Звонок прозвенел, как выстрел в тишине нашего вечера. Дима, мой муж, потянулся к телефону на тумбочке, даже не взглянув на номер. Я помешивала ужин на плите, наслаждаясь запахом жареной курицы и редким спокойствием в конце рабочего дня.
— Мам? – услышала я обрывок его фразы, и мое спокойствие как будто пошатнулось. Мама Димы звонила не часто, предпочитая, как она говорила, «не отвлекать нас по пустякам». Но интуиция подсказывала, что этот звонок не из пустяков.
Дима отошел к окну, приглушая голос. Я старалась не прислушиваться, но обрывки фраз все равно долетали до меня, словно назойливые комары: «…недельку…», «…так устала…», «…отдохнуть…», «…помочь вам…».
Я вздохнула. «Помочь нам» в интерпретации Галины Ивановны, его мамы, обычно означало «переделать все по-своему». Вспомнились ее прошлые визиты: упреки по поводу недостаточно протертых полок, советы, как «правильно» стирать белье, и бесконечные разговоры о том, как я «неправильно» кормлю Диму.
Дима повернулся, сияя, как начищенный пятак.
— Ань, представляешь, мама хочет к нам приехать! Погостить недельку. Говорит, совсем замоталась, хочет отдохнуть от дачи.
Я выключила плиту и медленно повернулась к нему. «Недельку»? Свекровь и «отдых» в одном предложении звучали как оксюморон. Галина Ивановна отдыхала, только когда все вокруг делали то, что она говорила.
— Недельку? – переспросила я осторожно. – А у нас есть место? Ты помнишь, у нас однокомнатная квартира, Дима.
— Ну, мы как-нибудь поместимся, – отмахнулся он. – Зато маме помощь нужна. Да и соскучился я по ней, честно говоря. Давно не виделись.
Я прикусила губу, стараясь сдержать вздох. Дима всегда был таким… маминым. Любил маму, уважал, беспрекословно слушал. В этом не было ничего плохого, конечно, пока это не начинало касаться нашей с ним жизни. А сейчас, похоже, касалось.
— Хорошо, – сказала я как можно ровнее. – Пусть приезжает. Когда?
— Завтра вечером, – ответил Дима, снова улыбаясь. – Она так рада, говорит, что прямо сил нет, как хочет нас увидеть.
«Сил нет, как хочет нас поконтролировать», – пронеслось у меня в голове, но вслух я сказала:
— Ну что ж, замечательно. Тогда надо прибраться немного.
Дима помог мне накрыть на стол, и мы сели ужинать. Он рассказывал о маме, о том, как она, наверное, устала, как ей будет хорошо у нас, в тепле и уюте. Я кивала и улыбалась, стараясь не думать о предстоящей «недельке». Внутри нарастало предчувствие… нет, даже не предчувствие, а уверенность, что это «неделька» станет для нас испытанием на прочность.
Галина Ивановна приехала вечером следующего дня. Выпорхнула из такси, словно птичка – маленькая, подтянутая, с неизменной элегантной прической и улыбкой на губах. Обняла Диму, меня — формально, коснувшись щекой, словно опасаясь запачкаться. И сразу же окинула взглядом нашу квартиру.
— Ой, как у вас тут… уютно, – протянула она с такой интонацией, что вместо «уютно» слышалось скорее «тесновато» или даже «бедновато».
Я постаралась не обращать внимания. Предложила ей чай, провела в комнату, показала, где она будет спать – на раскладном диване в зале.
— Да, конечно, – кивнула она, снова оглядываясь. – Ничего, я не привередливая. Главное – побыть с вами.
Вечер прошел мирно. Галина Ивановна рассказывала о дачных делах, о соседях, о новостях по телевизору. Я старалась поддерживать разговор, Дима сиял от счастья, что мама рядом. Перед сном свекровь заявила, что устала с дороги и ляжет пораньше. Я вздохнула с облегчением, думая, что, может быть, все не так страшно, как мне казалось.
Но утро разогнало мой легкий оптимизм. Едва открыв глаза, я услышала звуки на кухне. Посмотрела на часы – семь утра. Странно, обычно Галина Ивановна любила поспать подольше.
Выйдя на кухню, я застала свекровь у плиты. Она хозяйственно гремела кастрюлями и сковородками. На столе уже стояла кастрюля с какой-то кашей, от которой шел густой пар.
— Доброе утро, Анечка! – бодро воскликнула она, не поворачиваясь. – Я вот тут завтрак решила приготовить. Подумала, надо порадовать вас с Димой чем-то домашним.
Я опешила. Обычно завтрак готовила я. И мы с Димой любили омлет или тосты, но никак не кашу в семь утра.
— Доброе утро, Галина Ивановна, – сказала я как можно вежливее. – Но мы обычно не едим так рано кашу. И я собиралась…
— Ой, ну что ты, Анечка, – перебила меня свекровь, наконец повернувшись с половником в руке. – Каша — это самое полезное утром! Особенно для мужчины. Диме нужны силы, он так много работает. А вы тут его бутербродами кормите. Это неправильно. Я вот гречневую сварила, на молоке, как он в детстве любил. Попробуйте, очень вкусно.
Она ловко разлила кашу по тарелкам и поставила одну передо мной. Запах действительно был аппетитный, но меня уже раздражала ее поучительная интонация. И то, что она без спроса вторглась в нашу кухню и на наш утренний ритуал.
Дима вышел из комнаты, зевая и потягиваясь. Увидев маму и кашу на столе, засиял.
— Мам! Это ты все приготовила? Вот здорово! Я так давно твою кашу не ел!
Он уселся за стол и стал уплетать кашу за обе щеки, не замечая моего напряженного лица. Галина Ивановна довольно наблюдала за ним, поглядывая на меня с нескрываемым триумфом. Я ковырялась в своей тарелке, стараясь не выдавать раздражения. Ну ладно, каша так каша. Один раз не страшно.
Но «один раз» превратилось в систему. Каждое утро начиналось с каши от свекрови. Потом она бралась за обед. Мои робкие попытки приготовить что-то самой натыкались на непробиваемую стену «я лучше знаю» и «не трудись, деточка, я все сделаю». Галина Ивановна заняла кухню безраздельно. Мои продукты исчезали в непонятном направлении, заменяясь какими-то ее запасами из сумки. Мои рецепты безжалостно выбрасывались в мусорное ведро как «неправильные и неполезные».
Кухня была только началом. Потом свекровь переключилась на квартиру. Начала переставлять вещи «для удобства». Мои любимые статуэтки исчезли с полочки и заменились какими-то фарфоровыми ангелочками сомнительной красоты, привезенными свекровью с дачи. Книги на столике у дивана переместились на непонятные места, уступив место стопке старых журналов «Здоровье». Постельное белье в шкафу, которое я так тщательно складывала, было перевернуто с ног на голову и аукционировано по каким-то только ей понятным принципам.
Я ходила по квартире как по чужому дому. Все было не так, не на своем месте, дышало чужим присутствием. И это присутствие постоянно меня контролировало, оценивало, поучало.
— Анечка, почему у тебя полотенца такие жесткие? Надо их правильно стирать, с кондиционером! Я тебе покажу.
— А что это за крем у тебя на полочке? Дешевенький какой-то. Надо за собой ухаживать, не жалеть на себя деньги! Вот я тебе привезла свой, попробуй.
— Дима, почему у тебя рубашка не поглажена? Аня совсем за тобой не следит! Надо быть внимательнее к мужу!
И Дима… Дима как будто не замечал ничего странного. Наоборот, он расцветал на глазах. Мамина забота его умиляла. На мои робкие жалобы отмахивался:
— Ну мама же хочет как лучше! Не обращай внимания. Она просто такая, заботливая. Ты же знаешь.
«Заботливая», — думала я с горькой иронией. Забота Галины Ивановны душила меня как удавка. Я чувствовала себя чужой в собственном доме. И с каждым днем напряжение нарастало.
«Неделька» прошла быстро. Но Галина Ивановна не собиралась уезжать. На мой робкий вопрос о ее отъезде она ответила неожиданно:
— Ой, Анечка, что ты гонишь? Куда мне спешить? Мне у вас так хорошо, спокойно. Я так отдохнула от этой дачи, от этих забот. Давай еще немного поживу, а? Ну хотя бы до выходных. А там посмотрим.
И она осталась. Выходные прошли, наступила новая неделя, потом еще одна. Месяц пролетел как в тумане. А Галина Ивановна все жила у нас. И не просто жила – хозяйничала. Она заполнила собой все пространство, все наше время, все наши мысли.
Я больше не могла молчать. Однажды вечером, после очередного упрека по поводу пыли на шкафу, я не выдержала и устроила Диме сцену.
— Дима, ну сколько можно это терпеть? Это уже не гости, это настоящее вторжение! Она живет у нас уже месяц! Месяц, Дима! Она перевернула весь дом верх дном, она контролирует каждый мой шаг, она делает мне замечания по каждому поводу! Я больше так не могу!
Дима сидел на диване, отвернувшись ко мне. В его позе читалось раздражение и усталость.
— Ань, ну что ты устраиваешь скандал? Мама же просто хочет помочь. Она же не со зла. Она просто… такая. Ты же знаешь.
— «Такая»?! Дима, ты хоть понимаешь, что происходит? Она выживает меня из собственного дома! Я чувствую себя здесь как временная жилица, а она – хозяйка! Это наша квартира, Дима! Наша! Или я ошибаюсь?
— Ну не надо так драматизировать, — пробурчал Дима, не глядя мне в глаза. – Квартира, конечно, наша. Но маме же тяжело одной на даче. Пусть поживет немного, чего тебе жалко?
«Жалко?!» Меня прорвало. Все накопившееся раздражение, обида, бессилие выплеснулось наружу.
— Мне жалко своего спокойствия! Мне жалко своего личного пространства! Мне жалко своей жизни, которую она превратила в кошмар! Я больше не хочу видеть ее ангелочков, не хочу есть ее кашу, не хочу выслушивать ее упреки! Я хочу, чтобы она уехала! Понятно? Уехала сейчас же!
Дима вскочил с дивана, лицо его покраснело.
— Ты что себе позволяешь? Как ты смеешь так говорить о моей матери? Она тебе добра желает, заботится о нас! А ты… ты неблагодарная эгоистка!
— Эгоистка?! – закричала я, не веря своим ушам. – Да ты посмотри на себя, Дима! Ты разрываешься между маминой юбкой и семьей! Ты хоть раз меня услышал? Ты хоть раз подумал о моих чувствах? Тебе все равно, что мне здесь невыносимо! Главное, что маме хорошо!
В комнату вошла Галина Ивановна. Услышав наш крик, она поспешила к нам, на лице – тревога и невинное удивление.
— Что тут происходит? Что вы кричите? Анечка, что случилось?
Я посмотрела на нее полным ненависти взглядом.
— А случилось то, что я больше не могу тебя здесь видеть! Соберай свои вещи и уезжай! Немедленно!
Галина Ивановна округлила глаза и театрально схватилась за сердце.
— Анечка, как ты можешь так говорить? Я же только хотела как лучше! Я же для вас старалась! Я так устала, я так надеялась отдохнуть у сына… А ты… Ты меня выгоняешь?
В ее голосе зазвучали слезы. Дима кинулся к матери, обнял ее, глядя на меня с укором.
— Ань, ты что творишь? Зачем ты ее обижаешь? Мама же не виновата!
— Не виновата?! – засмеялась я горько. – Да она захватила нашу квартиру, она уничтожает наш брак! И ты до сих пор ничего не понимаешь? Хорошо, Дима. Выбирай. Или она, или я. Сейчас же.
Дима замер, обнимая мать. В его глазах боролись растерянность и злость. Галина Ивановна заплакала навзрыд, прижимаясь к сыну. В воздухе нависло тяжелое молчание, наполненное обидой, гневом и невысказанной болью. И в этом молчании я уже знала ответ. И сердце мое сжималось от предчувствия неизбежной потери.
Дима молчал. Слишком долго молчал. Его взгляд метался между мной и матерью, как испуганный зверек, попавший в капкан. В его глазах не было решимости, не было защиты, только замешательство и… страх перед матерью. Вот и весь выбор.
Я горько усмехнулась. Внутри все похолодело, словно в одночасье наступила зима. Надежда, которая теплилась где-то в глубине души, угасла окончательно. Я поняла – Дима уже сделал свой выбор, и этот выбор был не в мою пользу.
Галина Ивановна, почувствовав победу, усилила натиск. Зарыдала громче, причитая:
— Сыночка, как же она со мной, с твоей родной матерью… Я же ничего плохого не сделала… Только добра вам хотела… А она… Выгоняет… Как чужую…
Дима гладил ее по спине, успокаивал, шептал что-то утешительное, даже не глядя в мою сторону. Я стояла, как каменная, наблюдая за этой сценой семейной идиллии, которая вывернулась наизнанку, превратилась в фарс.
— Хорошо, Дима, — сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал, хотя внутри все клокотало от боли и гнева. — Я поняла твой выбор. Раз мама для тебя важнее, чем жена… Что ж, это твой выбор. Но и у меня есть свой.
Я развернулась и пошла в комнату. Стукнула дверью, заглушив собой причитания свекрови и бормотание Димы. В глазах стояли слезы, но я гнала их прочь. Не хватало еще плакать перед ними, показывать свою слабость.
Схватив чемодан из шкафа, начала машинально собирать вещи. Бросала в него все подряд, не разбирая, не думая. Одежду, косметику, книги, какие-то мелочи, которые попадались под руку. В голове была пустота, только пульсирующая боль в висках и холод в груди.
В комнату заглянула Галина Ивановна. На лице – довольная улыбка, сквозь которую проглядывала фальшивая жалость.
— Анечка, что это ты делаешь? Не надо горячиться. Мы же не хотели тебя обидеть. Просто… ну, понимаешь… Дима же мой сын, я о нем забочусь… А ты… Ты должна понять…
— Понять?! – воскликнула я, не поворачиваясь. — Я все прекрасно поняла, Галина Ивановна. Вы прекрасно добились своего. Поздравляю. Вы победили. Можете праздновать. Только меня оставьте в покое, дайте мне собраться.
— Ну что ты такое говоришь, Анечка… Какие победы… Мы же семья… Нельзя же так ссориться из-за ерунды… Давайте поговорим спокойно, все уладим…
— Уладим? – я резко обернулась, глядя на нее в упор. — Вы месяц жили в нашей квартире, как хозяйка, перевернули все вверх дном, измучили меня своими придирками и поучениями, настроили Диму против меня, и вы говорите, что это ерунда? Вы серьезно?
Галина Ивановна пожала плечами, сохраняя невинное выражение лица.
— Ну, я же не хотела ничего плохого. Я просто… хотела помочь. Чтобы вам лучше было. Вы же молодые, неопытные… Я хотела вас научить, как правильно жить.
— Научить?! – я не выдержала и рассмеялась истерическим смехом. — Вы меня хотели научить, как выжить из собственной квартиры? Поздравляю, у вас получилось на отлично.
Она нахмурилась, улыбка исчезла с ее лица. Пропала и фальшивая жалость, осталась только холодная, расчетливая злоба, которую она так долго скрывала.
— Ах вот как ты заговорила, — процедила она сквозь зубы. — Значит, я виновата? Я, которая всю жизнь сыну посвятила, которая все для него делала, оказалась виноватой? Ну-ну… Посмотрим еще, кто виноват, а кто прав. Квартира-то, между прочим, Димочкина. Его отец заработал, ему и оставил. А ты здесь кто такая? Пришла на готовое, сидишь на шее у моего сына, и еще недовольна? Неблагодарная!
Ее слова ударили меня, как плетью. Я замерла, ошеломленная откровенной ненавистью, которая плескалась в ее глазах. И тут до меня дошло до конца вся абсурдность ситуации. Эта женщина, которая приехала «погостить на недельку», действительно собирается выгнать меня из квартиры, которая является нашей совместной собственностью с Дима. Из квартиры, где мы жили, строили планы, мечтали о будущем. И все из-за ее маниакального желания контролировать и властвовать.
— Квартира «Димочкина»? – переспросила я спокойно, хотя внутри кипел гнев. — Хорошо, Галина Ивановна. Пусть будет «Димочкина». Я не буду спорить. Забирайте ее себе целиком и полностью. Вместе с «Димочкой». Мне она больше не нужна.
Я захлопнула чемодан, подняла его и пошла к выходу, не оглядываясь. В коридоре меня перехватил Дима. В глазах – мольба, растерянность, виноватая улыбка.
— Ань, ну куда ты? Подожди… Не надо так… Мы же… семья… Давай поговорим… Все решим…
— Решим? — горько усмехнулась я, глядя на него с грустью и разочарованием. — Что решать, Дима? Ты уже все решил. Ты выбрал маму. Поздравляю. Живи с ней счастливо. А мне здесь больше делать нечего.
Я обошла его, открыла дверь и вышла из квартиры, захлопнув ее за собой. Оставив позади все – дом, мужа, надежды, мечты. Оставив позади месяц кошмара, который начался с невинного звонка и предложения «погостить на недельку». И впереди была пустота и неизвестность. Но вместе с тем – долгожданная свобода от удушающей «заботы» и предательства любимого человека. И непонятное, но настойчивое ощущение, что самое главное – еще впереди.