— Ну сколько можно одной?! — голос матери прорезал гул вытяжки, кастрюли и Ольгино терпение. — Оля, тебе тридцать три! Я в твои годы уже школу посещала на родительские собрания!
— Мам, это был твой выбор, — спокойно ответила Ольга, вынимая пирог из духовки. — У меня всё по-другому.
— По-другому? — фыркнула мать. — У всех дети, мужья, отпуска на югах. А ты с ноутбуком и котом!
Ольга молча накрыла пирог полотенцем и отвернулась к окну. За стеклом валил снег, а дворник внизу раздражённо метёл сугробы. Так же, как она — свои мысли.
— Ты симпатичная, умная! Просто тормоз! Тебя уже никто не позовёт замуж, подумай об этом!
Она думала. Очень даже. И не раз. Просто каждый её «кавалер» из прошлого был похож на эмоциональную американскую горку: то холод, то страсть, то исчезновение без объяснений.
«Неужели, правда, лучше один раз закрыть глаза и выбрать… нормального?»
Прошло почти два года с той «разговорной атаки».
Ольге уже было под тридцать пять, и в её жизни появился Артём.
Никаких звёзд с неба, никаких вспышек. Зато — стабильность. Человек с работой, машиной с багажником для покупок из «Ленты». С ним можно было разговаривать без чувства неловкости. Он не вызывал мурашек, зато не вызывал и страха. И, как сказала подруга: «Такого берут. Таких не любят, но берут — для жизни.»
— Ну, и как он тебе? — спросила мама после третьего их свидания.
— Скучный. Но не дурак, — ответила Ольга.
— Это лучше, чем харизматичный безработный с пятнами на потолке!
— Может, ты и права…
Через полгода они сыграли свадьбу. Тихую, простую, без загсовых фото на фоне «Любовь-морковь». Ольга ловила себя на мысли, что не чувствует себя невестой. Просто женщина, сделавшая ставку на «пусть будет хоть кто-то».
А ещё через год у них родился сын, Лёша.
Мальчик с мамиными глазами и характером — как казалось Ольге — очень тёплым. Артём был сдержан: подержал малыша, похлопал по спинке и сказал:
— Ну, теперь ты в декрете, я зарабатываю. Дальше ты с ним — сама.
С того момента фраза «ты же мать» стала универсальным оправданием для всего: от ночных криков до подгузников и поликлиник.
— Я же на работе устаю! — говорил он.
— А я не работаю? — удивлялась Ольга. — А родить, кормить, вставать по ночам — это не труд?
— Ты ж дома сидишь! Чай с подружками пьёшь!
Она тогда впервые заплакала — не от усталости, а от пустоты. И подумала:
«Кажется, я выбрала не того. Но разве можно уже назад?..»
***
— Ты снова купила эти памперсы? — Артём раздражённо бросил пачку на полку. — Я ж тебе сказал, вот те — дешевле. А эти что, с золотым напылением?
— Эти не протекают, Артём. Я не хочу, чтобы Лёша просыпался ночью мокрым.
— А мне всё равно, кто там в чём спит. Я зарабатываю, а ты тратишь. Дальше так пойдёт — я сам буду ходить в магазин. А тебе только на хлеб кидать буду. Хватит шику устраивать на мои деньги!
Он всегда говорил, что «устал», «работает», «должен отдыхать».
И отдыхал — от семьи. Особенно по пятницам.
Ольга уже не спрашивала, где он. Ответы были одинаковыми:
«У Игоря. Пиво. Домино. Спорт. Мужики.»
А в выходные он просыпался ближе к обеду, пахнущий перегаром и равнодушием.
— Оль, ну ты же знала, какой я. Я не актёр, не папочка из сериалов. Я обычный мужик!
«Обычный» — теперь это слово вызывало у неё отвращение.
Однажды в сквере, где они гуляли втроём, Лёша, споткнувшись, упал лицом в сугроб. Расцарапал щеку. Заплакал.
— Да тише ты! Все ж смотрят!
— Он ребёнок, Артём!
— А ты мать! Воспитывай нормально!
И снова он ушёл. Просто развернулся и пошёл домой.
А она стояла на коленях перед всхлипывающим сыном.
Гладя его по голове, бормотала:
— Ничего, Лешенька. Всё хорошо. Мама с тобой.
А сама думала:
«А с ней кто?..»
***
Подруги продолжали раздавать советы:
— Да ты терпи. Сейчас у всех так. Сейчас мужики вообще все нервные.
Иногда Ольга поднимала глаза в зеркале и не узнавала себя. Бледная, глаза уставшие, волосы вечно собранные. Ни души. Ни улыбки. Ни ощущения «живу».
Она ещё была в декрете, но порой казалось, что тянет три смены сразу: няня, домработница и дежурная по конфликтам.
Тогда она просто собирала себя из осколков. Ради сына.
— Ну да. Это я нервная — у меня ребёнок, дом и ночные качели. А он — нежная орхидея, — говорила она подруге по телефону, иронизируя, хотя внутри хотелось кричать.
А вечером, уже укладывая сына спать, услышала:
— Мам, когда папа уйдёт на работу, можно я поиграю в гостиной?
— Почему только когда папа уйдёт?
— Он не любит, когда я шумлю. Он злится.
И это стало финальной трещиной.
Вечером, лёжа рядом с сыном, Ольга смотрела на потолок.
Лёша спал, прижавшись к ней, как будто искал защиту.
А она ощущала, что дальше будет только хуже.
«Я боюсь, что мой сын вырастет и будет думать: это и есть норма. Кричать. Уходить. Бросать. Не любить.»
И в тот вечер она впервые сказала вслух, глядя в темноту:
— Я не хочу так больше.
На следующее утро она открыла папку с документами и нашла, что давно откладывала: свидетельство о браке.
И почувствовала, как внутри впервые за долгое время стало спокойно.
***
Артём не боялся потерять. Ни жену, ни семью. Он считал себя центром этой маленькой вселенной, где Ольге была отведена роль тихой спутницы. Без голоса. Без права выбора.
— Ты у меня не пропадёшь, — говорил он с уверенностью, которая всегда вызывала у неё отвращение. — Кому ты, кроме меня, нужна? С ребёнком, под сорок лет, да ещё с твоими замашками…
— Какими замашками?
— Да хоть бы этой… самоуверенностью. Ты себя в зеркало видела?
Эти слова вонзались в неё, как лезвие. Он умел бить туда, где тонко. Где страх. Где когда-то была вера в себя.
Ольга стояла на кухне, разрезала хлеб для бутербродов, но руки дрожали. Виски стучали. Было ощущение, что она сейчас или закричит — или потеряет сознание.
«Неужели он говорит это спокойно? Как о чём-то очевидном? Как будто я — вещь, которую подобрал, и теперь можешь пинать по настроению?..»
— Я тебе даже изменять не интересно — ты сама себя так обесцениваешь, что мне и стараться не надо, — усмехнулся он, забрасывая в рот кусок сыра.
Вот тут она замерла.
Бросила нож. Повернулась. Медленно.
И посмотрела на него так, как не смотрела никогда. Без обиды. Без боли. Только ясность.
— Ты считаешь, что я должна быть благодарна за твоё присутствие в моей жизни? За это вечное: «Сиди, молчи, не отсвечивай»? За то, что я, взрослая женщина, должна бояться остаться одна — и потому терпеть твои унижения?
Он криво усмехнулся, но в его глазах мелькнуло… непонимание. А затем — тревога.
— Ты что, решила, что у тебя кто-то появится? Серьёзно? — он поднялся из-за стола. — Ты никуда не уйдёшь. Ни один мужик на тебя даже не посмотрит.
— Может, и не посмотрит, — прошептала она. — Но я наконец-то посмотрела на себя. И увидела, что ты — моя худшая ошибка.
Он застыл. Как будто ему дали пощёчину. А она уже не плакала.
Всё, что нужно было сказать — уже сказано.
— Чемодан в кладовке. Собирай свои вещи, сам. Ключи оставь у консьержки, — добавила она, поворачиваясь к плите.
— Ты пожалеешь, Оля. Серьёзно. Я дам тебе пару дней, чтобы ты одумалась…
— Я уже одумалась. И, знаешь, что самое страшное?
— Ну?
— Что я слишком долго верила тебе. Что была в аду — и всё думала, что это просто затяжная осень. А это была ты. Ты — это зима, в которую я больше не вернусь.
Он ушёл. Хлопнул дверью. Но это был не гнев — это был страх. Он впервые не узнал её.
А она... впервые узнала себя.
***
Прошло всего пару недель, а жизнь будто отмотала назад — не в прошлое, а туда, где Ольга ещё умела дышать.
Первым делом она подала заявление на развод и на алименты.
Не из мести — из уважения к себе.
Артём орал в трубку, кричал:
— Ты ничего от меня не получишь, слышишь? Я не дам тебе ни копейки! Пожалеешь! Да ты с ума сошла!
Ольга слушала молча. А потом нажала «блокировать». Без скандалов. Без истерик. Просто — всё. Его голос больше не будет жить в её телефоне.
***
Неожиданно фронт давления сместился — и пришёл с той стороны, откуда она меньше всего ожидала.
Мама звонила почти каждый вечер:
— Олечка, ну ты хоть подумай! Всё бросить — ты уверена, что не погорячилась?
— Уверена, мам.
— Ну какой-никакой, а мужик рядом… Всё-таки отец Лёше… А ребёнку нужен папа!
А подруга добавляла:
— Ты что, думаешь, одной легче будет? Поверь, одна с ребёнком — это не свобода, это каторга. Верни его, пока не поздно.
Ольга молчала. Потом кивала. А потом, в какой-то момент, просто перестала отвечать.
Она не хотела больше объяснять. Не хотела никому ничего доказывать.
Она не хотела возвращаться туда, где ей не было места.
Дом, в котором раньше царила тревога, теперь наполнялся другим: ароматом выпечки, вечерним светом из торшера, детским смехом и… тишиной, в которой больше не пряталась боль.
Лёша перестал вздрагивать. Он начал петь. Рисовать лежа на полу в гостинной. Строить крепости из подушек. Он снова стал ребёнком. Настоящим.
А не тем, кто учился ходить на цыпочках, чтобы не разозлить папу.
Ольга обустроила быт заново. Переставила мебель. Купила новые шторы и покрывала. Не потому что хотела забыть — а потому что хотела начать заново.
Однажды вечером, заваривая себе ромашковый чай, она поймала себя на мысли:
«А ведь у меня теперь не просто жизнь без него. У меня — жизнь со мной.»
И этого было достаточно.
***
Если этот рассказ тронул вас — подпишитесь на канал.
Здесь мы говорим честно. О том, как женщина устаёт терпеть.
Как в один вечер она говорит: «Я не хочу так больше», и делает шаг навстречу свободе.
А дальше… начинается тишина.
А потом — счастье.