От центральных вокзалов до сельских полустанков ходят туда-сюда поезда, возят внутри пассажиров. И никто из спящих на своих полках не знает о страшной тайне. Такой, о которой не рассказывают в билетных кассах, и даже свои – работники «железки» - делятся подробностями только шепотом, по большой необходимости. То, с чем живым связываться никак нельзя.
В ту пору я была молодой, энергичной и страстно влюбленной в романтику железных дорог. Стук колес, поцелуи на вокзале, слезы прощаний – вот это все, да еще и на фоне проплывающих за окном пейзажей, вызывало во мне душевный трепет. Поэтому я ничего лучше не придумала, чем устроиться на лето проводницей, причем сразу на самый дальний из возможных рейсов. Ну, а что? Работа, как мне тогда казалось, простая, деньги хорошие, возможность посмотреть новые города бесценна. И сразу после окончания экзаменов в вузе нелегкая понесла меня договариваться в ближайший офис РЖД.
И, нет, истории о том, как у меня открылись глаза на тяжесть быта проводниц, тут не будет. Не открылись. Работать тяжело и много я привыкла, как в общем-то и не спать сутками, а алкаши всех мастей вкупе с цыганским табором меня вообще не волновали – с любыми людьми ведь договориться можно. Забегая вперед, действительно договаривались. И с дембелями, и с пьяницами, со всеми мы расходились вполне мирно.
С напарницей – опытной проводницей, заканчивающей свою карьеру в силу возраста – мы тоже подружились. Я перенимала ценный опыт, она охотно делилась запасами чая и давала мне подремать лишние полчаса между пересменками. Единственное, в чем мы с ней были в корне несогласны – это байки. Ну, вроде как истории из жизни, которыми проводники в перерывах между рейсами делились между собой.
Наверно в любом месте, где обитает человек, рано или поздно появляются эти истории. Кто-то что-то увидел, кому-то показалось спросонок, где-то и правда случалось разное. Работники «железки» исключением не были, своих особых «мистических правил» хватало и у нас. Например, поговаривали, что на одном из южных направлений на каком-то богом забытом полустанке часто видят девочку в белом платье, которая машет рукой проходящим поездам. Это счастливая примета – если девочку встретишь, значит дорога будет легкой.
Но были и другие. По ночам каждый час обходить вагон с веником в руке. Всегда стучать ровно три раза, прежде чем заглянуть в последнее купе, даже если вы точно знаете, что внутри никого нет. С полуночи и до пяти утра не пускать безбилетников, какие бы деньги вам ни сулили и какие бы грустные истории вам не рассказывали. И все в таком загадочном духе. Причем каждое такое правило всегда сопровождалось поучительной историей, мол, вот кто-то так сделал и все пошло наперекосяк.
Напарница моя знала миллион и одно такое правило, во все истово верила и меня пыталась приучить к тому же. А я… Ну, дитя коммунизма, от мистики и верований я была настолько далеко, насколько это вообще возможно. Нас тогда так учили – искать рациональное, отрицать необъяснимое, а если и верить, то в себя и в партию, а не в привидений с заброшенных полустанков. Но, несмотря на все мои аргументы и логику, напарница продолжала простукивать колеса в определенном ритме и ждать ближайшей остановки, чтобы выйти из поезда и зашить отвалившуюся пуговицу не в купе проводников.
Если честно, то и правила эти, на мой взгляд дурацкие, я не выполняла. И никто меня за это не сожрал, даже не попытался, так что очень быстро я окончательно уверилась в том, что все озвученное – полная ерунда.
Но, как понимаете, этой истории не было бы, если бы все, сделанное – или скорее не сделанное – мной однажды ко мне же и не вернулось. Разрушив мою уверенность, желание продолжать работу и местами психику.
Нас с напарницей тогда на новое для меня направление перекинули, в дополнительный вагон на южное направление. Обычная в общем-то ситуация в сезон, когда желающих уехать к морю больше, чем может вместить рядовой поезд.
И, как обычно, свой вечерний инструктаж моя напарница начала с очередного «волшебного правила»: когда поезд останавливается на маленьких станциях, из вагона никого не выпускать. Впускать – на здоровье, а вот выпускать ни на перекур, ни на «купить пиво\раки» нельзя категорически. Хоть грудью проход закрывай. На мое «почему?» мне ответили, что лучше бы мне ответ не знать.
И пусть логика в этом правиле была – а ну как отобьются любители вечерней сигаретки от поезда за пару минут стоянки-то? – я только плечами пожала. Мне какие печали, если пассажир сам виноват в том, что не успел запрыгнуть в уезжающий поезд? Я проводник, а не нянька для великовозрастных экстремалов.
Не знаю, как так вышло, но за первые три поездки туда-обратно мой скептицизм проверить в действии не удалось, и это еще больше уверило меня в том, что правило от напарницы – просто очередная байка. Вероятно поэтому оно все и случилось.
Время было уже позднее, но летом темнеет тоже поздно, так что в половину одиннадцатого ночи на том полустанке было довольно светло. Намечающиеся сумерки освещали абсолютно стандартный лес и совершенно типовую же будочку крошечного поселкового вокзала с парой побитых жизнью перронов. Правда время стоянки было необычное – пять минут против обычных двух – что для подобных мест было, мягко говоря, нетипично.
Из картины выбивалась и бабушка – обычная, вполне благообразная бабушка в белом платочке – с корзинкой пирожков в руках. Само по себе наличие бабушек, продающих разную нехитрую снедь, вроде как норма для вокзалов, но опять же, не в таких крошечных местах. Пассажиры, если уж им приходит в голову докупить провизии на перроне, предпочитают делать это с чувством, с расстановкой, на больших вокзалах, когда время отправления поезда не дышит в затылок.
Напарница моя, увидев эту бабушку, почему-то резко побелела и схватилась за сердце, бормоча что-то вроде «почему в мою смену?», так что открывать вагон пришлось мне. Бабушка, кстати, на мое появление, вообще никак не отреагировала – она смотрела в окна вагона, улыбаясь и слегка потряхивая своей корзинкой. Молча, что тоже было несколько… странно. Но я опять подумала, что не мое это дело – учить вокзальной торговле посторонних бабулек.
Скандал случился, когда один из пассажиров вдруг нарисовался у меня за спиной и попросил его выпустить, мол, так что-то пирожков захотелось, аж сил никаких нет. И я уже даже было хотела пропустить его – время еще было, успел бы – но тут моя напарница, видимо отойдя от какого-то своего шока, буквально собой перегородила мужику дорогу и командирским голосом оповестила его, что никто никуда не пойдет. Нельзя. Запрещено. На что мужик, с виду вполне спокойный, трезвый, вдруг начал орать на нее, размахивая руками, и обещать сделать с ней всякое разное, если она вот прямо сейчас не пустит его на перрон к вожделенным пирожкам. А через минуту и бабушка подключилась, тоже что-то про произвол вещать начала, тихим таким, скрипучим голоском.
Градус безумия нарастал. Из своих купе начали выходить другие пассажиры, недовольные тем, что им мешают спать, и почему-то тоже резко потянулись к выходу. Я… я тогда просто сделала самый логичный, как мне тогда казалось, выбор – отошла от двери, напарницу отодвинула и, напомнив, что поезд отправляется через две минуты, мужика выпустила. После чего с удивлением наблюдала, как оставшиеся пассажиры втягиваются обратно в свои купе, как будто резко забыв, что им тоже куда-то было надо.
Мужик успел. Впрыгнул в вагон почти одновременно с гудком поезда, обозначающим отправление состава, прижимая к груди желанный кулек из промасленной газеты, кивнул мне благодарно и поспешил к себе. На что моя напарница почему-то трижды перекрестилась. Куда с перрона делась бабка, врать не буду, не знаю, я за ней как-то не следила.
А вот то, что было дальше, больше напоминало фильм ужасов, причем такой, ну, который, когда он происходит на экране телевизора, вызывает только смех. «Кто в это вообще поверит?». Я бы тоже не поверила, но, увы, была его непосредственной участницей.
От проблемного полустанка мы отъехали уже довольно далеко, время на часах перешагнуло за полночь, я вытянула ноги, рассчитывая полчасика спокойно посидеть до следующей остановки… И тут ночную тишину вагона разорвал какой-то совершенно дикий крик.
Мы с напарницей обе подлетели со своих мест и кинулись на звук, который только набирал обороты. Кто-то кричал буквально во всю мощь легких, в одной жуткой тональности, не прерываясь даже на вдох. И я почему-то как-то даже не удивилась, определив, что звук шел из купе, где ехал тот самый мужик с пирожками.
Правда, влетев в купе чуть ли одновременно с напарницей, я сама чуть не заорала. Потому что первым, во что уткнулся мой взгляд, был лежащий на столе, прямо на казенной скатерти… Мой мозг не сразу определил этот странный копошащийся ком чего-то цвета гнилого мяса как натуральную кучу червей. Самых обычных – насколько это применимо в той ситуации – дождевых червей. Целую, блин, гору. И все они определенно не планировали оставаться на своих местах, потихоньку расползаясь в разные стороны.
Ужас ситуации дошел до меня, когда из-под этой копошащейся кучи показался кусок той самой промасленной газеты. Пирожки. Пирожки, мать их, с остановки. Судя по синеющему уже лицу мужика, до него это дошло чуть раньше. А потом его начало рвать. Безудержно, прямо на пол. Длинными дождевыми червями. И ситуация превратилась в полный сюр.
Помню, что в те часы, пока я пыталась сделать хоть что-то, хоть как-то помочь, напарница моя стояла вся белая и только крестилась, быстро и рвано дергая рукой. Помню еще, что через всех этих червей и крики в промежутках между рвотой, в голове крутилась мысль «Почему никто не проснулся? Почему все спят?», и что вагон действительно спал, даже двое, кто ехал с мужиком в одном купе – они буквально храпели на верхних полках, пока под ними мужик загибался от ужаса и боли, выташнивая из себя все больше и больше червей вперемешку с кровью. И как я считала этих червей, молясь, чтобы вот эта очередная партия рвоты была последней.
Мужик умер на рассвете, ровно в шесть утра. И только когда он окончательно затих, напарница отлепилась от стенки, кинувшись за медиками, а вагон зашевелился, просыпаясь. После чего началась рутиная, увы, суета с выносом тела из вагона и доставкой его в ближайший морг.
Напарница мне тогда ничего не сказала, только смотрела так, что в ее глазах отчетливо читалось «Я же говорила». Я тоже молчала. В моей голове никак не собирался весь этот паззл – старушка, пирожки, черви… Почему никто не проснулся? Почему вообще случилось то, что случилось?
И самый запоздалый вопрос, нагнавший меня сильно позже, когда я уже подписывала заявление на увольнение – куда делись черви? А ведь они пропали, все разом, и те, что ползали по столу, и вышедшие из мужика – купе никто не отмывал, ну, не больше, чем при обязательной санобработке. В какой-то момент я даже поверила, что это была моя личная галлюцинация, и ничего из той ночи не существовало на самом деле, но нет, напарница моя тоже видела, я это точно знаю.
Ответов я так и не нашла, вряд ли они вообще есть. Но с тех пор ко всем странным и даже безумным правилам прислушиваюсь досконально. Кто его знает, с чем столкнулись те, кто их придумал?