Искра в гавани: Рождение мечтателя среди кораблей и запретов
Судьба часто плетет свои узоры в самых неожиданных местах, и для Жюля Верна колыбелью его грез стала шумная, пропахшая солью и дегтем гавань Нанта. Рожденный 8 февраля 1828 года в этом кипучем портовом котле на берегу Луары, где Атлантика дышала прямо в лицо городу, мальчик впитывал дух дальних странствий с молоком матери. Воздух дрожал от гудков пароходов, криков чаек и многоязычной ругани докеров. Лес мачт, уходящих в небо, раздутые ветром паруса кораблей, прибывавших со всех концов света с их таинственными грузами и еще более загадочными историями, – всё это было не просто фоном, а топливом для неукротимого пламени воображения. Жажда приключений, неутолимая, как морской прибой, стучала в его детском сердце. И однажды, в одиннадцать лет, эта жажда едва не выплеснулась в отчаянный побег. Индия! Далекая, пряная, манящая. Он уже видел себя юнгой на борту трехмачтовой красавицы «Корали», уходящей за горизонт. План был дерзок и почти безупречен, но рок, или скорее бдительность родителя, вмешался. Шхуна задержалась в соседнем порту Пембёф, и там, на палубе, почти у трапа в мечту, юного беглеца настиг час расплаты – встревоженный отец, Пьер Верн, адвокат с твердыми взглядами на жизнь, вырвал сына из лап морской романтики и водворил домой. Говорят, именно тогда, под строгим взглядом отца и со слезами на глазах матери, Софи, Жюль дал клятву путешествовать лишь в своем воображении. Клятву, ставшую пророчеством и благословением, ибо миры, рожденные под его пером, оказались куда обширнее и удивительнее тех, что мог предложить реальный океан.
Но путь к этим мирам оказался извилист. Первые робкие шаги в литературе – пылкие, но неуклюжие стихи, посвященные кузине Каролине Трансон, недосягаемой, как звезда, – были лишь слабым отблеском будущего пожара. Отец, человек земной и практичный, видел в сыне продолжателя своего дела, респектабельного юриста, а не витающего в облаках рифмоплета. Его слово было законом, и Жюль, скрепя сердце, отправился в Париж штурмовать бастионы юриспруденции. Он покорил их, получив в 1849 году диплом, но душа его рвалась прочь из душных залов суда, туда, где царили Мельпомена и Терпсихора, где воздух был наэлектризован спорами богемы. Париж середины XIX века был плавильным котлом идей, и Верн окунулся в его бурлящую жизнь с головой. Пьесы, либретто, рассказы – перо его искало свою колею. И нашло ее в кружке «Одиннадцать холостяков», где судьба свела его с титанами слова. Сам Александр Дюма-отец, уже увенчанный лаврами создатель мушкетеров, стал его покровителем, распахнув перед ним двери своего «Исторического театра» для постановки дебютной пьесы «Сломанные соломинки». А встреча с Пьером Шевалье, редактором влиятельного «Мюзе де фамий», открыла дорогу к первым публикациям рассказов, где уже проглядывали контуры будущих «Необыкновенных путешествий». Диплом юриста пылился в ящике стола, недолгая служба секретарем в «Театр Лирик» была лишь эпизодом. Неумолимый компас его судьбы уже указывал на север – к неизведанным землям Фантазии.
Перо пророка или расчет инженера: Ковка миров на наковальне фантазии
Жюль Верн. Имя, ставшее синонимом приключений, паролем для входа в мир, где наука граничит с чудом. Его по праву короновали отцом-основателем научной фантастики, хотя проницательные потомки усмотрели в его паровых машинах и механических гигантах и предвестие стимпанка. Но суть его гения была глубже – он впряг музу Науки в колесницу Воображения и отправил ее в головокружительный полет. Его способность заглядывать за горизонт технологического прогресса своего времени была почти пугающей, граничащей с пророчеством. Уже в раннем, отвергнутом издателем как «слишком мрачный» романе «Париж в XX веке» (написанном около 1863 года, но увидевшем свет лишь через столетие, когда праправнук случайно вскрыл фамильный сейф), он нарисовал картину будущего, от которой и сегодня бегут мурашки: стеклянные иглы небоскребов, бесшумные поезда, парящие на магнитной подушке, рычащие самодвижущиеся экипажи, фототелеграфы, передающие изображения на расстояние, и даже подобие глобальной сети, опутавшей мир. Этцель, его проницательный издатель, счел это бредом, но история рассудила иначе.
Эти всполохи будущего, которые современники часто принимали за чудачества, а потомки – за пророчества, были рассыпаны по его книгам щедрой рукой. «Двадцать тысяч лье под водой» явили миру «Наутилус» – исполинский электрический левиафан, бороздящий океанские глубины за десятилетия до появления реальных субмарин, и автономный дыхательный аппарат, развязавший человеку руки под водой. «С Земли на Луну» и «Вокруг Луны» отправили отважных путешественников к ночному светилу в снаряде, запущенном из исполинской пушки, предсказав и место старта (Флорида!), и саму невесомость с поразительной точностью. А в «Робуре-Завоевателе» взмыл в небо «Альбатрос», многовинтовой воздушный корабль, предвосхитивший эру авиации, когда братья Райт были еще мальчишками. Электрический стул, видеосвязь, искусственные спутники – список можно продолжать. Но был ли Верн ясновидящим? Скорее, гениальным аналитиком, человеком с энциклопедическим умом, который улавливал тончайшие вибрации научной мысли своей эпохи и обладал дерзостью довести их до логического, пусть и фантастического, предела. Он не предсказывал – он конструировал будущее на чертежной доске своего воображения.
Титанический труд по созданию этих миров был бы немыслим без двух факторов: его собственной, почти сверхчеловеческой работоспособности и гения его издателя, Пьера-Жюля Этцеля. Этот проницательный коммерсант от литературы не просто разглядел в молодом авторе золотую жилу, но и стал его ангелом-хранителем и искусным менеджером. Долгосрочный контракт, предложенный Этцелем, стал для Верна охранной грамотой, позволившей забыть о нужде и полностью отдаться демону творчества. Именно Этцель придумал гениальный маркетинговый ход – объединить разрозненные романы в бесконечную сагу «Необыкновенные путешествия», амбициозный проект по созданию художественной энциклопедии мира, его природы, науки и техники. Сам же Верн превратился в машину по производству текстов, подчинив свою жизнь железному распорядку. Подъем с первыми петухами, в четыре-пять утра. Часы каторжной работы за столом, ставшим его капитанским мостиком. Короткий перерыв на завтрак и газеты. Снова работа – в библиотеках, архивах, над картами. И снова за стол, до глубокой ночи. Четырнадцать, шестнадцать часов в сутки – норма. А когда налетала буря вдохновения, он мог сутками не выходить из кабинета, забывая о сне и еде, одержимый, как алхимик над ретортой. Издатели, чуя запах прибыли, торопили, подгоняли, требовали – и он выдавал на-гора роман за романом, чаще, чем раз в год. Конвейер чудес работал без сбоев. Романы публиковались сначала частями в этцелевском «Журнале воспитания и развлечения», создавая невиданный по тем временам эффект сериальности, держа читателя в постоянном напряжении. И лишь потом выходили роскошные, иллюстрированные тома, ставшие библиографической драгоценностью. Тандем Верна и Этцеля ковал не просто книги – они создавали культурный феномен.
В гавани и в шторм: Личные одиссеи за кулисами славы
За монументальным фасадом всемирно известного писателя, властителя дум и создателя фантастических вселенных, скрывалась жизнь, полная не только творческих взлетов, но и глубоких личных драм, тихих радостей и мучительных битв. Судьбоносная встреча произошла на свадьбе друга в Амьене. Там, среди праздничной суеты, его взгляд выхватил из толпы Онорину де Виан-Морель – молодую вдову с двумя дочерьми, сестру невесты. Что-то в ней – то ли печаль в глазах, то ли неуловимое сходство с Каролиной, призраком его юношеской любви, – мгновенно пронзило его сердце. Роман был стремителен, как полет снаряда к Луне, и 10 января 1857 года они обвенчались. Верн обрел не только жену, но и семью – падчерицы Валентина и Сюзанна, по свидетельствам, приняли его безоговорочно. Онорина же стала его тихой гаванью, верной спутницей, верящей в его гений, даже когда он сам в нем сомневался. Хотя шторма непонимания не раз омрачали их совместное плавание – слишком разными были их натуры – их союз, скрепленный рождением сына Мишеля в 1861 году, выдержал испытание почти полувековой совместной жизнью, до самой смерти писателя. Их брак стал тихим подвигом взаимной преданности на фоне бурных волн его славы и внутренних терзаний.
Ибо тело писателя стало полем битвы с невидимым врагом. С юных лет его терзали изнурительные недуги пищеварительной системы – возможно, колит, возможно, спазмы, – превращавшие будни в череду дискомфорта и боли. В отчаянных попытках усмирить бунт в собственном теле он бросался в крайности, экспериментируя с диетами, которые сегодня назвали бы варварскими: месяцами питался одними яйцами или только молочными продуктами. Но эти жертвы были тщетны. Злой рок наносил удары и с другой стороны: четырежды его лицо искажал паралич Белла, внезапно отнимая власть над половиной мышц, превращая улыбку в гримасу – унизительное испытание для человека публичного. А подкравшийся в зрелые годы сахарный диабет начал неумолимо отбирать остроту зрения и слуха, погружая его в мир теней и приглушенных звуков.
Но самый темный час пробил для него 9 марта 1886 года, и удар пришел не извне, а из самого сердца семьи. Его племянник Гастон, сын брата Поля, охваченный глубоким душевным недугом, совершил у порога дома писателя отчаянный поступок, порожденный помрачением рассудка. Внезапный акт агрессии, словно шаровая молния, расколовшая мирное утро, имел необратимые последствия. Один из слепых ударов судьбы достиг цели, оставив неизгладимый физический след и навсегда изменив его походку. Это было больше, чем телесное повреждение, оставившее его прихрамывающим до конца дней; это был глубокий надлом души, вызванный темным вихрем, закрутившимся в родственной душе. Необъяснимый и трагический исход душевной болезни Гастона, который провел остаток жизни под надзором врачей, лег тяжелым камнем на сердце Верна. Он нес на себе не только напоминание о физической травме, но и скорбный груз этой семейной драмы. Словно в зловещем финальном аккорде, через десять дней после этого несчастья скончался его друг и издатель Пьер-Жюль Этцель. Мир Верна трещал по швам. И все же, среди руин личных надежд, под гнетом физических страданий и душевных ран, он находил в себе силы возвращаться к письменному столу – единственному убежищу, где он был полновластным хозяином своих миров, где боль отступала перед магией слова.
Под парусом «Сен-Мишеля»: Погоня за горизонтом и русская мечта
Долгое время витал миф о Верне-затворнике, кабинетном гении, черпающем свои невероятные познания о мире исключительно из книг и карт, а путешествующем лишь силой воображения. Легенда красивая, но лживая. Ибо страсть к морю, вспыхнувшая в нантской гавани, не угасла с годами, а лишь дремала, ожидая своего часа. И час этот настал, когда гонорары позволили осуществить мечту – собственную яхту! И не одну. Трижды под его ногами качалась палуба судна, носившего гордое имя «Сен-Мишель» – в честь сына, а может, и в честь архангела-покровителя мореходов. Это были не просто игрушки богатого писателя, а его плавучие лаборатории, его окна в реальный мир. На борту своих «Сен-Мишелей» Верн избороздил немало миль: вдоль берегов Франции, к туманным утесам Англии и Шотландии, через бурный Бискайский залив к солнечным берегам Португалии и Испании, сквозь Гибралтар в синеву Средиземноморья – Алжир, Мальта, Италия. Он вдыхал соленый ветер, наблюдал за работой команды, изучал навигационные приборы, впитывал атмосферу портовых городов. Все это – запахи, звуки, краски, детали быта – ложилось в копилку его памяти, чтобы потом прорасти на страницах романов поразительно точными, живыми описаниями.
Перебравшись из суетного Парижа сначала в приморский Ле-Кротуа, а затем окончательно осев в Амьене, он не расстался с морем. Его третья яхта, «Сен-Мишель III», внушительное паровое судно, стала его вторым домом и главным рабочим кабинетом. Здесь, вдали от мирской суеты, под мерный стук машины и плеск волн, он творил, погружаясь в свои миры так глубоко, как капитан Немо в океанские бездны. Но не только реальные путешествия питали его неутомимое перо. Он был жадным слушателем. Рассказы его друга, Жака Араго, профессионального путешественника, повидавшего мир и ослепшего под конец жизни, были для Верна бесценным источником сюжетов и деталей. Многие приключения его героев, многие описанные им ситуации имели под собой реальную основу, услышанную, прочитанную, подмеченную в жизни. Он был не только фантастом, но и блестящим компилятором, умевшим сплавлять воедино вымысел и реальность.
География его книг охватывала весь земной шар, но одна страна манила его воображение с особой силой – Россия. Загадочная, огромная, полная контрастов империя не раз становилась ареной действия его романов. Сибирский здоровяк Михаил Строгов, мчащийся через всю страну с царским поручением, стал одним из самых известных его героев. Персонажи из России появлялись и в других книгах. Он жадно собирал сведения об этой далекой земле из газет, книг, случайных рассказов, пусть даже источники эти были не всегда надежны, а описания порой грешили неточностями и стереотипами. Но была в этом не только литературная игра – Верн мечтал увидеть Россию своими глазами. В 1881 году мечта была близка к осуществлению: он спланировал большое плавание на «Сен-Мишеле III» через Северное и Балтийское моря с заходом в Санкт-Петербург. Но стихия вновь вмешалась в его планы. Жестокий шторм в Северном море заставил изменить курс. Ворота в Россию так и остались для него закрытыми, мечта – несбывшейся.
И все же, слава его не знала границ. Книги Верна, переведенные на десятки языков (сегодня он прочно удерживает второе место в мире по числу переводов после Агаты Кристи), покорили мир. Его читали запоем и школьники, и ученые, и даже особы королевских кровей. Апогеем признания стала аудиенция у Папы Римского Льва XIII в 1884 году. Понтифик, наслышанный о необыкновенных путешествиях, пожелал лично встретиться с французским писателем и благословил его труды, прославляющие величие творения и силу человеческого духа. К концу жизни Жюль Верн был больше чем писателем – он был живой легендой, человеком, который подарил миру мечту о покорении природы и космоса, веру в прогресс и неисчерпаемые возможности разума. И наследие его продолжает жить, пока существуют те, кто готов отправиться в очередное «Необыкновенное путешествие» вслед за его неутомимым гением.