Поезд тормознул так резко, что Егор чуть не приложился лбом о сидение впереди. Мобила вылетела из рук, шарахнулась об пол. Вокруг все заворчали, задвигались раздраженно.
— Застрял, что ли, гадство такое... — пробубнил мужик напротив, откладывая газету.
Егор нагнулся, нашаривая телефон под сиденьем. Пальцы наткнулись на что-то липкое. Бумажка от чупа-чупса, зашибись.
На экране высветилось: «Маришка, 17:43». Три пропущенных.
Егор со вздохом откинулся на спинку. Шесть месяцев на буровой пролетели как один долбаный день. А теперь, когда до дома остался час, время застыло. Замерло, как муха в янтаре.
За окном — серое марево и голые деревья. Ноябрь выдался холодный, промозглый. Интересно, снег в городе выпал? Маришка звонила, рассказывала что-то про первый снег, но он тогда плохо слышал — связь на буровой вечно дерьмовая.
Поезд дернулся и снова пополз. Мужик напротив что-то буркнул и снова уткнулся в газету, а у Егора внутри всё сжалось. Мандраж накатил внезапно, до тошноты.
Придется же объяснять... Какого хрена он тогда съехал на эту вахту? Маришка была на седьмом месяце. Когда он, мнясь и бормоча, собирал вещи, она просто стояла в дверях, обхватив живот руками. Не кричала, не плакала. Только спросила: «Ты вернешься?» И он кивнул, не глядя ей в глаза.
А потом, на буровой, каждый день обещал себе позвонить нормально, поговорить. Объяснить, что это не бегство, что деньги реально нужны, что он просто... Да, струсил. Запаниковал.
Телефон снова завибрировал. «Маришка».
— Алё, — в горле першило, голос вышел каким-то чужим.
— Егор? — её голос звучал как-то странно. Напряженно. — Ты где?
— В электричке. Скоро буду, через час примерно.
— Хорошо. — Пауза. — Мы дома.
«Мы». От этого слова у Егора по спине пробежал холодок. «Мы» — это кто? Она и...
— Как... — он сглотнул, — как малыш?
— Приезжай и увидишь.
В её голосе не было злости. Только усталость. И это пугало сильнее, чем если бы она орала.
— Мариш, я...
— Потом поговорим, ладно? Просто приезжай.
Егор стоял перед дверью квартиры с коробкой конфет и дурацким мягким медведем подмышкой. Купил на вокзале, как последний идиот. Что мишка, что конфеты были отстойные, но идти с пустыми руками казалось совсем невыносимым.
Ключ он вставил, а повернуть не смог. Рука не поднималась. Что если она его просто пошлет? Имеет право. Он достал мобилу, хотел написать — мол, я тут, у двери — но палец завис над экраном.
Из квартиры вдруг донесся странный звук. Не плач — какое-то сдавленное хныканье. У Егора аж ноги подкосились. Он повернул ключ и толкнул дверь.
В прихожей было темно. Только полоска света пробивалась из кухни. И этот звук — тихий, надрывный — доносился оттуда.
— Маришка? — позвал Егор, стягивая ботинки. — Ты где?
— На кухне, — голос звучал глухо.
Он прошел по коридору, стараясь не шуметь, будто в чужой квартире. На кухне горел только маленький светильник над плитой. Маришка сидела за столом, спиной к нему. Плечи её подрагивали.
— Эй, ты чего? — он осторожно положил руку ей на плечо.
Она подняла лицо — осунувшееся, с темными кругами под глазами. Но не плакала. Просто смотрела устало.
— А это что? — Егор кивнул на странные звуки.
Маришка развернулась, и тут он увидел. На руках у нее, в желтом байковом одеяльце, копошилось что-то маленькое. Крохотное личико, сморщенное, красное. И звуки — это оно... он... издавал.
— Познакомься, — сказала она тихо. — Это Артём.
Имя ударило под дых. Артём. Как его собственного отца. Которого Егор почти не помнил — тот свалил, когда ему было три.
— Я... можно? — он протянул руки неуверенно, не зная, разрешит ли она.
Маришка помедлила, потом осторожно переложила сверток ему на руки. Егор замер, боясь шевельнуться. Маленькое тельце казалось невесомым, хрупким. И таким теплым.
— Блин, я его уроню, — пробормотал Егор, чувствуя, как руки начинают дрожать.
— Не уронишь, — она смотрела на него странно. — Придерживай головку, вот так.
Артём вдруг открыл глаза — темно-синие, как у всех новорожденных. Уставился прямо на Егора, будто спрашивал: «Ну и где ты был?»
И тут внезапно произошло что-то странное. В левом ухе возник противный звон, а к горлу подкатил какой-то горячий ком. Егор попытался сглотнуть, но не смог. С ужасом почувствовал, как по щеке покатилось что-то мокрое.
— У него... мои брови, — выдавил он, не понимая, почему говорит такую чушь.
— Да. И нос. И подбородок, — Маришка вздохнула. — Весь в тебя.
Руки у Егора затряслись уже заметно. Маришка быстро забрала малыша, уложила в переноску, стоящую на стуле.
— Ты голодный? — спросила она буднично, будто он просто с работы вернулся.
— Не, я... — Егор не мог оторвать взгляд от крошечного человечка. — Я на вокзале перекусил.
Она кивнула и начала возиться с чайником. А Егор все стоял, растерянный, с дурацким медведем в руках.
— Он... когда? — выдавил наконец.
— Двенадцатого октября. Три недели назад. — Она не смотрела на него. — Роды были тяжелые. Мама приезжала, помогала первые дни.
Егор почувствовал, как к щекам приливает жар. Он даже не знал, что сын уже родился. Звонил раз в неделю, мямлил что-то про работу, про связь плохую. А она ничего не сказала. Ждала, что сам спросит?
— Почему ты не... — начал он.
— А ты бы приехал? — она резко обернулась. В глазах блеснуло что-то — не злость даже, а боль. — Бросил бы свою вахту и примчался?
Егор открыл рот. Закрыл. Хотел соврать, что да, конечно, но язык прилип к нёбу.
— Вот и я так думала, — кивнула Маришка. — Чай будешь?
— Буду, — автоматически ответил он.
Она достала кружки — его любимую, синюю, с отколотой ручкой, не выбросила, — и начала заваривать чай. Обычные движения, привычные. Как будто не было этих шести месяцев.
— Я не бросать вас уезжал, — вдруг выпалил Егор. — Я... испугался просто.
— Чего? — она даже не обернулась.
— Всего. Что не справлюсь. Что денег не хватит. Что буду, как мой... как мой отец.
Маришка замерла на секунду. Потом очень медленно поставила чайник и повернулась к нему.
— И как, помогло бегство? Стало легче?
— Нет, — честно ответил Егор. — Стало хуже. Каждый день было хуже.
Артём вдруг снова захныкал. Маришка тут же подошла к переноске, взяла его на руки, начала укачивать.
— Он, наверное, голодный, — сказала она. — Я сейчас...
— Можно я? — неожиданно для себя спросил Егор. — Можно я подержу его, пока ты... ну, чем там его надо...
— Смесь разведу, — она внимательно посмотрела на него. — Уверен?
Он кивнул. Маришка осторожно переложила сына ему на руки. Артём дернулся, сморщил личико, готовясь заорать. Егор застыл, не зная, что делать.
— Покачай его немного, — подсказала Маришка, возясь с бутылочкой. — И поговори с ним.
— О чем?
— О чем угодно. Ему просто нужно слышать твой голос.
Егор начал медленно покачивать сына, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле.
— Ну, привет, малыш, — прошептал он. — Я твой... папа. Знаю, я тот еще козел...
— Егор! — одернула Маришка.
— Извини, — он сглотнул. — В общем, я... я просто хочу, чтобы ты знал. Я никуда больше не денусь. Понимаешь? Никуда.
Артём смотрел на него своими синими глазищами, и Егору казалось, что малыш все понимает. Все-все.
— Я никуда не денусь, — повторил он уже громче. Не малышу — Маришке.
Она подошла с готовой бутылочкой, но забирать сына не стала. Просто протянула бутылочку Егору.
— Держи. Корми сам.
— Я не умею, — запаниковал он.
— Я покажу, — она придвинулась ближе, направила его руку. — Видишь, ничего сложного.
Их пальцы соприкоснулись, и Егор замер. Шесть месяцев он не прикасался к ней. И сейчас от этого легкого касания что-то перевернулось внутри.
— Я скучал, — выдохнул он. — Каждый день скучал.
Маришка не ответила. Но и не отодвинулась.
— Наши чаи остынут, — сказала она наконец.
— Ничего. Можно новый заварить.
Артём причмокивал, уминая смесь. Снова уставился на Егора своими невозможными глазами. И вдруг что-то изменилось в маленьком личике — будто тень улыбки мелькнула.
— Он улыбнулся мне, — прошептал Егор изумленно. — Маришка, ты видела?
— Это газики, — она покачала головой. — Он еще не умеет улыбаться осознанно.
— Нет, он улыбнулся, — упрямо повторил Егор. И вдруг понял, что сам улыбается — впервые за долгое время.
Маришка вздохнула и опустилась на стул рядом. Уставшая, осунувшаяся — и такая родная, что в груди заныло.
— У тебя контракт закончился? — спросила она тихо.
— Да.
— И что дальше?
— Дальше... — Егор посмотрел на сына, на его крошечные пальчики, вцепившиеся в бутылочку. — Дальше я останусь. Если ты позволишь.
Маришка молчала, разглядывая свои руки. Затем медленно подняла глаза.
— Дима, мой брат, может устроить тебя на автосервис. Он говорил.
— Хорошо, — Егор кивнул. — Я согласен.
На кухне повисла тишина, нарушаемая только причмокиванием Артёма. За окном начал падать снег — первый настоящий снег в этом году. Крупные хлопья медленно опускались на землю.
— Я хочу, чтобы он знал своего отца, — сказала наконец Маришка, глядя в окно. — Не так, как ты.
— Он будет знать, — твердо ответил Егор, прижимая сына чуть крепче. — Обещаю.
Артём закончил есть и снова уставился на него, будто оценивая. Потом вдруг сморщил нос — совсем как Маришка, когда собиралась чихнуть, — и громко икнул.
И они рассмеялись — одновременно, неожиданно для самих себя. А за окном все падал и падал снег, укрывая город белым покрывалом. Время больше не стояло на месте. Оно снова потекло — но теперь уже не мимо, а вместе с ними.