Наследие горечи
— Марина Сергеевна, вы же понимаете, что завещание вашей матери абсолютно законно, — нотариус поправил очки и посмотрел на меня с той особенной смесью официального сочувствия и скрытого безразличия, которую я встречала уже не раз за последние три дня. — Всё имущество переходит к вашему брату Алексею Сергеевичу. Вам... ничего не полагается.
Я сидела неподвижно, сжимая в руках потёртую кожаную сумку — подарок мамы на тридцатилетие. Ирония этого момента не ускользнула от меня. Единственное, что у меня осталось от неё — эта сумка и горькое осознание того, что даже перед смертью она выбрала не меня.
— Я понимаю, — мой голос прозвучал удивительно спокойно, хотя внутри всё дрожало. — Могу я получить копию документов?
Нотариус кивнул, и через несколько минут я вышла из его тесного офиса на улицу. Апрельский воздух был пропитан обещанием весны, но для меня он казался слишком резким, почти обжигающим. Пятьдесят четыре года, а я всё ещё чувствовала себя маленькой девочкой, которую в очередной раз оставили без подарка на Новый год, потому что «брату нужнее».
Квартира на окраине нашего провинциального городка встретила меня привычной тишиной. Я бросила сумку на комод в прихожей и, не разуваясь, прошла на кухню. Заварила крепкий чай — слишком крепкий, такой, что вяжет язык. Мама всегда говорила, что я не умею заваривать чай.
На столе лежал старый фотоальбом. Я достала его вчера, когда вернулась с похорон, но так и не смогла открыть. Теперь же я медленно перелистывала хрустящие страницы. Вот мы с Лёшей в пионерских галстуках. Ему двенадцать, мне — десять. Он улыбается, держа в руках грамоту за первое место в математической олимпиаде. Я стою рядом, незаметная в его тени.
«Лёшенька у нас гений, — всегда говорила мама, гладя его по голове, — далеко пойдёт».
А я? Я была обычной. Хорошо училась, но не блистала. Тихая девочка с косичками, которая любила рисовать и мечтать.
Следующая фотография — выпускной. Лёша в костюме, который мама купила, отложив деньги с пенсии. Я в платье, перешитом из старого маминого. «Тебе и так сойдёт, Мариночка, а Лёше нужно выглядеть представительно, он же поступает в университет».
Чай остыл. Я отставила чашку и продолжила перелистывать страницы жизни, которая всегда складывалась в пользу брата.
Телефонный звонок вырвал меня из воспоминаний. Лёша. Конечно, кто же ещё.
— Марина, ты как? — его голос звучал заботливо, но я слышала в нём нотки облегчения. Он получил всё: дом, в котором мы выросли, дачу, даже мамины украшения, которые она обещала мне, когда я была подростком.
— Нормально, — я старалась говорить ровно.
— Слушай, я подумал... может быть, ты хочешь что-то из мебели или посуду? Я всё равно буду многое менять.
Щедрость победителя. Крохи с барского стола.
— Нет, спасибо, — я почувствовала, как что-то внутри меня начинает меняться, словно тектонические плиты медленно сдвигаются, готовясь к землетрясению. — Я не нуждаюсь в подачках.
— Марина, ну что ты... — он запнулся, не ожидая такого ответа. — Я же просто хотел...
— Знаешь, что я хотела, Лёша? — мой голос оставался тихим, но каждое слово будто высекалось в камне. — Я хотела, чтобы хоть раз в жизни мама посмотрела на меня так же, как на тебя. Чтобы она увидела меня — не твою тень, не запасной вариант, а меня. Но этого не случилось при её жизни, не случится и после смерти.
— Ты несправедлива, — в его голосе зазвучало раздражение. — Мама любила тебя.
— Но выбирала всегда тебя, — я вздохнула. — Прости, я устала. Поговорим позже.
Я положила трубку, не дожидаясь ответа.
Ночь принесла беспокойный сон. Мне снилась мама — не седая и хрупкая, какой она была в последние годы, а молодая, с яркими глазами и румянцем на щеках. Она держала в руках какую-то шкатулку и всё пыталась мне её отдать, но каждый раз, когда я протягивала руку, появлялся Лёша и забирал подарок себе.
«Ему нужнее, Мариночка, — говорила мама с виноватой улыбкой. — Ты же понимаешь».
Я проснулась в холодном поту. За окном едва брезжил рассвет. Я встала, подошла к окну и распахнула форточку. Свежий воздух ворвался в комнату, принося с собой запах пробуждающейся земли.
Внезапно я поняла, что должна сделать. Я больше не могла оставаться здесь, где каждый угол, каждая улица напоминали мне о том, что я всегда была второй. Запасным вариантом. Тенью брата.
Я начала собирать вещи.
— Ты с ума сошла! — Вера, моя лучшая подруга с первого класса, смотрела на меня так, будто я объявила о намерении полететь на Луну. — Тебе пятьдесят четыре, какой Петербург? Какая новая жизнь? У тебя здесь работа, квартира...
— Съёмная квартира, — поправила я, разливая по чашкам чай. На этот раз не слишком крепкий. — И работа бухгалтером в конторе, где меня не повышали пятнадцать лет.
— Но ты же никого там не знаешь!
— Именно, — я улыбнулась, чувствуя странное облегчение. — Меня там никто не знает. Я не буду «сестрой Алексея Сергеевича». Я буду просто Мариной.
Вера покачала головой, но в её глазах я уловила искру понимания. Она знала всю историю моей семьи, видела, как год за годом я жила в тени брата.
— И что ты будешь делать в Петербурге?
— Для начала — найду работу. Я хороший бухгалтер, Вера. Может быть, даже открою небольшую консультационную фирму. Знаешь, я всегда мечтала об этом, но никогда не решалась.
— Потому что Лёша говорил, что это рискованно? — тихо спросила она.
Я кивнула. Сколько раз я слышала от брата: «Марина, будь реалисткой. У тебя нет предпринимательской жилки. Сиди тихо на своей работе, получай стабильную зарплату».
А мама всегда добавляла: «Лёша прав, доченька. Не всем дано быть лидерами».
Через неделю я стояла на перроне вокзала с двумя чемоданами и сумкой через плечо — той самой, маминой. Вера обнимала меня, не скрывая слёз.
— Ты самая храбрая женщина из всех, кого я знаю, — прошептала она мне на ухо.
Я лишь улыбнулась в ответ. Храбрость? Нет. Это было отчаяние человека, который понял, что единственный способ выжить — это уйти.
Лёша на вокзал не приехал. Он позвонил накануне, долго говорил о том, что я совершаю ошибку, что в моём возрасте начинать с нуля — безумие. «Оставайся, — уговаривал он. — Я помогу тебе с деньгами, если нужно».
— Дело не в деньгах, Лёша, — ответила я тогда. — Дело в том, что я хочу наконец начать жить свою жизнь, а не ту, которую мне отвели мама и ты.
Он не понял. Да и как он мог понять? Он никогда не был в моей шкуре.
Поезд тронулся, увозя меня от прошлого, от города, где каждый камень напоминал о несбывшихся надеждах и вечном втором месте.
Петербург встретил меня дождём и промозглым ветром с Невы. Я сняла маленькую комнату в коммунальной квартире на Васильевском острове. Хозяйка, Анна Павловна, седая женщина с цепким взглядом, окинула меня оценивающим взором:
— Значит, решили всё бросить и начать сначала? В вашем-то возрасте?
— Да, — просто ответила я.
Она неожиданно улыбнулась.
— Уважаю. Сама в сорок пять развелась с мужем и уехала из Саратова. Лучшее решение в моей жизни.
Так я обрела первого друга в чужом городе.
Работу нашла не сразу. Обошла несколько фирм, отправила десятки резюме. Везде вежливо отказывали, увидев возраст. «Мы ищем более... энергичных сотрудников», — говорили мне, стараясь не смотреть в глаза.
Деньги таяли. Я начала подумывать о возвращении. И тут позвонила Вера.
— Ты не поверишь! — в её голосе звучало возбуждение. — Лёша продаёт мамин дом.
— Что? — я опустилась на кровать. — Но он же всегда говорил, что никогда...
— Видимо, передумал. И знаешь, что ещё? Он разводится с Татьяной. Она застала его с какой-то молоденькой практиканткой из его лаборатории.
Я закрыла глаза. Лёша, всегда такой правильный Лёша. Образцовый сын, муж, отец. Маленький городок будет гудеть от этой новости месяцами.
— Он звонил тебе, спрашивал, как ты устроилась, — продолжала Вера. — Я сказала, что ты в порядке, нашла работу и счастлива.
— Зачем ты соврала?
— А ты бы хотела, чтобы он знал, что ты на мели? — в её голосе прозвучала сталь. — Он бы тут же начал тебя жалеть и предлагать вернуться. Ты этого хочешь?
Я улыбнулась. Вера всегда меня понимала лучше всех.
— Нет, не хочу. Спасибо.
После разговора я долго сидела у окна, глядя на дождливый Петербург. Интересно, получила бы я хоть что-то из наследства, если бы осталась? Если бы продолжала быть тихой, удобной Мариной, которая всегда уступает?
Ответ пришёл сам собой: нет. Мама выбрала Лёшу не в последнюю минуту жизни — она выбирала его каждый день с момента нашего рождения.
Спустя месяц я всё же нашла работу — в небольшой компании, занимающейся производством экологически чистой косметики. Владелица, Софья Михайловна, женщина моих лет с короткими седыми волосами и яркой помадой, сразу предупредила:
— Платить много не могу, но работы будет по горло. Справитесь?
— Справлюсь, — уверенно ответила я.
И действительно справлялась. Быстро разобралась с запущенной бухгалтерией, внедрила новую систему учёта, нашла способы оптимизировать налоги.
— Вы настоящая находка, Марина Сергеевна, — сказала Софья Михайловна через три месяца и предложила повышение.
Я впервые в жизни почувствовала, что меня ценят за профессионализм, а не жалеют как «бедную Лёшину сестру».
Из коммуналки я переехала в маленькую, но свою квартиру-студию на окраине города. Заказала светлую мебель, повесила на стены собственные картины — я вернулась к рисованию, своему детскому увлечению, которое когда-то бросила, потому что «это несерьёзно, лучше помоги Лёше с курсовой».
Лёша звонил пару раз. Говорил неохотно, будто выполнял обязанность. Я чувствовала, что он ждёт, когда я признаю своё поражение и вернусь. Но я не собиралась возвращаться.
В один из редких солнечных дней я гуляла по набережной Невы. Мимо прошла молодая пара с маленьким ребёнком. Мальчик, лет пяти, смеялся, пытаясь поймать голубя. Его родители держались за руки, глядя на сына с одинаковой любовью.
Я почувствовала укол сожаления. У меня никогда не было своей семьи. Мужчины появлялись и уходили, но никто не задерживался надолго. «Ты слишком закрытая, Марина», — говорил мне последний, с которым я пыталась строить отношения почти десять лет назад.
Может быть, он был прав. Я всю жизнь строила вокруг себя стену, чтобы не чувствовать боли от постоянного пренебрежения.
Я достала телефон и набрала номер Лёши. Он ответил не сразу, голос звучал устало.
— Марина? Что-то случилось?
— Нет, просто хотела узнать, как ты.
Пауза. Он явно не ожидал такого вопроса.
— Нормально... То есть, не очень. Дом никто не покупает. Татьяна забрала половину имущества и требует алименты. На работе проблемы.
Я слушала, и внутри меня росло странное чувство. Не злорадство, нет. Скорее освобождение. Лёша, всегда такой успешный, всегда впереди, вдруг оказался таким же уязвимым, как и все.
— А ты как? — спросил он наконец. — Вера говорит, у тебя всё хорошо.
Я могла бы соврать, сказать, что у меня проблемы, что я жалею о своём решении. Это бы утешило его самолюбие. Но вместо этого я сказала правду:
— Да, у меня действительно всё хорошо. Я нашла себя, Лёша. И знаешь, это удивительное чувство.
Он помолчал, потом вздохнул:
— Я рад за тебя. Правда рад.
И я ему поверила.
Прошёл год. Я сидела в своём маленьком кабинете — Софья Михайловна выделила мне отдельное помещение, когда поручила вести финансы не только её компании, но и двух других фирм, с которыми она сотрудничала.
На столе зазвонил телефон.
— Марина Сергеевна? Это Геннадий Петрович, нотариус из вашего родного города.
Сердце ёкнуло. Неужели что-то с Лёшей?
— С вашим братом всё в порядке, не волнуйтесь, — словно прочитав мои мысли, сказал нотариус. — Я звоню по другому поводу. Видите ли, разбирая бумаги вашей матери, я обнаружил кое-что интересное. Письмо, адресованное вам. Оно было вложено в конверт с надписью «Передать Марине через год после моей смерти».
Я замерла.
— Что в нём?
— Я не вскрывал его, — в голосе нотариуса прозвучало лёгкое возмущение. — Но там есть ещё один документ. Это... страховой полис на ваше имя. Довольно крупная сумма.
Я не поверила своим ушам.
— Страховой полис? Но мама всё оставила Лёше.
— Всё имущество — да. Но этот полис был оформлен отдельно, специально на ваше имя. И срок его истечения — ровно через год после её смерти. То есть через неделю.
Я попросила переслать документы и положила трубку.
Полис пришёл через три дня вместе с запечатанным конвертом. Дрожащими руками я открыла его и достала листок, исписанный знакомым почерком.
«Мариночка, дочка моя.
Когда ты будешь читать это письмо, меня уже год как не будет на этом свете. Надеюсь, ты сможешь простить меня за всё, что я сделала и чего не сделала при жизни.
Я знаю, что всегда отдавала предпочтение Лёше. Не потому, что любила его больше — я любила вас обоих одинаково сильно. Но Лёша всегда был слабее. Под маской уверенности скрывался испуганный мальчик, который боялся не соответствовать ожиданиям. А ты, Мариночка, всегда была сильной. Даже когда плакала, даже когда отступала — я видела в тебе стержень, которого не было у твоего брата.
Я боялась, что если не буду постоянно поддерживать Лёшу, он сломается. А ты... ты выживешь при любых обстоятельствах. Я знала это, чувствовала. И, видимо, поэтому позволяла себе обделять тебя вниманием, заботой, любовью.
Это не оправдание. Просто попытка объяснить.
Я оставила дом и всё имущество Лёше, потому что знала: без этого он пропадёт. А тебе я оставляю то, что действительно поможет тебе начать новую жизнь — свободу и средства для первого шага.
Этот страховой полис — мой способ попросить прощения и помочь тебе обрести себя. Используй эти деньги, чтобы наконец пойти своим путём. Я знаю, у тебя получится.
Прости меня, если сможешь. И знай: я всегда тобой гордилась, даже если не говорила об этом вслух.
Твоя мама».
Я читала письмо снова и снова, чувствуя, как по щекам текут слёзы. Потом подошла к окну. За ним шумел Петербург — город, который принял меня, когда я решилась всё изменить.
Я достала телефон и набрала номер брата.
— Лёша, привет. Я получила письмо от мамы... Нет, я не сержусь. Давай просто поговорим. Как взрослые люди. Как равные.
В его голосе я услышала удивление и... облегчение? Может быть, ему тоже надоело быть тем, кем его всегда считали — сильным, успешным, лучшим.
— С удовольствием, Марина. Я могу приехать в Петербург на следующей неделе.
— Приезжай, — сказала я. — Я покажу тебе мой город.
Мой город. Моя жизнь. Моя сила.
Я посмотрела на фотографию на столе — единственную, которую взяла с собой, уезжая из родного города. На ней мы с мамой — только вдвоём, без Лёши. Мне пятнадцать, я держу в руках альбом для рисования. Мама обнимает меня за плечи. Она улыбается.
Я улыбнулась в ответ.
«Ты была права, мама. Я выжила. И не просто выжила — я начала жить».