Я стояла у окна и смотрела, как тяжелые капли дождя разбиваются о подоконник. Сегодня небо затянуло совсем. Как и мою душу.
После смерти Николая прошло уже три года. Иногда казалось, что вечность, иногда — что только вчера я сжимала его руку в больничной палате. Наша трехкомнатная квартира, в которой раньше всегда звучали разговоры и смех, стала похожа на музей воспоминаний. Тишина давила на плечи сильнее, чем самые тяжелые сумки из магазина.
Говорят, одиночество — привычка. Но я так и не привыкла. По вечерам машинально готовила на двоих, потом долго сидела у остывающего ужина, вспоминая наши разговоры за столом. Коля всегда ценил мою стряпню, никогда не забывал поблагодарить. «У меня самая лучшая хозяюшка!» — говорил он, поглаживая мою руку.
Когда год назад позвонил Олег и сказал, что Марина подала на развод, внутри что-то оборвалось. Конечно, я сразу предложила ему переехать. Мой мальчик, пусть уже и взрослый, нуждался в поддержке. А я... я просто не хотела больше быть одна.
— Мам, можно к тебе на пару недель? Потом сниму что-нибудь.
Пара недель превратилась в месяц, потом два, а затем прошел год. Жизнь продолжалась, но что-то в ней пошло совсем не так, как я представляла.
Сначала я радовалась, что дома снова звучат шаги, что по утрам нужно готовить завтрак, что есть для кого стараться. Олег занял свою старую комнату, развесил свои вещи, поставил рабочий компьютер. По вечерам мы иногда смотрели вместе телевизор, он рассказывал о работе, спрашивал, как мои дела. Я думала — вот оно, счастье, когда не надо разговаривать с пустыми стенами.
Но постепенно Олег стал всё реже выходить из своей комнаты. Сутками сидел за компьютером, работал, как он говорил. Выходил только поесть, и то не всегда — часто просил принести тарелку к нему. Поначалу я не возражала. Мне нравилось заботиться, да и что тяжелого в том, чтобы отнести поесть родному сыну?
А потом я начала замечать носки в прихожей. Кружки с недопитым кофе по всей квартире. Крошки на диване. Мокрое полотенце на полу в ванной. И горы, горы посуды в раковине. Казалось, стоит мне только убраться, как беспорядок возвращается с удвоенной силой.
Мне было пятьдесят девять, когда Олег переехал. Сейчас шестьдесят три. Я уже не та энергичная женщина, которая могла переделать тысячу дел и не почувствовать усталости. После тридцати лет работы медсестрой ноги к вечеру гудели так, что хотелось только лечь и не двигаться. Но я продолжала готовить, стирать, убирать — как делала всегда.
Иногда я вспоминала, каким Олег был в детстве — заботливым, внимательным. Он помогал мне накрывать на стол, вытирал пыль, дарил цветы, которые сам вырезал из цветной бумаги. «Мамочка, я тебя люблю», — говорил он, обнимая меня своими маленькими ручками. Куда всё это исчезло?
И вот сегодня утром я снова увидела гору посуды в раковине, следы от кофейной чашки на полированной поверхности стола, носки, небрежно брошенные в прихожей. Что-то во мне щелкнуло.
Я постучала в его комнату. Олег открыл дверь, на лице — раздражение от того, что его прервали.
— Мам, я работаю. Что случилось?
Я набрала воздуха в легкие и произнесла фразу, которая уже давно вертелась на языке:
— Ты же взрослый мужчина, значит и с уборкой справишься сам, — с вызовом сказала я, сама удивляясь твердости своего голоса.
Олег посмотрел на меня так, словно я дала ему пощечину. Его глаза расширились, потом сузились. Лицо стало жестким и чужим.
— А, вот как! Значит, я теперь обуза? — его голос звенел от обиды. — Я же работаю целыми днями, обеспечиваю нас обоих. У меня развод, карьера трещит по швам, а ты про какие-то носки!
— Дело не в носках, — я старалась говорить спокойно, но голос предательски дрожал. — Дело в уважении. Ты живешь здесь уже год, как будто в гостинице. Я не горничная, Олег. Я твоя мать, и я тоже устаю.
— Ну, прости, что разочаровал! — он почти кричал. — Думаешь, мне нравится жить у мамочки в сорок лет? Думаешь, я в восторге от того, что моя жизнь пошла под откос? Что я не смог удержать семью?
Он резко развернулся и захлопнул дверь перед моим носом. Я осталась стоять в коридоре, чувствуя, как внутри все дрожит. Это была наша первая настоящая ссора с тех пор, как он вернулся.
После того дня в квартире как будто похолодало. Мы почти не разговаривали. Олег стал приходить домой поздно, ел на кухне в одиночестве то, что находил в холодильнике. Я больше не готовила на двоих, часто вообще пропускала ужин. Аппетит пропал, а вместе с ним — желание что-либо делать по дому.
По вечерам я сидела в своей комнате, перебирала старые фотографии. Николай на них улыбался так, будто знал что-то важное, чего не знаю я. «Что бы ты сделал, Коля?» — спрашивала я у фотографии. Николай всегда умел находить общий язык с сыном. Они были как два сапога пара — оба упрямые, оба с характером, но всегда понимали друг друга.
Я вспоминала, как Олежка, тогда еще совсем малыш, забирался к отцу на колени и слушал его рассказы. Как они вместе чинили старый приемник. Как Коля учил его кататься на велосипеде, бегал рядом, поддерживая за седло. «Не держи меня, папа, я сам!» — кричал Олег. И Николай отпускал, а сын летел вперед, счастливый и гордый своей самостоятельностью.
А теперь этот мальчик стал мужчиной, который не может — или не хочет — отвечать даже за свои носки.
Неделя тянулась бесконечно долго. Я не убирала в его комнате, не стирала его вещи. Он тоже не прикасался к швабре или пылесосу. Квартира медленно утопала в беспорядке — точь-в-точь как утопали в недомолвках и обидах наши отношения.
В пятницу, когда уже стемнело, я возвращалась из магазина и внезапно поехала ногой по мокрому полу у самого входа в ванную. Тяжёлые сумки тут же вырвались из пальцев, я отчаянно попыталась ухватиться за что-нибудь, но всё было напрасно. Грузно осела на пол, пронзительная боль прострелила бедро, а локоть, ударившийся о кафель, онемел за секунду.
— Мама! — дверь комнаты Олега распахнулась, он выскочил на шум. — Ты упала? Господи, ты как?
Он помог мне подняться, усадил на диван, принес воды. В его глазах мелькнуло что-то, чего я давно не видела — настоящее беспокойство.
— Всё нормально, просто поскользнулась, — сказала я, массируя ушибленный локоть. — Там лужа на полу.
Олег молча пошел в ванную, вернулся с тряпкой, вытер пол. Потом собрал рассыпавшиеся продукты, отнес на кухню.
— Давай я тебе компресс сделаю, — предложил он, садясь рядом. — Будет синяк.
— Не страшно, — я слабо улыбнулась. — Не впервой. Помнишь, как ты в детстве разбил коленку, а я тебе зеленкой мазала? Ты так кричал, будто тебя режут.
Он неожиданно улыбнулся в ответ:
— Помню. Ты еще шоколадку потом давала — за храбрость.
Мы посидели так еще немного, почти как раньше. Но потом он снова ушел в свою комнату, а я осталась наедине с ноющей болью — и не только в ушибленном локте.
В эту ночь я приняла решение.
— Я уезжаю на неделю, — сказала я за завтраком. Олег поднял на меня удивленный взгляд. — Валентина Петровна, помнишь мою подругу с работы? Она позвала меня в санаторий на озере. У нее путевка горящая, вторая в номере заболела.
— А... хорошо, — растерянно произнес он. — Когда едешь?
— Послезавтра. Успеешь без меня?
Он пожал плечами:
— Конечно. Я же взрослый.
В его голосе я уловила нотку сарказма, но промолчала. Пора было нам обоим повзрослеть по-настоящему.
Два дня я собиралась, впервые за много лет думая только о себе. Сложила в чемодан легкие летние платья, крем от загара, книгу, которую давно хотела прочитать. Перед отъездом оставила в холодильнике немного еды, но не стала, как обычно, готовить впрок.
— Ну, я поехала, — сказала я, стоя у двери с чемоданом. Олег вышел проводить меня, неловко топтался в прихожей.
— Хорошего отдыха, — произнес он. Потом вдруг шагнул вперед и обнял меня. — Осторожнее там.
Я кивнула, не доверяя своему голосу, и вышла за дверь.
Санаторий оказался старым, но уютным. Номер с видом на озеро, процедуры, долгие разговоры с Валентиной. У неё тоже муж умер — не прошло и двух лет. Только вот она, в отличие от меня, не превратилась в затворницу среди пыльных стен и фотографий. Ездила куда глаза глядят, записалась на вечера танцев, где собирались такие же пенсионеры, как мы. Представляешь, даже страничку в интернете завела, показывала мне свои фотографии с горных вершин.
— Томочка, ты что, решила, что жизнь уже позади? — спрашивала она, когда мы сидели на лавочке у самой кромки воды и смотрели, как солнце тонет в озере. — Подумай сама, сколько нам ещё отмерено? Лет десять? А может, и все двадцать? И что, всё это время ты будешь просто прислуживать своему взрослому сыну?
Я не отвечала, только пожимала плечами, но где-то в самых потаённых уголках сознания понимала — она абсолютно права. Весь этот год я с головой нырнула в бесконечную череду хозяйственных забот, словно выметенные полы и вымытая посуда могли заштопать дыру внутри. Но она не заполнялась. Наоборот, становилась глубже с каждым днем, с каждой вымытой тарелкой, с каждым поднятым с пола носком.
Через три дня я позвонила Олегу. Разговор был коротким и неловким.
— Как ты там? — спросила я.
— Нормально, — ответил он. — А ты?
— Хорошо. Погода чудесная, купаемся каждый день.
— Это здорово. Ну... отдыхай.
На четвертый день он позвонил сам.
— Мам, а где у нас порошок для стиральной машины?
Я улыбнулась в трубку:
— В шкафу под раковиной, на нижней полке.
— А... ясно. Спасибо. Ну, пока.
На пятый день пришло сообщение: «Все нормально, не беспокойся. Кстати, борщ так же, как ты, я сделать не смог, но получилось вполне съедобно». К сообщению была прикреплена фотография кастрюли с чем-то, что лишь отдаленно напоминало борщ. Я рассмеялась, впервые за долгое время.
Неделя пролетела незаметно. Я загорела, отдохнула, даже помолодела, как сказала Валентина. А еще я много думала. О себе, о сыне, о нашей жизни. И решила, что больше не буду молчать, когда мне тяжело. Не буду делать вид, что всё в порядке, когда это не так. Не буду жертвовать собой в надежде, что кто-то это оценит. И не буду бояться быть «неудобной».
Электричка прибыла на вокзал вечером. Я взяла такси до дома, поднялась на свой этаж, вставила ключ в замок. И замерла, услышав приглушенную музыку из-за двери. Что-то из тех старых пластинок, которые мы с Николаем слушали вечерами. Странно.
Дверь распахнулась прежде, чем я успела повернуть ключ. На пороге стоял Олег в фартуке, с полотенцем через плечо.
— Привет! — он улыбался. — А я тебя уже жду.
Я шагнула в квартиру и застыла от удивления. Прихожая сияла чистотой. Нигде ни соринки, ни пылинки. И запах... запах жареного мяса и специй наполнял воздух.
— Проходи, — Олег взял у меня чемодан. — Ужин почти готов.
Я прошла на кухню, не веря своим глазам. Стол был накрыт на двоих, в центре — ваза с полевыми цветами.
— Это мне? — я коснулась лепестков ромашек.
— Тебе, — он кивнул, доставая из духовки противень. — Я хотел купить розы, но потом вспомнил, что ты всегда любила именно такие — простые, полевые.
Мы сели за стол. Олег положил мне на тарелку кусок мяса с картошкой, налил бокал вина. Сам не притронулся к еде, смотрел, как я пробую.
— Вкусно, — честно сказала я. — Очень вкусно. Ты научился готовить?
— Ну, скажем так, я понял, что это не ракетостроение, — он усмехнулся. — Ютуб в помощь.
Мы ели молча. Потом он вдруг отложил вилку и посмотрел мне прямо в глаза:
— Прости, — сказал он тихо. — Прости меня, мама.
— За что? — я тоже отложила вилку.
— За то, что вёл себя как идиот. За то, что свалил на тебя всё. За то, что принимал как должное. Я... я думал, ты справишься, потому что всегда справлялась. А я просто прятался. От развода, от своих проблем, от ответственности.
Я почувствовала, как к горлу подступает комок, а на глаза наворачиваются слезы.
— А я молчала, — сказала я, с трудом справляясь с голосом. — Я не говорила, что мне тяжело. Думала, ты сам поймешь.
Он протянул руку через стол и накрыл мою ладонь своей:
— Это было несправедливо по отношению к тебе. Ты не должна тащить всё одна. Больше не должна.
— Знаешь, — я улыбнулась сквозь слезы, — твой отец всегда говорил мне, что я зря молчу, когда мне нужна помощь. Он называл это моей «суперспособностью» — терпеть, пока не лопнет терпение.
— Он был прав, — Олег сжал мою руку. — Ты сильная, мам. Всегда была. Но тебе не нужно быть сильной в одиночку.
После ужина мы вместе убрали со стола и вымыли посуду. Мы перебрались в гостиную, и тут меня прорвало — как из переполненной плотины полились рассказы о санатории, о Валюше, о том, как собирались по вечерам у костра с гитарой, и я, представляешь, даже пела со всеми!
— И тебе всё это понравилось? — в его глазах мелькнуло что-то новое, будто он впервые за долгое время по-настоящему меня увидел.
— Знаешь, — я даже руками всплеснула, — мне было невероятно хорошо! Я и сама не догадывалась, до чего же мне не хватало этой... ну, понимаешь... свободы. Когда ни о ком не надо заботиться, кроме себя самой.
Он опустил глаза, медленно качнул головой из стороны в сторону:
— Я уже начал подыскивать себе жильё, — произнёс, помолчав. — Думаю, пришло время идти дальше. Тебе нужно свое пространство, и мне тоже.
— Ты можешь оставаться сколько нужно, — начала я, но он покачал головой.
— Нет, мам. Мне правда пора. Этот год был... непростым. Но я благодарен тебе за то, что ты дала мне крышу над головой, когда я в этом нуждался. Теперь я могу встать на ноги сам.
В эту ночь я долго не могла уснуть. Лежала в темноте, вспоминая наш разговор. Что-то между нами изменилось, что-то важное. Исчезла невидимая стена из невысказанных обид и недопонимания. Мы снова могли говорить — по-настоящему, без масок и ролей.
Каких-то четыре недели пролетели — и вот уже Олег перевёз свои вещи в однокомнатную квартирку, всего-то в паре остановок от меня. Теперь каждое воскресенье он приезжает ко мне обедать, а иногда остаётся до вечера. Забегает среди недели, помогает донести пакеты из супермаркета, возит меня на нашу старенькую дачу, а когда слегла с простудой в феврале — каждый день привозил продукты и лекарства.
А у меня... у меня наконец-то началась моя собственная новая жизнь, без тяжёлой тени прошлого на плечах. Представляешь, я даже на компьютерные курсы пошла — сама теперь фотографии в интернет загружаю! А ещё нашла интересную подработку — молодые мамочки приходят советоваться, как с грудничками управляться. В выходные мы с Валюшей то в драмтеатр выбираемся, то в городской парк на выставку.
Бывает, сижу вечером перед портретом Николая и рассказываю ему обо всём — о том, как наш сынок наконец-то стал настоящим мужчиной. И знаешь, иногда мне чудится, будто Коля улыбается мне оттуда, из того далёка, из которого не возвращаются. Первый раз за столько лет я поймала себя на мысли, что всё идёт так, как нужно. Жизнь движется вперёд — пусть иначе, но она такая же насыщенная и яркая, как и прежде.
И представь себе — я научилась говорить твёрдое «нет» даже тем, кого люблю до глубины души. Потому что любовь — это ведь не только отдавать себя другим без остатка, но и уважать саму себя.