Я стоял на балконе нашей квартиры в Нижнем Новгороде и смотрел, как закатное солнце медленно тонет в дымке над Волгой. В руке я сжимал тонкий конверт с логотипом лаборатории ИНВИТРО. Внутри лежал лист бумаги, который изменил всю мою жизнь одним коротким абзацем.
В горле пересохло. В ушах стоял шум. Я снова и снова перечитывал эту строчку, напечатанную сухим канцелярским языком: «Результат анализа: установлено с вероятностью 99,7%, что Сергей Н. не является биологическим отцом Дмитрия Н.»
Буквы плыли перед глазами. Сердце то замирало, то гулко стучало где-то под ребрами. Я крепче сжал перила балкона. Внизу, у подъезда, пара подростков громко смеялась, щелкая семечки. Где-то вдали гудел речной теплоход. Такой обычный вечер. А у меня в руках — бумага, которая сожгла все мое прежнее представление о семье дотла.
Не является отцом. Три слова, которые я никогда не думал увидеть в одном предложении со своим именем. Мир пошатнулся. Казалось, еще мгновение — и я сорвусь с этого балкона вниз, как сорвалось все мое будущее.
Я зажмурился, стараясь дышать глубже. "Спокойно..." — сказал я себе, хотя спокойствия не осталось и следа. В висках пульсировала боль. Перед мысленным взором всплыло лицо моего трехлетнего сынишки, Димки: круглые щечки, веселые карие глаза, вечные вихры на макушке. Того самого мальчугана, которого я укладывал спать вчера, читая ему его любимую сказку про колобка. Того, кто каждое утро бежит ко мне, как только проснется, и кидается обнимать со звонким криком: "Папа!"
Папа... Неужели я ему не папа? Нет, это абсурд. Я почувствовал, как горло перехватывает спазм. Я ведь чувствую, что он мой родной. С первых секунд, как я увидел его крошечное сморщенное личико в роддоме, я полюбил его так, как никогда никого не любил. Разве можно так любить "не своего"?
Но цифры на бумаге были неумолимы. Девяносто девять и семь десятых процента. Ошибки быть не могло.
Я провел ладонью по лицу. Черт, как же так... Как?! В голове вихрем неслись обрывки воспоминаний, улик, догадок — все то, что я пытался не замечать последние годы.
Вот мелькает наше свадебное фото — я такой счастливый, обнимаю свою красавицу Аню, даже в мыслях нет сомнений в ее верности. Вот УЗИ нашего будущего ребенка — тогда я еще шутил, что нос у малыша точно мой, семейный, крупный. Но родился Димка — носик аккуратный, глазки карие (у меня голубые, у Ани зелёные). "Наверно, в дедушку пошел", — говорили все. Я смеялся, отгоняя тень сомнения.
Всплыл эпизод трехлетней давности: я по глупости тогда считал, что высчитал дату зачатия — март 2021. Мы как раз мирились после крупной ссоры. Точнее, после короткой разлуки...
Господи. Я прислонился лбом к прохладному металлическому поручню. Да, мы тогда чуть не разбежались на пару недель. Я уезжал к брату в Москву остыть. Вернулся, Анютка просила прощения, сама была виновата не меньше — приревновала меня к коллегам. Мы помирились бурно, с ужинами при свечах, долгими разговорами. Но кто знает, что произошло, пока меня не было рядом те две недели...
В руке зашуршал злополучный листок. Я разжал пальцы, боясь ненароком порвать его. Ведь этот лист — моё единственное твердое доказательство. Доказательство чего? Что моя жена — предательница? Что мой ребенок — не мой по крови?
Меня затрясло от нахлынувшей ярости. Ком в горле сменился жгучим желанием кричать, ругаться, бить кулаками в стену. Как она могла? Как она могла со мной так поступить?!
Я резко повернулся и зашел обратно в комнату. Тусклый свет торшера освещал нашу уютную гостиную. На диване валялась детская игрушка — плюшевый медвежонок, Димка бросил утром. Я пнул медведя, тот отлетел к стене. В груди все кипело.
Телефон завибрировал в кармане. Я вздрогнул. Сообщение: "Сереж, мы скоро с Димкой будем, купить чего-нибудь к чаю?" — писала Аня.
Аня... Моя жена, мать моего... нет, не моего... ребенка. Я почувствовал приступ тошноты. Они вот-вот вернутся с прогулки, как ни в чем не бывало. Она, наверное, и не подозревает, что письмо уже пришло. Или подозревает? Может, она ужасно боится сейчас, знает, что правда выплывет? Или наоборот — уверена, что я никогда не догадаюсь?
Я не ответил на сообщение. Руки сами набрали: "Да, купи". Но я не нажал "Отправить". Что я делаю? Подыгрываю ей? Делаю вид, будто все нормально? Во мне боролись два чувства: бешенство и... страх. Страх потерять их обоих. Страх разрушить все сейчас в порыве гнева.
Я опустился на диван, уткнувшись лицом в ладони. Надо как-то жить дальше. Но как? Как встретить сейчас ее глаза? Сделать вид, что ничего не знаю — не могу. Но и устроить разборку при сыне тоже нельзя.
Захлопнулась входная дверь. Я вздрогнул и поспешно спрятал письмо в карман шорт. В прихожей послышались голоса: — Папа, папа! — застучали по полу быстрые ножки. Через секунду Димка вбежал в гостиную и кинулся ко мне, чуть не сбив с ног.
— Ох ты, летчик! — я попытался улыбнуться, подхватывая сына на руки. Он обвил ручками мою шею и чмокнул в щеку. — Мы мороженое ели! — радостно сообщил малыш, глядя на меня сияющими глазами. — Большое-пребольшое!
— Правда? Ну ты молодец, — автоматическим тоном отозвался я. Сердце сжималось. Его карие глаза... В кого же они? Ни у меня, ни у Ани таких нет. У моего отца тоже голубые, у ее родителей серые... Я раньше не придавал значения. А сейчас каждая несхожая черта будто кричит о чужой крови.
Аня появилась в дверях комнаты, неся пакет с магазинными покупками. Она улыбалась, но как-то настороженно — видно, что ждала моей реакции на их возвращение. — Привет, — неуверенно сказала она. — Как ты? Как прошел день?
Я внимательно посмотрел на нее. 27 лет, стройная, светловолосая, миловидное лицо с ямочкой на подбородке... Когда-то я считал ее ангелом. Сейчас же искал признаки лжи. Казалось, на ее лбу должно быть клеймо "изменщица".
Она отвела взгляд, принялась выкладывать продукты. — Нормально, — буркнул я в ответ. — Работы много.
— Понятно... Мы в парке загулялись, уже поздно, я Димке поужинать дала в кафе, не обессудь. Ты, наверное, голоден? — говорила она рассеянно.
Я поставил сына на пол: — Иди, поиграй пока, Дим.
Малыш убежал в свою комнату, гремя машинкой. Тягостная пауза зависла. Я ощущал, что вот-вот сорвусь и закричу прямо сейчас. Смотрел, как Аня хлопочет на кухне: достает из пакета буханку хлеба, молоко. Руки у нее слегка дрожали, пакет шуршал. Боится? Есть отчего.
— Сереж... — не оборачиваясь, начала она. — Ты мне не отвечал, я... Ты как-то странно разговариваешь... Все точно хорошо?
Я молчал. Если сейчас заговорю, то не сдержусь. Лучше подождать, пока сын уснет. Да, нельзя при нем. Я сжал кулаки так, что ногти впились в ладони.
— Устал просто, — сквозь зубы выдавил я и вышел из кухни, оставив ее стоять в недоумении.
До позднего вечера я механически занимался делами: разогрел себе ужин, съел, не чувствуя вкуса. Помог Димке искупаться, почитал на ночь книжку, стараясь казаться нормальным. Сын ничего не заметил, он вскоре уснул, прижимая к себе игрушечного медведя — того самого, которого я пнул в гневе. Я поднял несчастную игрушку и положил рядом с малышом, поправил одеяло. Мое сердце разрывалось. Как жить дальше?
Вышел тихо из детской. В гостиной при выключенном свете, освещенная лишь экраном телефона, сидела Аня. Ждала меня.
Я зашел и сел в кресло напротив. В полумраке не видел ее глаз, но чувствовал напряжение — оно будто электричеством пропитывало воздух.
Несколько долгих секунд мы сидели молча. Наконец она не выдержала: — Сереж, скажи уже, что случилось? Ты меня пугаешь...
Я хмыкнул тихо: — Пугаю? А что ты боишься услышать, Аня? — Голос звучал чужим, холодным.
Она вскинула на меня глаза: — Я... не знаю... Ты ведешь себя странно.
— Странно? — я наклонился вперед, скрестил пальцы. — Может, потому, что сегодня наконец узнал, что у нас с тобой не было "девочки-дочки", зато появился "чужой сын"? — Я процедил эти слова ядовито, не узнавая самого себя.
Аня побледнела. Даже в полутьме это было видно. Она открыла рот, но я продолжил, повышая голос: — Что, нечего сказать? Или скажешь, что я сошел с ума?
— Сережа... о чем ты? Что за... — начала она тихо, но я не дал договорить.
Я рывком вытащил злополучный конверт из кармана и швырнул на журнальный столик перед ней. Логотип лаборатории предательски блеснул. — Об этом! Читай! — почти выкрикнул я, встав с кресла.
Она дрожащей рукой взяла письмо из конверта. Пока читала, я видел, как плечи ее сотрясаются. Даже в темноте я разглядел, как побежали по щеке слезы, когда она прижала ладонь ко рту.
— Сережа... — выдохнула она, отложив листок. Голос оборвался.
— Значит, это правда, да? — прорычал я. — Даже не пытаешься отрицать!
Она резко встала, сделала ко мне шаг, но я отступил назад. — Не смей подходить, — прошептал я опасно тихо. — Отвечай отсюда. Как давно ты меня предавала?
Аня зарыдала в голос, заломив руки: — Я не предавала! Это был... один раз... Тот раз… — Она перевела дыхание, пытаясь говорить. — Когда мы тогда поссорились... ты уехал... Я думала, ты не вернешься... Я была такая глупая, отчаявшаяся...
Я усмехнулся горько: — И бросилась в чужие объятия? Вот так быстро?
Она замотала головой: — Это был старый знакомый... случайно встретились... Я жаловалась на нас... много выпили... Я не оправдываюсь, это ужасно, я потом ненавидела себя...
— Хватит! — прикрикнул я, сжав кулаки. — Мне противно это слушать.
Внутри все кипело. Она призналась, по сути, да, все так и есть — изменила. Хоть бы солгала сейчас, попыталась отвертеться... Ан нет, плачет и кается.
— Когда узнала, что беременна... — Аня всхлипнула, глотая слезы, — я уже не общалась с ним. Мы же помирились... Я молилась, чтобы ребенок был твой...
— Молилась! — передразнил я зло. — И что же, Господь не внял, да?
Она закрыла лицо руками. У меня уже не осталось слов. Я метался по комнате, как раненый зверь. Хотелось ударить что-нибудь, разбить... Но рядом была она, и меня тянуло... Нет, не трогать ее — кричать, спрашивать "за что?".
— Почему... почему ты не сказала мне? — хрипло спросил я наконец, остановившись напротив. — Почему, Аня?
Она опустила руки, взглянула растерянно, словно не понимая вопроса. — Как я могла сказать?.. — прошептала она. — Я сама до последнего не знала точно. А когда Дима родился... Ты был так счастлив, Сереж. Я не могла... не могла все разрушить. Я надеялась, что правда никогда не откроется...
Я покачал головой: — То есть тебе было удобней жить во лжи, да? И меня дураком выставлять! Растить чужого сына, гордиться, любить... А ты все это время знала, что я... — голос сорвался. Я не смог произнести "не отец".
— Ты его отец! — вдруг встрепенулась Аня, шагнув ко мне. — Ты самый настоящий отец, слышишь? Он тебя обожает! Для него ты единственный папа... Это же не важно, что там кровь, гены... — Она говорила горячо, глядя мне в глаза сквозь слезы.
Я в ярости отпрянул, как от пощечины: — Не важно?! Как ты смеешь! Конечно, тебе удобно так говорить — после того, как ты мне изменила и соврала! Для тебя, может, и не важно, а для меня? Я всю жизнь мечтал о сыне... о своем сыне... — Я замолчал, почувствовав, как предательски дрожит голос.
Аня опустилась на колени прямо на пол, сложила руки в мольбе: — Прости... прости меня, Сережа... Я ни на миг не думала сделать тебе больно, я трусиха, я не смогла признаться... Но ведь ты любишь Димку, он твой сын, пусть не по крови, но по душе... Разве это не так? Разве ты можешь сказать, что не любишь его?
— Не смей манипулировать! — прикрикнул я, хотя сердце сжалось от ее слов. Конечно, люблю. Люблю как сумасшедший. Но ведь обман...
Я отвернулся, стиснув зубы. Слез не было — вместо них обжигала сухая ярость и боль.
За спиной слышался ее тихий плач. Боже, как же ненавижу этот звук сейчас, и одновременно хочется броситься обнимать, успокаивать... Нет!
— Встань, хватит спектаклей, — устало бросил я. — Что сделано — то сделано.
Она поднялась неуверенно. Я взглянул на нее: растрепанные волосы, мокрые от слез щеки, глаза огромные, испуганные... Мне стало мерзко. Такая жалкая... И ведь я все еще люблю ее, черт побери. За что? За это предательство? Или за годы, что мы были счастливы, за сына, пусть и не моего по крови?
— Сережа, — тихо позвала она, делая робкий шаг. — Пожалуйста... Не бросай нас...
Я горько усмехнулся: — А разве я могу вас бросить? Если верить тебе, я же отец "не по крови, а по душе". Разве можно бросить ребенка? — Я с сарказмом подчеркнул ее же слова.
— Можно ненавидеть меня... — прошептала она. — Но Диму... Не отказывайся от него. Он ни в чем не виноват.
— Думаешь, мне нужно разъяснять такие вещи? — устало ответил я. — Я не дурак. От сына я не откажусь. Он мой, чего бы там ни было...
При этих словах Аня чуть заметно вздохнула, словно от облегчения. Но я добавил сурово: — А вот как быть с нами — не знаю.
Она кивнула, закрывая лицо ладонью от новых слез: — Я все понимаю... Ты прав. Я просто... буду ждать, сколько потребуется. Только бы ты был рядом. Я сделаю все, что угодно, чтобы искупить... только бы ты не уходил.
Наступила долгая тишина. Я осел обратно в свое кресло, уставившись в пол. Перед глазами плыли воспоминания: вот мы выбираем с Аней обои в детскую, вот смеемся, раскрашивая стены в желтый цвет... Вот она держит на руках новорожденного Димку и устало улыбается мне, шепча: "Наш мальчик". Наш... Я стиснул переносицу пальцами, пытаясь унять головную боль.
— Поздно, — тихо сказал я. — Иди спать, Ань. Я на диване останусь сегодня.
Она хотела что-то возразить, но лишь кивнула. Постояла секунду, надеясь, видимо, что я ее обниму или хоть посмотрю. Но я не мог. Не сейчас. Она развернулась и, шаркая шагами, ушла в спальню.
Я откинул голову на спинку кресла. Грудь словно стянула тугая лента. Столько эмоций — гнев, обида, и вместе с тем жалость к ней и бесконечная любовь к сыну — разрывали меня на части.
В ночной темноте часы на стене тикали неумолимо. Я не заметил, как слезы навернулись на глаза. Стер их сердито. Нет, мужчины не плачут. Надо думать, решать, как жить.
Минут через двадцать сидения в тишине я встал. Сильно разболелась голова, да и в груди давило. Решил выйти на воздух. Взял со стола ключи от машины. Поежившись, накинул ветровку — ночи уже стали прохладными к концу лета.
Я вел машину по пустым улицам, сам не помня как. Очнулся лишь, когда остановился у ярко освещенной входной группы парка «Швейцария», куда мы часто ходили семьей гулять. Парк был закрыт на ночь, конечно. Я вышел и прислонился к капоту, глядя на тусклые огни на другом берегу Оки. Отсюда открывался вид на слияние Оки и Волги, где огни речных буксиров медленно скользили по воде.
Я судорожно вдохнул полной грудью сырой речной воздух. Сердце постепенно замедляло свой бешеный бег. Постепенно пришло осознание: я никуда не делся. Я все так же здесь, в своем городе, при своей семье, только мир треснул по шву. Но не развалился же окончательно... пока.
В голове звучал недавний плач Ани: "Не бросай нас... Он тебя обожает..." Разве я способен бросить? Нет. Обида обидой, но я не смогу не видеть сына.
Сына... даже думать "не сын" у меня язык не поворачивался. Не важно, что кровь чужая. Разве эти три года были ложью? Нет, ведь я воспитывал, любил, ночами качал, когда у него зубы лезли... Первое "папа" он сказал мне, и сломать этот факт уже не в силах никакой тест. Биологически — не отец, но по факту-то отец именно я.
Я сам себе горько усмехнулся. Выходит, Аня права — отец тот, кто воспитал. Жаль, она раньше не сказала мне правду... Сколько же боли можно было избежать, если бы хватило смелости признаться сразу. Может, я тогда... да кто знает, как бы я отреагировал. Возможно, так же. Только Димку тогда бы не было в моей жизни... А без него я уже себя не представлял.
Ветер донес от воды отголосок детского смеха — видно, где-то на набережной гуляла запоздалая компания с детьми. Послышалось: "Пап, смотри!" — звонкий голос мальчишки. У меня сжалось сердце. Хватит, решил я. Надо домой.
Когда я вернулся, дома стояла тишина. Часы показывали половину второго ночи. Я тихо зашел в детскую. Ночник в углу отбрасывал мягкий желтый свет на спящего Димку. Он сопел, отвернувшись, в обнимку с мишкой.
Я присел на край кровати и аккуратно коснулся его мягких светлых волос. Такие же светлые, как у Ани. Мой ли он или нет — сейчас это казалось неважным. Он — мой сын. Навсегда. В этом я уже не сомневался. И даже если я не смогу простить жену, мальчишку я никогда не покину.
Димка во сне шевельнулся и пробормотал: "Па..." — и мирно засопел дальше. Сердце защемило от нежности.
В дверях тихо скрипнула половица. Я обернулся: на пороге стояла Аня в халате, бледная, с напряженным лицом. Мы молча вышли из комнаты, прикрыв дверь. Она посмотрела на меня широко раскрытыми от ожидания глазами.
— Я... не ушел, как видишь, — негромко сказал я. — Но и сказать, что простил тебя, тоже не могу.
Она опустила голову, принимая мой ответ. — Я понимаю, — прошептала. — Спасибо, что хотя бы вернулся.
— Не благодари. Это ради него, — глухо ответил я, кивая в сторону детской.
— Я знаю... — ее голос дрогнул. — Я рада и за это... Димка тебя очень любит.
— Я тоже его люблю, — признался я тихо и устало. — Ладно, давай спать. Завтра будет новый день... Попробуем как-то жить дальше.
В глазах жены мелькнула надежда: — Мы... вместе попробуем?
Я вздохнул: — Не знаю, Ань. Пока не знаю. Просто — жить дальше. А там... видно будет.
Она кивнула и неожиданно потянулась ко мне, желая поцеловать или обнять. Я отстранился рефлекторно. Ее лицо исказилось от боли, она отступила. — Извини... — быстро пробормотала она.
Несколько секунд мы стояли, не решаясь выйти из тени недосказанности. Наконец я тихо сказал: — Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Сережа, — ответила Аня так тихо.
Я пошел на диван, она скрылась в спальне.
Лежа в темноте, я долго не мог заснуть. Но странным образом в душе уже не бушевал ураган. Обида никуда не делась, нет. Но вместе с нею было облегчение: самое страшное позади, я знаю правду. Больше никаких догадок, скрытности. Теперь все карты на столе. Больно, тяжело, но оттолкнуться можно только от правды.
Перед сном мне вспомнился один эпизод: Димка неделю назад лепетал, играя: "Мой папа герой!". Тогда я посмеялся, узнав в этой фразе эхо любимого мультика сына. А теперь подумал — настоящий герой, возможно, именно он, мой маленький мальчик.
Если бы не его любовь, не его сияющие глазенки, я бы, может, хлопнул дверью и потерял бы весь смысл жизни в гневе. Он же удержал меня, даже не зная об этом. Ради него стоит попробовать всё наладить. Ради него, которого я зову сыном, хотя и не по крови...
С этой мыслью я впервые за день почувствовал, как напряжение отпускает мышцы. Сон мягко накрыл измученное сознание. Впереди будут непростые разговоры, прощение или непрощение — жизнь покажет. Но что бы ни случилось, одно останется неизменным: я — отец чудесного мальчугана, и ничто уже этого не изменит.
Уважаемые читатели!
Сердечно благодарю вас за то, что находите время для моих рассказов. Ваше внимание и отзывы — это бесценный дар, который вдохновляет меня снова и обращаться к бумаге, чтобы делиться историями, рожденными сердцем.
Очень прошу вас поддержать мой канал подпиской.
Это не просто формальность — каждая подписка становится для меня маяком, который освещает путь в творчестве. Зная, что мои строки находят отклик в ваших душах, я смогу писать чаще, глубже, искреннее. А для вас это — возможность первыми погружаться в новые сюжеты, участвовать в обсуждениях и становиться частью нашего теплого литературного круга.
Ваша поддержка — это не только мотивация.
Это диалог, в котором рождаются смыслы. Это истории, которые, быть может, однажды изменят чью-то жизнь. Давайте пройдем этот путь вместе!
Нажмите «Подписаться» — и пусть каждая новая глава станет нашим общим открытием.
С благодарностью и верой в силу слова,
Таисия Строк