курить то и дело. Мужики гуляли всю ночь, его угостили тоже.
- Пей, Толян, мы в поезде всегда расслабляемся. На стройке не выпьешь. Нельзя. Выгонят, или, чего доброго, менты заберут в обезьянник. Москва сейчас не та уже, что раньше была. Сплошь жулики да новые русские. Люди будто остервенели, норовят друг другу глотки перегрызть. Москвичи на нас смотрят, как на отбросы общества. Мы для них дешёвая рабочая сила, да и только. Это для нас, колхоза, десять штук – это бабки, а для них – тьфу. Они все устроены, у них, чуть ни у каждого, свой бизнес. Они на стройках не работают, нет. – сказал со знанием дела один из них. – А знаешь, Толян, кто в Москве самый страшный человек?
- Ну, бандит, - ответил Толик, выпив пару стопок, чтобы заморить червячка.
- Не-э, не угадал! Слушай и запоминай: самый страшный человек в Москве – это мент. Читал в детстве сказку про дядю Стёпу? Теперь таких нет. Сказка есть сказка. Во-первых, никогда не узнаешь, кто к тебе подошёл, и кто под этой формой скрывается на самом деле. Он сунет тебе под нос фальшивое удостоверение, и ты уже у него в руках. Пойдёшь за ним, куда скажет, а там оберёт до нитки, и ничего ты никому не докажешь, и жаловаться некому. Ты думаешь, почему мы деньги через банкомат отправляем? Сколько они нашего брата уже обчистили. Все повязаны. Вот приедем, обрати внимание, сколько на вокзале лохотронщиков, а рядом менты стоят и не нас от них охраняют, а их от нас. Делятся они с органами, а те им - крыша. Так что будь пошустрей, ухо держи востро. Страшный город - Москва.
Толик слушал и с трудом верил во всё сказанное. Когда-то ему было легче поверить в хорошее, чем в плохое. Ведь разочаровываться страшно. Но случай с Любой заставил его научиться снимать розовые очки. Вот поэтому-то он и испытывал волнение, глядя широко раскрытыми глазами в ночную синеву окна вагона. За полночь он всё-таки уснул.
Утром поезд подошёл к кишащему встречающими перрону. Они быстро вышли и направились в метро. От такого количества людей у Толика с непривычки рябило в глазах. До места добирались долго. Мужики оставили его на другом объекте, как и обещали, а сами отправились на свой.
Его провели в отапливаемый вагончик. Здоровенный, широколобый парень в коричневой кожанке сказал:
- День, два ночуешь здесь, посмотрим на твою работу, а потом устроим в общежитие. Документы давай.-
- Зачем?- спросил Толик.
- Ты чего, мужик, с дуба упал. Забыл, что ли, что при поступлении на работу ксива требуется. Во, колхоз. Давай, а то разговариваешь много. Тут таких не любят. Дома будешь рот раскрывать, а тут наши законы, и по ним и будешь жить.
Толик, вспомнив наставления товарища, молча отдал документы, и тот удалился. Вечером он доел то, что осталось от дорожного кузовка, улёгся на топчан и уснул, успокоенный тем, что он уже на месте и завтра приступит к работе. Проснувшись утром, он увидел, что его сумки в вагончике нет. Сунув руку в нагрудный карман, обнаружил, что денег там нет тоже.
Толик вскочил с места, как ошпаренный. Он понял, что, пока он спал, кто-то его обокрал. Но кто?.. Он посмотрел в окно и увидел, как рабочие наводят раствор. Прораб что-то им говорил, показывая рукой на дом. Вооружённый охранник в камуфляже с сигаретой в руке топтался у ворот . «Кто?..Надо сказать охраннику, он разберётся», - подумал Толик и выскочил из вагончика. Он подбежал к охраннику и стал ему всё объяснять, но тот стоял непоколебимо, глядя на него свысока.
- Меня ограбили? – тараторил Толик.- Деньги, сумка… Ничего нет. Всё забрали.
- Чего ты городишь, мужик? Какие деньги? Кто тут тебя ограбить может? Ты за базаром следи, слышь. Пропил, небось, а на нас тут гонишь, - оскалился здоровяк.
- Да какое там «пропил»? Я правду говорю, - не отступал Толик. Ограбили.
- У нас приличное место, и люди приличные, и не надо тут погоду портить, а то выкину, как котёнка, за ушко и на солнышко.
-Да какое приличное, когда людей обворовывают, - у Толика перехватило дыхание.
Увидев волнение у ворот, подошёл второй охранник.
- Чего тут у тебя, Сохатый?
- Да вот говорит, что мы обокрали его.-
-Кто? Мы? Гони его отсюда в три шеи.-
И они, дав Толику под дых, схватили и выкинули его в сугроб. От боли он не мог произнести ни слова, а когда отпустило, то крикнул:
- Документы верните!
- Какие документы. Сохатый, ты брал его документы? Нет? И я не брал. Так что вали отсюда, пока цел, лох педальный.-
Толик понял, что ничего уже не добьётся и побрёл, куда глаза глядят. Он был в растерянности. Ни денег, ни документов. Что он будет делать здесь? Надо в милицию обратиться.-
Он отошёл недалеко и увидел у дороги стоявшего милиционера. «Вот оно, спасение», - подумал он и поспешил к нему. Тот, окинув взглядом просто одетого парня, выслушал и , с опаской посмотрев в сторону стройки, куда показывал Толик, произнёс:
- Ты знаешь, что. Иди, куда послали и лучше не связывайся. Там народ серьёзный, разговаривать не любит.-
- А как же я до дома теперь доберусь? Без денег, без документов?
- Это твои проблемы, - и тот отвернулся.
Толик стоял и не мог произнести ни слова. Он понял, что теперь он один в целом свете, и помощи ему ждать неоткуда. Кто поможет ему теперь, кому он нужен в этой заснеженном и таком чужом городе?
В одно мгновенье рухнули его представления о столице. Он любил её с детства, со школы, с тех пор, когда впервые увидел красочные картинки в букваре и прочитал по слогам: «Москва – столица нашей Родины». Красная Площадь, мавзолей, Кремль – всё это всегда вызывало уважение и восхищение. В фильмах показывали добрых, любящих своё дело, борющихся за справедливость милиционеров, и он всегда хотел быть на них похожим и был уверен, что в трудной ситуации они ему всегда помогут. Прав был Мишка. Изменилась Москва. Нет в ней места ни правде, ни любви. Но как сердце, привыкшее любить, взять вот так в комок и заставить ненавидеть. А может, она и была такой. Просто кино и фантазии – это одно, а в жизни - совсем по-другому. Как же всё изменилось!..
Его жизнь в деревне не была красочной и лёгкой, но у него было к кому пойти и обратиться за помощью, была крыша над головой, а здесь он оказался на улице в буквальном смысле этого слова. Он видел по телевизору бомжей, и это его всегда ужасало. Он не понимал раньше, как человек может лазать по помойкам и думал, что окажись он на их месте, то обязательно нашёл бы выход. И вот теперь он был на этом самом месте, а выхода, особенно сейчас, в декабре, не видел. Вернее, их было даже несколько: воровать, побираться, или замёрзнуть. Или идти домой, да, домой, пусть пешком. Главное, надо выйти к трассе, может, кто подберёт до Воронежа…
Страшно хотелось есть. Он шёл и наткнулся на мусорные ящики, стоявшие у метро неподалёку от какого-то большого магазина. Возле них лазали какие-то люди и что-то там искали. Он приблизился и увидел грязно одетых бомжей. Они растаскивали какие-то ящики. Он подошёл ближе и дрожащими руками начал ковыряться в мусоре вместе со всеми остальными. Один из них возмутился:
- Новый, что ли. Вообще-то, это наша помойка.
- Я есть хочу. Что же мне, умирать, что ли.
- Ну, ладно, продолжай. Здесь всем хватит. Из супермаркета часто выбрасывают просроченные продукты, вот мы и пасёмся тут. Видишь, вот сухарики, а вон апельсины, - и он засмеялся. – В путёвом доме не каждый день на столе такое встретишь. Да тут много чего. Ты взялся-то откуда?
Толик вкратце ему рассказал свою историю. Тот сжалился и пригласил его к себе в подвал переночевать. Утром он сказал:
- Можешь у меня остаться, будешь на меня работать. У нас тут не всё так просто. У каждого бомжа своя территория. Но я тебя понимаю, самого на улицу баба выгнала, говорит: алкаш. А какой я алкаш, так, люблю выпить иногда. Если хочешь, будешь со мной ходить. Я поговорю, с кем надо. Будешь правильно себя вести, неприятностей не будет.
- Нет, я домой пойду. Как к трассе выйти, не знаешь?-
- Я ж москвич, как не знать. Я много чего знаю. Только слишком быстро у тебя не получится. Денег-то у тебя нету. даже на метро, так ведь? Побираться придётся. Тут тоже всё размечено, каждый, как говорится, на своём месте. Выручкой с крышей делиться придётся. Не будешь делиться – убьют. Это Москва, парень, деньги делаются даже на нищих. Ночевать тебе, конечно, негде. Ну, да ладно, со мной пойдёшь, в подвал. Вижу, ты не бандюга какой-нибудь, не замочишь ночью. Я хоть и бродяжничаю, а жить охота.
Костик - так звали нового знакомого - и правда, помог Толику. В первый же день он заработал столько денег, сколько очень давно не держал в руках. Для Москвы это были крохи, нищенские подачки, а для него – целое состояние. За несколько дней он собрал небольшую сумму, чтобы хотя бы выбраться из города.
- Может, останешься? – уговаривал Костик, - чего ты там в своей деревне делать-то будешь?
- Нет, лучше у себя дома сдохнуть, чем здесь побираться. Хоть с матерью вместе похоронят. Спасибо тебе, Костик. Век не забуду. Домой надо.
- Только старайся ментам на глаза не попадайся. Будь незаметнее.
Костик помог ему выбраться из города. На окраине мерцало огнями бунгало, а возле него стояло несколько гружёных фур. Около них кружились люди. У Толика появилась надежда: может быть им по пути, и они его возьмут с собой. Он подбежал к ним, но они, выслушав его, покачали головой:
- Нет, мужик, мы тебя, конечно, понимаем, но и ты нас пойми. Документов у тебя нет. На первом же посту тебя гаишники высадят, а нам не поздоровится. Да и мы тебя не знаем, кто ты, а у нас груз на большие деньги. Извини, но нельзя.
Надежда улетучилась в долю секунды, как и не было. Сердце будто пламенем обожгло. Вокруг скучная серость оттепели, застивший дорогу густой мерзкий туман. Позади Москва, впереди дорога в никуда. И только, взявшееся непонятно откуда, страстное желание выжить. Странно. Почему оно не возникало раньше, тогда, когда его предала Люба, когда из-за этой страшной неурядицы он позволил себе пустить свою жизнь под откос. Ему не хотелось жить, но ведь у него тогда ещё был дом, ещё была мама, самый близкий человек, который, единственный, был верен ему до конца. Боже, до конца!
Слово страшное-то какое. Каков он был, её конец, её последний час, миг. Почему его, сына, не оказалось рядом. Может, он смог бы её спасти. Пьян был? Ах, да, пьян… Сколько же дней он уже не пил-то? Со счёта сбился. Из головы вылетело. Ты посмотри, ведь и не тянет… Удивительно: ничего нет, а жить хочется… Домой, домой, вперёд, пешком, но домой!
Он устремился вперёд по трассе в надежде на то, что если повезёт, то может, кто, да и подберёт. Голосовал, машины проходили мимо. Сколько прошло времени, он не знал, но вот показалась какая-то деревушка, и силы куда-то сразу стали уходить, а в ногах появилась жуткая усталость, и возникло сильное чувство голода.
Он свернул вправо, прошёл по первой пустынной улочке. Вокруг не было ни души. И вот наконец-то возле одной ветхой хаты показалась повязанная козьим пуховым платком старушка с палочкой. Голова его уже слабо соображала, и только хотелось куда-нибудь приземлиться. Он поспешил к ней и заговорил, присев на сырую скамейку около палисадника.
- Бабушка, куска хлеба не найдётся и кружки воды.
Старушка испугалась путника, но он, заметив это, попытался успокоить:
- Да не бойся, я не бандит. Я есть очень хочу.
Старушка, недоверчиво оглядываясь, поспешила в дом. Потом долго не выходила, посматривая в окно, очевидно, раздумывая, а затем вынесла на крыльцо полбуханки хлеба и стеклянную банку воды и снова юркнула в сени, крикнув из-за запертой двери:
- Иди, я тебе хлеб вон положила.
Толик с трудом поднялся и вошёл в калитку. Поднялся по ступенькам и, схватив хлеб, принялся жадно рвать его зубами и глотать, практически не прожёвывая, захлёбывая водой.
Старушка стояла за дверью и продолжала:
- Ты откуда взялся-то?
- Из Москвы иду в Воронеж, - и он опять присел на ветхую скамейку крыльца, которая, испуганно скрипнув, слегка прогнулась под тяжестью его тела.
- А чего зимой-то? Замёрзнуть не боишься? Декабрь на дворе.
- Боюсь, а что делать. Обокрали меня, документы забрали, деньги. В Москве нет никого, помочь некому. Денег просто так никто не даст, а домой надо.
- Ночь заходит, как пойдёшь-то? По телевизору мороз большой передавали на завтра, а потом метель надвигается.
- Не знаю. Устал страшно.
- Знаешь что, попробуй сходить к батюшке. Он при храме живёт. Может, он приютит на время. Бывают у него иногда путники, оставляет он их у себя. Отдохнёшь, может, поможешь чем-нибудь. Церковь только недавно начали отстраивать, работы хватает, а прихожан мало. Старухи одни, но толку-то с нас. Попытайся, вряд ли он откажет.
Она объяснила, как пройти к храму, и Толик без труда его нашёл. Женщина была права. Отец Николай принял его и, выслушав и накормив, оставил на ночь.
Толику показалось, что он не спал так крепко целую вечность. Проснувшись утром, он увидел, что батюшки в доме нет. Матушка сказала, что он ушёл в храм. Анатолий поднялся и отправился за ним.
Скрипнув тяжёлой дверью, с некоторым волнением он вошёл внутрь. Воспитанный в атеизме, он никогда не был верующим человеком и относился раньше ко всему скептически. Всё, что рассказывали о Боге, походило для него скорее на фантастику, и он часто над этим смеялся. Да и редко кто раньше, а особенно молодёжь, во времена социализма, задумывался о том, есть Он или нет. Ведь надо было быстрее жить, без оглядки, так, чтобы было, что вспомнить. И вот теперь Толику есть что вспомнить, да так, что не забудешь по гроб жизни.
Он окинул взглядом огромное помещение. Странно: снаружи оно казалось небольшим, а внутри было очень просторно. Икон было мало. Несколько старинных висело на стенах, а впереди, при входе в алтарь, красовались два новых, написанных маслом, образа. Слева склонилась над младенцем Божья Мать, а справа на него смотрело лик самого Спасителя. Глаза у Него были как будто живые, словно это не картина вовсе, а Он на самом деле смотрит на него, и в Его взгляде есть и любовь, и сочувствие, и укор, и сожаление...
Толик стоял, словно окаменевший. Он ещё раз окинул взглядом помещение, только он теперь уже не разглядывал иконы, а проникнутый атмосферой чистоты и покоя, царившей в храме, будто растворился в ней. Ему показалось, что там столько света, и что он наполняет всё вокруг, и даже его самого изнутри. Возникло какое-то странное ощущение, как будто бы этот свет он уже видел где-то раньше. Только где?.. О, Боже, да это же было во сне, в том самом сне, который он видел дома перед поездкой в Москву, и в котором ему явилась мама! Вот к чему она снилась. Значит всё, что с ним произошло, не было случайным!
Толик стоял, остолбеневший, а внутри его как будто звучала музыка, тихая-тихая, едва слышная, скорее всего, только ему одному. Дверь алтаря приоткрылась, и оттуда вышел, облачённый в рясу, отец Николай. Анатолий произнёс:
- Батюшка, может, я помогу Вам чем-нибудь по хозяйству, а то мне неловко как-то. Хочется Вас отблагодарить за гостеприимство, а кроме, как помощью, нечем.
Священник был приятно удивлён. Чаще всего пришлые люди брали денег на дорогу, а потом, потратив их на спиртное, возвращались и просили снова. А тут человек сам предложил ему помощь. В недавно открывшемся храме газового отопления ещё не было. Как раз накануне завезли уголь, и Толику предстояло перенести его в сарай. Тот согласился, но сначала попросил:
- Научите меня креститься. Я не умею.
Отец Николай улыбнулся и объяснил ему, как нужно правильно осенять себя крестом, а ещё позволил взять в церковной лавке несколько свечек и поставить их на подсвечник о здравии и на канун за упокоение близких. Толик так и сделал, а затем приступил к работе.
Так хорошо он не чувствовал себя очень давно. Возвратилась, забытая ещё с юности, лёгкость в теле, как будто крылья выросли за спиной. Воздух стал какой-то другой, невесомый, чистый, и он не мог им насладиться, вдыхая полной грудью.
За один день он не управился, а остался ещё до завершения работы. Вечером, потрясённый возникшими, новыми для него, ощущениями, он рассказал о них отцу Николаю, а ещё о том самом сне.
- Ты знаешь, Анатолий, ведь всё, что с тобой произошло, и хорошее, и плохое, не случайно. В жизни, вообще, нет случайностей. Всё это – промысел Божий. На всё Его Святая воля, а мы всего-навсего её исполнители. Ему решать, наказать нас или помиловать. Он послал тебе все эти испытания, чтобы однажды ты уверовал в Него, и именно сегодня ты, ранее Его отвергавший, сделал первый шаг Ему навстречу, и если ты не свернёшь с этого пути, не возвратишься в ту грязь, в которой пребывал всё это время, то твоя жизнь наладится. Я в это верю и хочу, чтобы поверил и ты. Я многих видел заблудших, таких, которые ушли в чёрную трясину слишком глубоко, но и у них есть шанс вырваться оттуда. Ты ощутил сегодня лёгкость, и это очистилась твоя душа. Тебе ещё многому придётся научиться, будет много трудностей, но ты всегда вспоминай этот день, эти самые ощущения, и они помогут тебе не повернуть обратно. Обращайся к Господу, и Он тебе поможет.
Анатолий долго не мог уснуть, ворочаясь с бока на бок. Он всё размышлял обо всём сказанном отцом Николаем. Для него взгляд на жизнь с точки зрения верующего человека был новым, но он теперь не отталкивал, а, наоборот, привлекал. Интересно: ведь, когда он уезжал из родной деревни, ему казалось, что его прежняя серая жизнь с её беспросветностью осталась там, а в Москве всё изменится, наладится, а получается, в столице вся она окончательно рухнула, и обломки её навсегда растворились в этом огромном и чужом городе. Ведь отец Николай всё говорит правильно. Нет больше того Толика, что был в юности, как нет и того, пассивно плывущего по течению, слабого, раздавленного всего лишь одной жизненной неудачей. Теперь нужно учиться жить по-новому. В последнее время он чувствовал себя древним стариком, но ведь ему-то всего чуть больше тридцати. Стыдно, но только нельзя оправдываться, это самый кратчайший путь к возвращению назад. Только не назад!
В ночь оттепель сменилась морозом, и к концу следующего дня он становился всё крепче и крепче. Мороз продержался ещё и следующий день, к концу которого он закончил работу. Завтра ему снова предстояло отправиться в путь.
Утром температура стала подниматься. Небо снова заволокло, поднялся ветер, и пошёл обильный снег. Нескончаемый поток белых хлопьев падал и падал вниз, как будто кто-то просевал облака через гигантское сито. Толик собирался в дорогу. Отец Николай предложил ему переждать метель, но он не согласился:
- Зима длинная. Сегодня снег, завтра мороз, а послезавтра ещё что-нибудь. Пойду я, пора и честь знать. Теперь что будет. Может, кто подберёт.
Батюшка благословил его в дорогу, одев ему на шею маленький крестик на простенькой тесьме, и подарил иконку Владимирской Божьей Матери. Толик бережно положил её в нагрудный карман рубашки, распрощался с хозяевами и отправился в путь.
Он передвигался по трассе, иногда останавливаясь, чтобы передохнуть, и голосуя. Машины с бешеной скоростью пролетали мимо, даже не замечая похожую на снеговика, переставляющую ноги фигуру на обочине. Метель усиливалась, пальцы в вязаных варежках почти не разгибались. Он то и дело дул на них, пытаясь согреть, но от этого они замерзали ещё больше. Иногда он прислонял руку к груди, где в кармане лежала икона, и ему на какое-то время становилось легче, как будто он был не один, а с ним находился живой человек. « Наверно, смерть моя именно здесь. Ну, так что же, когда-нибудь это произошло бы. Кто-то уходит раньше, кто-то позже, а один раз в жизни это случается с каждым. Уж лучше тут, на трассе, чем в Москве на улице, где, хоть и людей много, а умирать будешь, всё равно никто не поможет».
Сил уже не было, надежды тоже. Рука уже просто машинально поднималась вверх. И вдруг – о, чудо! – притормозили сразу две новенькие «Газели» жёлтого цвета. Среди этой поглотившей всё белизны они были похожи на солнце.
- Садись, - сказал водитель первой, открыв ему дверь салона.
Он кое-как поднял ногу, с трудом взобрался внутрь, развернувшись, плюхнулся на сиденье. В глазах на какое-то время потемнело, но потом постепенно отпустило. Тело начало согреваться, и он почувствовал нестерпимо сильное покалывание в кончиках пальцев рук и ног.
- Что, тебя кинули? – спросил, наконец, водитель.
- Да, - коротко ответил Анатолий, пытаясь перетерпеть боль. Разговаривать было очень трудно, в голове бегали спазмы.
- Я так и понял. А тебе куда надо-то?
- В Воронеж, - дрожа, еле выговорил Толик. Он впервые задумался о том, что сел в машину, даже не сказав, куда ему нужно. То есть, ему было всё равно, куда, лишь бы вырваться из леденящего плена.
Водитель вдруг радостно воскликнул:
- Парень, да ты счастливчик. Мы как раз в Воронеж и направляемся. Смотри, как повезло, а! До города довезём, а там как-нибудь на электричках зайцем до места и доберёшься. Сейчас только в одно место заедем, перекусим.
Через час они остановились возле какого-то кафе у трассы. Шофёр и его товарищ вышли и обратились к пассажиру:
- Пойдём с нами, перекусим. Есть, небось, хочешь.
Толик испуганно покачал головой. Он как будто прирос к тёплому сиденью этой совсем новенькой машины и больше всего на свете сейчас хотел просто сидеть и не шевелиться. Он боялся, что вдруг выйдет, а они уедут без него, и кончится эта явь, слишком походившая на сон. Они всё поняли и рассмеялись:
- Да, пойдём, не бойся. Мы тебя не оставим. Не для того ж тебя подобрали.
Отдохнув в кафе, они продолжили свой путь. Начинало смеркаться. Снег прекратился. Наступило время абсолютного покоя и в измученной природе, и в истерзанной душе Анатолия. Он, растянувшись на сиденье и прислонившись к оконному стеклу, сомкнул веки. Думать ни о чём не хотелось, но мысли назойливыми пчёлами роились в голове. Всё теперь не имело значения, а важно было то, что он остался жив. Рука его находилась за пазухой, где возле сердца в кармане лежала подаренная отцом Николаем икона. Его спасение было чудом, и, может, именно она его и сотворила. Ведь для чего-то Господь оставил его на этом свете, значит, ему нужно жить, только теперь учиться как-то по-новому.
Он дремал, и в полудрёме перенёсся в воспоминания о суматошном, но таком желанном, незабываемом детстве. О маме, о родной улице, где было фантастически много зелени, столько, что, казалось, можно было покрыть ею всё чёрное в мире, о школьной спортплощадке, пусть скромно оборудованной, но зато самой лучшей в мире, и, конечно же, о бабушке – единственном, оставшемся на этой земле, близком человеке. Как она там? Ждёт, наверно. Только пусть обязательно дождётся. Обязательно дождётся!..
Деревенские истории -Т. Подшибякина