Ирина стояла у окна своего кабинета, любуясь панорамой ночного города. Огни мегаполиса мерцали, как звёзды, пойманные в сеть бетона и стекла. Её жизнь была безупречна: Марк, муж адвокат, чья карьера взлетела благодаря её безупречному чутью; двое детей — Алекс, изучающий архитектуру в Кембридже, и Маша, мечтающая стать нейрохирургом; вилла на побережье Тосканы, где каждое лето они принимали гостей под шум прибоя. Всё, к чему она стремилась после тридцати, сверкало, как полированный мрамор. Но по ночам, когда дом затихал, а тени удлинялись, Ирина ощущала холодок за спиной. Словно чьи-то пальцы, невидимые и ледяные, впивались ей в плечи, а взгляд, тяжёлый и немигающий, следил из темноты. Она отворачивалась от окна, прижимая ладонь к горлу, и шептала: «Это просто нервы». Но знала — это не так. Это было эхо. Эхо той ночи, когда она сбежала из больницы, оставив за спиной тихий плач медсестры и тело дочери, накрытое белой простынёй.
Первое явление случилось в день рождения Марка. Ирина готовила ужин, расставляя фарфоровые тарелки с гранатовым узором — подарок свекрови из Вены. В дверь позвонили. На пороге стояла курьерша с букетом белых лилий. Девушка улыбнулась, протягивая конверт:
— От Анны.
Ирина замерла. Имя прозвучало, как удар колокола. Рука дрогнула, едва не уронив вазу.
— Ошибка, — пробормотала она, захлопывая дверь.
Но букет остался. Лилиями она украсила стол, а конверт разорвала, не читая. Ночью, когда гости разъехались, Ирина спустилась на кухню за водой. В луне, пробивавшейся через шторы, на полу лежали лепестки. Из тени у холодильника показалась девочка в платье с рюшами — точь-в-точь как то, что Ирина купила в подворотне за бутылку водки. Её волосы были заплетены в косички, а в руках — та самая кукла, которую Ирина бросила в мусорный бак тридцать лет назад.
— Мама? — прошептала девочка.
Ирина вскрикнула. Свет замигал, и видение исчезло. На полу осталась лишь кукла — выцветшая, с оторванной рукой.
Следующие недели стали кошмаром. Призрак являлся везде: в отражении витрин бутиков, где Ирина выбирала платья для благотворительных вечеров; в окне её лимузина, когда она ехала на встречу с инвесторами; в зеркале ванной, пока она пыталась смыть с лица маску из золотой пыли. Девочка не говорила, лишь смотрела — её серые глаза, точь-в-точь Ирины, светились упрёком. Однажды ночью Ирина нашла на столе детский рисунок: кривой домик под синим дождём. На обороте — дата: 12 мая 1994. День, когда Анну сбила машина.
Ирина сожгла рисунок в камине, но пепел сложился в буквы: «Почему ты не пришла?»
— Хватит! — закричала она в пустоту, сжимая кулон с бриллиантом. — Я не виновата!
Но тишина не ответила. Только кукла, которую она спрятала в шкафу, каждое утро оказывалась на её подушке.
Марк начал замечать перемены.
— Ты стала… рассеянной, — сказал он за завтраком, наблюдая, как Ирина пятый раз перекладывает ягоды в тарелке.
— Проект на работе. Сроки горят, — соврала она, избегая его взгляда.
Алекс, обычно погружённый в чертежи, вдруг спросил:
— Мам, ты когда-нибудь бывала в Новосибирске?
— Нет, — ответила она слишком быстро. — Зачем?
— Нашёл старые фото в облаке. Там женщина, похожая на тебя… С ребёнком.
Ирина уронила ложку.
— Это ошибка, — прошептала она, вставая. — У меня совещание.
Всё раскрылось на семейном ужине. Алекс, роясь на чердаке в поисках старых учебников, нашёл коробку с кассетами.
— Смотри, мам, тут наши детские видео! — он вставил кассету в ретропроектор.
На экране возникла Ирина — молодая, пьяная, с сигаретой в зубах. Она била кулаком по столу, крича на девочку, которая прижимала куклу к груди:
— Заткнись, стерва! Ты всё испортила!
Девочка плакала, а за кадром раздавался мужской голос:
— Ира, хватит! Она же ребёнок!
Этим голосом был Иван, её первый муж — грузчик с вокзала, чьи руки пахли махоркой и дешёвым одеколоном. Алекс выключил видео. Комната замолчала. Марк смотрел на Ирину, бледнея:
— Это… ты?
Ирина вскочила, опрокинув бокал. Бордовое вино растеклось по скатерти, как кровь. Она бежала из дома, не слыша криков Маши: «Мама, вернись!»
Ноги сами принесли её к старой хрущёвке, где они жили с Иваном. На качелях во дворе сидела женщина в платье цвета опавших листьев.
— Здравствуй, мама, — сказала она. Теперь это была не девочка, а взрослая — такой Анна могла бы стать.
— Чего ты хочешь?! — закричала Ирина, задыхаясь.
— Ты отдала мне свою боль. Она росла во мне, даже под землёй. Но я не за этим пришла. — Она протянула ветхую тетрадь. — Это твой дневник. Ты забыла его в больнице.
Ирина открыла страницы. Записи дрожали: «Ненавижу её… Она всё испортила… Пусть исчезнет».
— Ты не могла любить, — сказала Анна. — Но я пришла забрать обратно то, что тебе не принадлежало.
Она коснулась груди Ирины. Холод пронзил тело, будто выворачивая душу наизнанку. Ирина упала на колени, рыдая:
— Прости…
— Прощение не моё, — Анна рассыпалась листьями. — Оно в тебе.
Ирина вернулась домой на рассвете. Марк и дети ждали её в гостиной, где ещё витал запах гари от сгоревшей кассеты. Она рассказала всё: про Ивана, который бил её за каждый крик ребёнка; про больницу, где она очнулась после передозировки; про похороны, на которые не пришёл даже священник. Алекс плакал, Маша молча сжимала кулаки. Марк обнял её:
— Почему ты молчала?
— Боялась, что вы отвернётесь. Что всё это… — она махнула рукой на портреты в позолоте, — исчезнет.
— Мы семья, — он прижал её к себе. — Семьи не отвергают.
На следующее утро Ирина поехала на кладбище. Могилу Анны нашла по старой фотографии — крохотный холмик под берёзой, заросший чертополохом. Она положила куклу и тетрадь в землю, засыпав их осенними листьями.
— Прости, — прошептала она. — Я научусь любить.
Год спустя Ирина открыла «Центр Анны» — приют для матерей-одиночек. В её кабинете, рядом с дипломами, висела картина: золотой лес, где среди деревьев шла женщина с девочкой за руку. Иногда, оставаясь одна, Ирина разговаривала с холстом:
— Спасибо, что вернула меня.
Ветер шелестел листьями за окном, будто отвечая.
Марк как-то спросил:
— Ты всё ещё видишь её?
— Нет, — улыбнулась Ирина. — Но я чувствую, что она счастлива.
Она посмотрела на картину. В уголке, под подписью, едва виднелись слова: «Любовь не умирает. Она ждёт, когда её найдут».
Ирина больше не боялась ночи. Холодок за спиной сменился теплом, как будто чьи-то руки обнимали её, когда она засыпала. А кукла, та самая, теперь стояла на полке в гостиной — как напоминание, что даже разбитое можно собрать заново.