— Ты чего не разуваешься? Мама уже на кухне, кофе варит, — бросил Андрей, не оборачиваясь.
Я замерла в прихожей, будто врезалась в стену. Сумка висела на плече, пальто не снято и всё ещё в ботинках. Я просто заскочила домой всего на пару минут — забыла папку с документами. Утром вылетела в спешке, не досмотрела. А теперь, выходит, вернулась не к себе домой, а в какое-то общее пространство, где уже кто-то варит кофе и ведёт себя как хозяйка.
— Она что, приехала? — спросила я, всё ещё стоя в дверях.
— Ну да. Ненадолго. У них там в Подольске ремонт. Чего ей в пыли жить? Я думал, ты не против.
Он сказал это таким тоном, будто речь шла о доставке посылки или визите сантехника. Просто пришла мама. Ну и что? Удивительно, что он вообще счёл нужным мне сказать.
Я сняла пальто, но ботинки не тронула. Пройдя вглубь квартиры, услышала звуки на кухне — шипение кофейника, звяканье ложки по кружке. Наталья Васильевна уже устроилась за столом. В халате, с собранными в пучок волосами, она лениво листала газету, прихлёбывая кофе из моей любимой кружки с рисунком синих васильков. Кофе пах крепким, горьким, нерастворимым — бабушка всегда такой варила. Только тогда в кухне было уютно. А сейчас — чуждо.
— Доброе утро, — произнесла я сдержанно.
— Здравствуй, — без взгляда, без улыбки.
Нашла папку, лежала на подлокотнике дивана. Остановилась, на секунду огляделась. Моя квартира. Моё кресло, в котором любила читать. На полке — мамины книги, ещё с детства. На стене — акварель с пейзажем. Всё моё. Но сегодня — нет.
Я вышла на улицу, глотая холодный февральский воздух. В груди было тяжело, как от набегающей грозы. Ни слёз, ни слов — только это странное ощущение чужого дома.
Мы с Андреем жили здесь три года. После свадьбы он сразу переехал ко мне — у него тогда была комната в общежитии, и другой вариант не рассматривался. Бабушкина квартира досталась мне по наследству. Старый дом с лепниной, скрипучими полами и толстенными стенами. Я выросла в этих комнатах, бегала босиком по ковру, помогала бабушке печь пироги, смотрела с ней фильмы под одеялом. После её ухода тишина здесь стала звенящей, но я не смогла уехать. Мне казалось, если уеду — всё исчезнет.
Андрей почти ничего не говорил о прошлом. Он не любил рассказывать о своём детстве, но как-то между делом обмолвился, что его отец ушёл, когда ему было десять. Мама тянула его одна, работала в школе, потом в аптеке. Всё ради него. Он это повторял часто.
Когда мы поженились, Наталья Васильевна устроила небольшой скандал — хотела банкет, платье, гостей, тамаду. Я отказалась: бабушка умерла меньше года назад, и праздновать казалось неуместным. Мы расписались тихо, без чужих — родители, я и Андрей. Потом посидели у нас на кухне. Тогда я впервые почувствовала, как между нами — трещинка. Наталья Васильевна долго говорила тост, в котором почти не было места мне. «Андрюшенька наш вырос», «молодец, привёл хорошую девочку в дом», «теперь у нас всё будет». У нас. Она ни разу не сказала, что это мой дом.
Но я тогда всё списала на эмоции. Дети женятся — бывает, что мама переживает.
После свадьбы она редко появлялась. Пару раз приезжала на праздники, привозила с собой банки с маринадами, рассказывала про соседок. Я старалась быть вежливой. Она — натянуто доброй. Мы держались на расстоянии, и это устраивало всех.
Но теперь она стояла у раковины и мыла ложки. Чужие руки в моей кухне. Я заходила в ванную — и видела её расчёску. Открывала шкаф — и замечала, что мои коробки с книгами куда-то исчезли. Она освободила себе полки. А я... я ничего не сказала. Пока.
Однажды вечером я пришла домой с работы — и не узнала спальню. Плед, который я привезла из отпуска, лежал сложенным в кресле. Подушки поменяны. Цветы пересажены. На стене — фото Андрея с матерью, где-то с выпускного.
Всё не выглядело страшным. Но это было всё — моё. Прежнего уюта уже не было.
— Я тут немного освежила обстановку, — сказала Наталья Васильевна. — Уют, как ни крути, должен быть в каждой семье.
Я открыла рот, но Андрей успел:
— Правда стало по-другому. Спасибо, мама. А то у нас как в музее было.
На следующий день Наталья Васильевна принесла планы перепланировки. Сказала, что в ЖЭКе ей дали контакты хорошего мастера.
— Кухню можно расширить, если снести вот эту перегородку. Тут всё равно темно и тесно. Мы же здесь теперь, считай, семьёй живём.
Я поняла, что дальше молчать нельзя.
— Наталья Васильевна, — произнесла я тихо, но отчётливо. — Я ценю, что вы хотите сделать как лучше. Но перепланировка — это серьёзно. И вообще… Это квартира моей бабушки. Я здесь выросла. Тут всё... важно для меня. Я бы предпочла, чтобы ничего не менялось без моего согласия.
Свекровь опустила листы на стол, не моргнув глазом. Встала, поправила рукав халата, посмотрела внимательно:
— Я понимаю. Но вы ведь теперь семья. А в семье всё — общее. Андрей мой сын, ты его жена. А значит, и квартира эта — наша общая забота.
— По документам она моя. Я не подписывала ничего, чтобы…
— Ты так говоришь, будто мы у тебя тут на постой, — перебила она с сухой усмешкой. — Мне просто хочется уюта. А ты... всё цепляешься за старьё.
В этот момент вошёл Андрей. На нём были наушники, он уткнулся в телефон, бросил:
— А что за шум?
— Да нет шума, сынок, — мягко ответила мать. — Просто мы с Катей обсуждаем, как сделать кухню просторнее. Тут чуть-чуть снести, и сразу станет светлее.
— Да отлично. А то и правда как каморка, — кивнул он, даже не посмотрев на меня.
Мне захотелось выбежать на лестницу, просто спуститься и уйти куда глаза глядят. Но я стояла, вцепившись в край стола, молча. Беспомощность — вот что я чувствовала. И — обиду. На него, на неё. И на себя.
Вечером я всё-таки заговорила с Андреем.
Мы сидели в спальне, я включила ночник, чтобы не было слишком ярко. Он лежал на кровати, листал телефон.
— Андрей... Мне тяжело. Мне правда некомфортно, что твоя мама ведёт себя здесь как хозяйка. Я не знала, что она останется надолго. Мне даже никто не сказал, понимаешь?
Он поднял взгляд.
— Ты что, ревнуешь?
— Нет. Я… я чувствую себя лишней в собственной квартире.
— Ты преувеличиваешь. Мама просто помогает. Ей тяжело в Подольске. Там холодно, пыль, строители... Она поживёт чуть-чуть — и всё. А ты... ну, могла бы и попроще быть.
"Попроще". Мне хотелось засмеяться. Или закричать. Но я только кивнула.
Жизнь вошла в тупой ритм — утро, работа, вечер, снова кухня, её голос за дверью, Андрей, уткнувшийся в телефон. Один день плавно перетекал в другой, не оставляя ни следа, ни смысла.
Я уходила на работу рано, стараясь не пересекаться с ней на кухне. Возвращалась поздно, когда в раковине уже лежали её чашки, а в ванной стояла её щетка. Она звонила в домоуправление, встречалась с соседями, обсуждала отопление. Иногда я слышала, как она по телефону говорит подруге:
— Да, теперь с детьми живу. Они меня любят, уважают. Сама их домом занимаюсь. Хозяйка теперь я.
Однажды в воскресенье я проснулась от стука. Она сверлила стену. В девять утра.
— Наталья Васильевна! — выбежала я в коридор. — У нас выходной! Люди спят! Почему нельзя подождать хотя бы до десяти?
Она опустила дрель и смерила меня взглядом.
— Надо — значит, надо. Людям, может, и спится, а мне кто уюта даст, если не я сама?
Я стояла босая, в халате, чувствовала, как щеки заливает жар. И вдруг услышала за спиной голос Андрея:
— Ну что ты орёшь? Мама старается, между прочим.
Я обернулась. Он стоял с чашкой кофе, хмурый, недовольный. Защищал её. Даже не выслушав.
Я ничего не ответила. Просто развернулась и пошла в спальню. Закрыла дверь. И заплакала. Тихо, в подушку, чтобы не слышали. Не хотелось быть жалкой. Не хотелось, чтобы они подумали, будто победили.
В тот день я поехала к тёте Ларисе. Она жила на другом конце города, в однушке с видом на сквер. Она была маминой сестрой, шила костюмы для театра и всегда говорила, что в жизни надо иметь запасной выход. Я рассказала ей всё. Как приехала Наталья Васильевна. Как незаметно отвоёвывает мою территорию. Как Андрей отстранился.
— А документы у тебя на квартиру на руках? — спросила тётя.
— Да, дома. Всё оформлено на меня. Это было ещё при бабушке сделано.
— Слава богу, — выдохнула она. — Катя, не жди, пока они сами уйдут. Люди, которые начинают с «мы же семья», обычно потом говорят: «а ты кто такая вообще?».
Я кивнула. А потом добавила:
— Они уже почти так и сказали.
Когда я вернулась домой, перед дверью лежал новый коврик. Я его не покупала. А ещё в коридоре стоял её сундук — громоздкий, старинный, с заклёпками. Его точно сюда привезли не на «недельку».
Я подошла к нему, потрогала крышку. Закрыт. Навесной замок.
Мне стало холодно, хотя в квартире работали батареи. Я поняла: Наталья Васильевна никуда не собирается. И тогда я пошла в спальню. Достала из ящика папку с документами. Села за стол. Взяла телефон.
Я собиралась сделать копии, сфотографировать каждый лист. И, возможно, встретиться с юристом. Не из желания устраивать разборки. А потому что впервые поняла: если я не начну защищать себя, то очень скоро останусь здесь в роли квартирантки. Ведь другая планировка, по сути означала другая квартира.
Через неделю Наталья Васильевна собралась устраивать «семейный совет».
— Посидим, обсудим, как жить дальше. Чтобы не было недомолвок, — сказала она, ставя на стол своё фирменное блюдо — пюре и котлеты, такие, как любит Андрей.
Я чувствовала, что это будет не просто ужин. Она накрыла на стол, выложила салфетки, налила по бокалу вина. Даже подсунула под тарелку Андрея сложенную бумажку — он её прочёл, быстро скомкал и убрал в карман.
Я не спросила. Просто села за стол.
— Катенька, — начала она мягко, словно учительница в первом классе. — Я вижу, ты переживаешь. Думаешь, что я вторглась в ваше пространство. Но ведь у Андрея — больше прав, чем ты предполагаешь. Он мужчина. Глава семьи. А раз вы семья, то и квартира теперь — наша общая забота. А значит, надо решать вместе.
Я чувствовала, как под кожей поднимается жар. Он — глава семьи? Он, который ни разу не встал на мою сторону?
— Простите, — я положила вилку. — Квартира оформлена на меня. Это моя собственность. И я не позволю никому принимать решения за меня.
— Собственность? — переспросила она с кривой усмешкой. — Вот оно как. А я думала, у вас любовь, а не меркантильность.
Андрей молчал. Ни одного слова. Только ел, будто ничего не происходило. Мне захотелось встать и уйти. Но я осталась. Я должна была услышать это до конца.
— Я просто пытаюсь устроить уют, Катя. Семейное гнездо. А ты цепляешься за квадратные метры, как за спасательный круг.
Я медленно вдохнула.
— Может, потому что это единственное, что осталось от бабушки. Потому что никто больше, кроме меня, не заботился об этом доме. Ни вы, ни Андрей. Я мыла, чинила, переклеивала обои. Я сохраняла. А вы пришли — и хотите стереть всё подчистую.
Она не ответила. Только покачала головой.
После ужина Андрей снова ушёл в комнату, не сказав ни слова. И я поняла: его выбор сделан. Он выбрал не между мной и матерью — он выбрал не выбирать.
На следующий день я решила действовать. В обеденный перерыв встретилась с юристкой из знакомой фирмы. Рассказала всё как есть — спокойно, без лишних эмоций. Она выслушала, покивала, спросила:
— А вы уверены, что они не хотят квартиру переоформить?
— Пока нет. Хотят сделать перепланировку. Но всё к этому идёт, я думаю.
— Тогда стоит заранее подать заявление на охрану собственности. Это защитит вас, если вдруг появятся попытки... ну, скажем, несанкционированного вмешательства. Не позволяйте ничего переделывать.
Я кивнула. На сердце стало чуть легче.
Вечером я пришла домой — в квартире было тихо. Наталья Васильевна вышла из кухни и сказала:
— Андрей уехал на выходные с друзьями. Я хотела остаться, навести порядок. А ты подумай, Катя. Мы с тобой — не враги. Просто я хочу, чтобы моему сыну было хорошо. А значит, и тебе тоже.
— А мне — хорошо, когда меня уважают, — сказала я. — Когда спрашивают, прежде чем переставлять мебель. Когда не врут, что приехали на два дня, а остаются на месяц. Когда не превращают мою жизнь в чужую.
Она смотрела спокойно, с лёгкой жалостью.
— Жаль, что ты всё воспринимаешь в штыки.
Я пошла в комнату, закрыла дверь. Телефон запищал — сообщение от Андрея: «Ты опять наговорила маме? Мне уже надоело это. Если ты не хочешь жить в семье, значит, ты никогда и не хотела. Подумай, к чему это всё ведёт».
В ту ночь я почти не спала. Утром рано пошла в нотариальную контору. Попросила сделать заверенные копии документов.
На кухне стояла тишина. Только холодильник жужжал глухо, да чайник едва слышно вскипал. Я заварила себе чай, села у стола. За окном сыпал мелкий снег. Хлопья крутились, будто не могли решить — падать или возвращаться обратно.
Я смотрела на кухню и пыталась вспомнить, когда здесь в последний раз было тепло. Не в смысле температуры, а по-настоящему — тепло. По-домашнему. С бабушкой. С мамой. С запахом яблок и корицы. Всё исчезло.
И тогда я услышала, как Наталья Васильевна по телефону говорит кому-то:
— Да-да, двушка в центре. Состояние хорошее. Всё оформим как надо, сын у меня не глупый. Главное — договориться.
Я сжала сильнее кружке. Я больше не чувствовала вкуса чая. Только слышала этот голос. Уверенный, хозяйственный. Как будто речь шла о чём-то, что уже принадлежит ей.
Я поднялась и подошла к кухонному проёму. Она заметила меня, замолчала, как ни в чём не бывало.
— Ты что-то хотела, Катя?
Я молча посмотрела на неё. Взглядом — ровно, без дрожи.
— Да. Я хотела напомнить, что квартира — моя. И что всё, что вы здесь делаете — делаете без права. Если вы не соберётесь до конца недели — я буду действовать официально.
— Это угроза? — в её голосе не было испуга. Только раздражение.
— Это — защита, — ответила я. — Молчала долго. Теперь хватит.
Свекровь встала, прошла на кухню, взяла стакан и сделала глоток воды. Впервые с момента её приезда не нашла, что сказать.
Утром в субботу я поехала к родителям. Без предупреждения.
Мама открыла дверь в старом вязаном жилете, с влажными ладонями — только что месила тесто. Папа был в кресле, в очках, читал газету. Как в детстве. Я просто стояла на пороге, а мама сразу поняла.
— Заходи. Что случилось?
Я села за стол, налила себе воды. Голос не слушался. Вместо слов — ком в горле, но я справилась. Рассказала всё. Спокойно, почти буднично: как Наталья Васильевна поселилась «временно», как распоряжается моей квартирой, как Андрей не вмешивается, как она обсуждала её продажу по телефону.
Папа молчал. Только снял очки, положил их на стол, провёл рукой по лбу.
— И ты одна с этим совсем?
— Я пыталась сама. Но теперь понимаю, что мне просто нужна поддержка.
Мама села рядом, взяла меня за руку.
— Ты знаешь, мы никогда не вмешивались. Хотели, чтобы ты сама выбирала, как жить. Но квартира — это не просто стены. Это твоя опора. И мы не дадим её у тебя отнять.
Через три дня мы поехали туда вместе. Я, мама, папа. Я не говорила Андрею, что приедем. Хотела, чтобы они сами всё увидели.
Открыла дверь — Наталья Васильевна сидела на кухне, листала каталог мебели, телефон под ухом.
— А вот и ты, — произнесла она, отрываясь от экрана. — Я тут как раз думаю, может, стенку поменять…
Она замолчала, увидев родителей. Встала, слегка расправила плечи.
— Здравствуйте, — сказала холодно.
— Добрый день, — кивнул отец. — Я думаю, у нас есть, о чём поговорить.
Мы прошли в зал. Я достала папку с документами, положила на стол.
Мама спокойно сняла пальто, положила перчатки рядом. Она не повышала голос, не пыталась унизить. Только говорила — чётко, прямо, сдержанно.
— Эта квартира — собственность нашей дочери. Ни вы, ни ваш сын не имеете на неё прав. Мы уважаем ваше право быть матерью Андрея. Но вы вторглись туда, куда вас не звали.
Вы нарушаете личные границы. Превращаете жизнь Кати в "оборону". И это недопустимо.
— А вы что, адвокаты? — хмыкнула Наталья Васильевна.
— Родители, — твёрдо ответил папа. — И, в отличие от вас, мы не разрушаем то, что важно нашему ребёнку.
Если вы не съедете добровольно, будут поданы заявления. В суд, в органы опеки, в полицию, если понадобится. Мы всё задокументировали. Все звонки, все разговоры.
Она молчала. Только губы стали тоньше, как натянутая нить.
В этот момент вошёл Андрей.
Остановился, увидев нас всех в комнате. Улыбнулся неловко.
— Что тут у вас?..
— У нас? — я повернулась к нему. — У нас тут конец. Конец молчанию. Конец терпению. Конец иллюзиям.
Он оторопел.
— Катя, ты что, решила всё испортить?
— Нет, Андрей. Всё уже испорчено. Ты просто смотрел, как мама переставляет мебель, книги, меня. И молчал.
Но я больше не буду молчать. Я выросла в этой квартире. Я здесь любила. Смеялась. Грустила. Я хранила в ней себя. А вы оба хотели стереть это под новый коврик.
Ты был не мужем. Ты был жильцом. Молчаливым. Послушным. Безразличным.
Он опустил глаза. Наталья Васильевна шагнула к нему.
— Ты посмотри, что она делает. Она против нас. Она...
— Нет, мама, — сказал Андрей вдруг. — Она — не против. Она просто за себя. И я не знаю, что сказать.
— Уже ничего не надо, — тихо сказала я. — Просто соберите вещи. Оба.
Они уехали на следующий день. Без прощаний. Родители все проконтролировали.
Я вернулась с работы, открыла дверь — и в квартире было по-настоящему тихо. Не мёртво, не гулко. Просто — тихо. Как тогда, когда я впервые осталась здесь одна, после бабушки. Только теперь это была моя тишина.
Я прошла в кухню. Повернула выключатель — жёлтый свет лег на знакомые стены. Всё на своих местах. Плитка, которая немного откололась в углу. Скрипящий ящик. Книга рецептов, заложенная сухим листом.
Я налила себе сок. Села. И вдруг впервые за долгое время захотелось не плакать, а вдохнуть. Глубоко. До конца.
На экране телефона мигнуло сообщение. От мамы.
«Мы рядом. Всегда. И ты — молодец. Теперь живи. По-настоящему».
Я нажала на кнопку блокировки. Поставила телефон на стол. И просто сидела. В своей кухне. В своём доме. В своей жизни. Лучше одной, чем с таким мужем. Читать ещё...