– У меня нет мамки, – вздохнула девочка. – Померла она. А папка, и Соня, и Шура, и Гриша живут в Заре. Только они не берут меня к себе. И мы с бабушкой к ним не ходим.
– Постой, – начал что-то соображать Иван. – Говоришь, мамка померла? А как её звали?
Глава 20
– Ну, если я хороший, тогда проходи, – Иван отступил в сторону, пропуская в сени девочку. Она вошла, с любопытством поглядывая по сторонам.
Серые, давно не белёные стены в углах были покрыты пятнами проступившей плесени. На железной кровати – старенькое одеяло в клетку, две подушки в застиранных наволочках. Сразу за ней, на вбитых в стену гвоздях висели землистого цвета ватные стёганные штаны и фуфайка. У окна стоял стол. А на нём среди грязной посуды…
Любаша даже ахнула от восторга:
– Что это?!!
Она живо забралась на табурет и протянула руку к резной деревянной коробке, почти плоской, но длинной. На её крышке были искусно изображены сказочные птицы с длинными хвостами, клюющие ягоды.
– Нарды. Игра такая, – пояснил девочке Ванька Серый, почему-то радуясь её восхищению. – Я сам их сделал.
– Са-а-м? – снова хлопнула Любаша ресничками. – А это?
– И это тоже.
Девочка взяла в руки несколько смешных фигурок и принялась рассматривать их. Тут был волк, слоник, собака, череп, какой-то пузатый человечек и чёртик с рогами.
– Я сделал эти фигурки из хлебного мякиша, – сказал Иван.
– Как это? – не поняла девочка.
– Да просто. Берёшь хлебный мякиш и катаешь из него, что нужно.
Любаша боязливо потрогала гладкий череп, который смотрел на неё пустыми глазницами.
– Страшно-то как… – проговорила она и вдруг повернулась к Ивану. – А я есть хочу. Вот вы сказали про хлеб, и я захотела.
Иван склонил голову набок:
– Ну ты даёшь, мелкая! Попутала, что ли? Баланды у меня нету, балабас ещё вчера доел. Иди домой, там и похаваешь.
– Что такое баланда? – заинтересовалась Любаша.
– Типа суп, по-вашему, – Ивана уже утомила эта болтовня, но девочка прилипла к нему как репей.
– А балбес, который вы доели? – она внимательно смотрела на него, явно ожидая ответа.
– Не балбес, а балабас, – усмехнулся Ванька Серый. – Сало это, колбаса…
– Вот, – вздохнула Любаша. – Теперь я точно есть хочу.
– Пойдём, – кивнул на дверь Иван.
– Куда? – встрепенулась девочка.
– Обратно на забор тебя повешу, – Иван сделал сердитое лицо, надеясь напугать свою маленькую гостью.
Но Люба держалась стойко. Даже не моргнула.
– Бабка твоя придёт, снимет. Потом накормит тебя. А я тебе не бабка и не мамка, чтобы нянчиться с тобой.
– У меня нет мамки, – вздохнула девочка. – Померла она. А папка, и Соня, и Шура, и Гриша живут в Заре. Только они не берут меня к себе. И мы с бабушкой к ним не ходим.
– Постой, – начал что-то соображать Иван. – Говоришь, мамка померла? А как её звали?
– Кошкина Людмила, – сообщила девочка. – Я тоже Кошкина, только Люба.
Иван надолго замолчал, задумчиво глядя в окно. Он вспомнил Людку, которая ещё девчонкой жила со своей матерью Анфисой, вспомнил её женщиной, гибкой и упругой, такой, какой она была в том лесу. Потом снова перевёл взгляд на Любашу, но теперь смотрел на неё с недоумением. Она была совсем не похожа на свою мать и поначалу ему даже в голову не пришло, что именно Людмила родила эту вертлявую, смуглую, большеротую и до ужаса глазастую девчушку.
– Померла, значит, мамка? – снова повторил Ванька Серый. – Ладно, пойдём.
– На забор? – в глазах Любаши плеснулась тревога.
– В магазин, – усмехнулся Иван. – Куплю там тебе что-нибудь и себе кое-что.
***
Услышав звук открывающейся двери, Надежда-продавщица подняла голову и обомлела: к ней приближались Ванька Серый и Анфисина Любаша. Он держал её за руку, а она, не умолкая, рассказывала ему что-то.
Потом две пары одинаковых глаз взглянули на Надежду.
– Значит так, Надюха, – проговорил Иван. – Дай нам что-нибудь пожрать. Не знаю, что там дети едят, сама придумай или вон у неё спроси, – он кивнул на Любашу. – А мне горючки и пачку Беломора.
– Вот, – Надежда поставила на прилавок водку и бутылку лимонада, протянула Ивану папиросы, а Любаше – две булочки.
Девочка сразу занялась едой, и Надежда, глядя как Иван отсчитывает деньги, не утерпела:
– Как это Яковлевна отпустила вас двоих? И не боится ведь!
Ванька медленно поднял голову и посмотрел нас смутившуюся женщину:
– А я что, людоед? Зачем меня бояться? Меня любить и уважать надо. Приду к тебе как-нибудь, покажу как.
Бросив деньги на прилавок, он направился к выходу, и Любаша поспешила за ним.
Дверь давно закрылась, а Надежда всё стояла и смотрела вслед этой необычной паре. Наконец выкрикнула, словно только теперь опомнившись:
– У меня муж есть! Всё расскажу Петру!
А потом добавила тихо:
– Но ведь как похожи... Ай да Людка...
***
Анфиса так и обомлела, когда увидела, кто ждёт её на скамейке у дома. Любаша и Ванька Серый. Сидят, о чём-то тихонько разговаривают.
– Господи, да ведь на одно лицо! – едва не всплеснув руками, прошептала Анфиса. Она подошла к этой странной парочке и строго посмотрела на Ивана: – Зачем девчонку привечаешь? Что тебе от нас надо?
– Чтобы ты не шлялась, где ни попадя, – грубо ответил ей Ванька Серый. – Я тебе в няньки не нанимался. Завела себе обузу, вот и нянчись с ней сама.
Он встал и пошёл к себе, даже не попрощавшись с девочкой.
– Пока! – крикнула ему вдогонку Любаша и помахала ручкой, но Иван не обернулся и не отозвался на её голос.
Зато раздражённая Анфиса схватила внучку за руку и повела за собой:
– Да что же это такое, не на минуту тебя оставить нельзя! Куда Наталья-то смотрела?
– Не знаю, – честно призналась Любаша. – А дядю Ваню ты не ругай, – внезапно заступилась она за своего странного друга, – он хороший и добрый. С забора меня снял... Когда я там висела...
– Где висела? С какого забора? – не поняла Анфиса и даже остановилась, слушая девочку.
– С нашего, – пожала плечами Любаша, удивляясь недогадливости бабушки. И снова добавила: – Дядя Ваня хороший. Я к нему потом опять пойду.
– Что ж ты будешь с ней делать, – едва слышно прошептала Анфиса. – Кровь не водица. Ох, горе ты моё горькое...
***
Строго следила за внучкой бабушка. Ругала её, в угол ставила, с хворостиной в руках загоняла домой, но отвадить Любашу от Ивана не смогла. Девочка то и дело сбегала к нему, но никогда не оставалось у него надолго. Втихаря от бабули она носила Ивану то несколько пирожков, то кусок пирога, то десяток яичек. Ванька Серый ворчал на девчушку, но подарки принимал, чтобы не обижать её.
В самом начале, когда она, прячась от бабушки, принесла ему горсть липких конфет, он даже прикрикнул на неё, чтобы она забирала их и проваливала из его дома. И тогда Любаша, сморщив острый вздёрнутый носик, заплакала, но не так как плачут все дети. Она не издавала ни звука, но крупные слёзы горошинами катились по её круглым щекам. И это больше всего поразило Ивана.
– Ладно, давай сюда свои грохотульки. С чифирком будет самое то, – произнёс он непонятные ей слова. А потом взял слоника, слепленного из хлебного мякиша, и протянул девочке: – На, это тебе. Только больше не приходи, ладно?
Любаша кивнула, с восхищением приняла подарок, но ходить к Ивану не перестала и он, в конце концов, смирился с этим.
А вот Анфиса продолжала сердиться на внучку, хотя и понимала, что это всё бесполезно.
В Зарю она больше не ходила. Соня, по её совету, продала всё хозяйство и теперь почти всё время проводила у отца в больнице. А дома хозяйничала Шура и присматривала за младшим братом, который, впрочем, в этом совсем не нуждался.
***
– Ну что ты, милая? – спросила Соню сердобольная санитарка. – Рожать, небось, скоро, а ты всё зелёная ходишь.
Соня кивнула. Да, уже в следующем месяце она сможет взять на руки своего ребёночка, который так измучил её. У неё невыносимо болела спина, тошнило как на первых месяцах, и всё время хотелось спать. Но Соня не сердилась на малыша за это. Она просто ждала, когда же это всё закончится.
Отец тоже постепенно шёл на поправку. Вопреки прогнозам врачей, он поднялся на ноги и, благодаря умной заботе Сони, начал потихоньку ходить, опираясь на палку.
– Папка, ты больше не пей, – попросила его однажды Соня. – Видишь, до чего эта проклятая водка доводит. Совсем скоро ты будешь дедушкой, это ведь так хорошо, правда?
Постаревший и осунувшийся за последнее время Алексей кивнул дочери. Он и раньше не был особенно разговорчивым, а теперь, после смерти Марии, и вовсе замкнулся в себе. Совесть не давала ему покоя. Как тогда бросил ему в лицо Герман, и жену свою он не сберёг и Машку погубил. А недавно его прямо из больницы вызывали на допрос, и там он снова увидел Степана Звягина.
– При всех говорю тебе, Алексей, – сказал ему тогда суровый и мрачный Степан. – Я отсижу, сколько мне присудят. Всё вынесу, всё выдержу. Но только для того, чтобы вернуться. И тогда ходи и оглядывайся. Не будет тебе покоя. Ни тебе, ни твоей семье. Помни ты мои слова, а я их не забуду.
Алексея не испугали угрозы Звягина. Что могло быть страшнее собственной совести, которая днём и ночью жгла его изнутри?
За две недели до родов Сони Алексея выписали. Он приехал домой, походил по пустому подворью, заглянул в осиротевший коровник, хмуро смотревший на него подслеповатыми окнами. Постоял у непривычно тихого свинарника. Потом вышел на улицу. Ноги сами принесли его на кладбище. Там он долго сидел у могилы жены, потом отыскал место, где была похоронена Мария.
И там и тут он долго вымаливал прощения, говорил тихонько, старательно подбирая слова. Но ответа так и не получил.
– Где ж ты ходишь, пап? – спросила его встревоженная Соня. – Обед уже на столе, а тебя всё нет и нет.
– Тут я, тут, дочка, – сказал он ей, направляясь к умывальнику, чтобы помыть руки. – У матери был. Просил, чтобы забрала меня к себе. Вы вон все взрослые какие, самостоятельные. Даже Гришка. Кому я тут нужен? Зачем живу? Сам не знаю...
– Пап, ты просто очень устал и тебе нужно отдохнуть, – мягко коснулась его плеча Соня.
Он накрыл её руку своей ладонью:
– Ты очень похожа на мать. Вот такой я её в молодости и помню. Красивой, стройной...
– Ну, стройной меня сейчас назвать сложно, – улыбнулась Соня, растаяв от неожиданной и непривычной ласки отца.
– Это ничего. Это скоро пройдёт, – проговорил он. – Ты обязательно должна быть счастливой, дочка. Я очень этого хочу...
***
Несмотря на пожелания отца, счастье не торопилось приходить к Соне. Но девушка продолжала ждать его и верила, что так оно и будет.
А ещё ей очень хотелось скорее родить малыша, и однажды ночью она поняла, что это вот–вот случится.
– Пап, пап, – разбудила она Алексея. – Кажется, начинается.
– Сейчас, дочка, сейчас, – спохватился Алексей и захромал к соседу, которого давно предупредил о том, что им нужно будет отвезти Соню в роддом. Тот отреагировал мгновенно, подогнал к калитке свой зелёный Жигулёнок, усадил Соню на заднее сиденье. Впереди, рядом с ним, сел сам Алексей.
В роддом они приехали без приключений, а когда отец сказал, что будет дожидаться дочь в коридоре, она только покачала головой:
– Это всё не так скоро. Поезжайте домой, а завтра приедете...
Подумав, Алексей решил, что так действительно будет лучше. И хорошо, что он послушал её, потому что маленькая Даша появилась на свет только к вечеру, напоследок окончательно измучив мать.
Но зато, когда Соня увидела крохотное морщинистое личико, она расплакалась от захлестнувшей её радости.
– Доченька моя, хорошая! Я тебя уже люблю больше жизни, солнышко моё, ягодка.
– Как назовёте девочку, мамаша? – спросила её стоявшая рядом медсестра.
– Дашутка, Дашенька, – ответила ей Соня.
– Славное имя, – кивнула медсестра. – Ну что ж, поздравляю вас с появлением такой славной дочурки. Папаша ваш где? Сообщить ему?
Соня покраснела.
– У нас нет папы, – сказала она.
Медсестра бросила на неё быстрый взгляд, но говорить больше ничего не стала.
***
В палате вместе с другими молодыми мамами Соня чувствовала себя неуютно. Их постоянно навещали мужья, передавали цветы и что-то вкусненькое. К Соне только один раз приехал отец, а ещё Марина, так и оставшаяся её единственной лучшей подругой.
– Когда у тебя выписка? – спросила она Соню. – Я обязательно приеду!
– Хорошо, – улыбнулась Соня. – Буду ждать тебя в среду.
Но когда она вышла из роддома, прижимая к себе маленькую дочку, остановилась и вспыхнула от жара, бросившегося ей в лицо.
– Ты...– ахнула она, глядя на улыбающегося мужчину, с букетом в руках.
– Здравствуй, Сонька... – ответил он. – Ну вот я и вернулся...