Судьбы моих ровесников тесно переплелись с историей государства, хотя мы рядовые его граждане. Я уже разменял свои девять десятков лет. Пережил перестройку Горбачева и беспредельщину Ельцина. Корни мои уходят в глубь истории страны Советов… Родился я в селе Табынское Гафурийского района Башкирии. Село было знаменито своей церковью и иконой кисти великого Андрея Рублева. На моления собирались православные с многих уральских волостей. Жил я в раннем детстве вблизи церкви у бабушки Маши, отцовой матери, и видел толпы паломников… Моя мать, Надежда Яковлевна, заканчивала в Бирске учительский институт, так тогда называлось педучилище. Её родители проживали с сыновьями в райцентре Краснусольск. Как они там оказались – особая история, о ней чуть позже… Мой отец, Дмитрий Петрович, долечивался в госпитале после ранения на войне с белофинами. Деда Петра я никогда не видел, но слышал о нем. Сначала от моего двоюродного дядьки, он на семь лет был старше меня – Шурки Уколова. По секрету он сообщил, что деда забрали чекисты. Конечно же, я пристал к бабушке: расскажи про деда. Сначала она отнекивалась, но потом все же рассказала. Однако предупредила, чтобы я держал язык за зубами. В молодости дед крестьянствовал. Трудился, не покладая рук, и выбился в купцы. На бабушке женился в 1909 году. К тому времени он имел самоходную баржу, и три гектара земли. Наемные рабочие выращивали на его земле арбузы, дыни и разные овощи. Дед по реке Белой сплавлял их в Уфу на продажу. После женитьбы дед увез бабулю в свою усадьбу – двухэтажный каменный дом в новом поселке, который он назвал «Теплова поляна». Располагалась она на берегу речки Усолки, впадающей в Белую. В тот год он занялся строительством речной мельницы. Зачем крестьянам ездить за двадцать верст молоть зерно, если мельница рядом? Забрали деда в 1922 году. И с концами. - Даже работники переживали, когда его увозили, - сказала бабуля, – И то, куда им с семьями податься? Тут было и жилье, и заработок.
- Тебя чекисты пожалели? – спросил я ее. - Заставили подписать бумагу, что отказываюсь от мужа. Мироедом его обозвали. Твой отец маленьким был, иначе бы нас вместе с ним в Сибирь отправили… …Забегая вперед, поведаю, как я, будучи взрослым, побывал в Табынском и бывших угодьях деда. Церковь в селе стояла на месте. А икону Рублева сожгли нехристи из клуба воинствующих безбожников. Был, оказывается, и такой клуб… Земля, на которой дед Пётр выращивал бахчевые, была вся в зарослях чертополоха и кустарника. Название «Теплова поляна» сохранилось, только не было двухэтажного дома. Остались лишь четыре избы бывших работников. О мельнице напоминали жернова на берегу…
...Отец вернулся из госпиталя с орденом, большой редкостью перед Отечественной войной, с заросшим осколочком в голове и со скрюченной кистью левой руки. Его назначили директором школы в Табынске. Закончила в Бирске учебу мать. Не сложилась у них жизнь с отцом. Перед самой войной она, захватив меня, сбежала в деревню Дарьино, что находится в двух километрах от станции Белое озеро. Почему сбежала – не знаю, но отец точно не виноват, он был добрый и никогда о ней не говорил ничего плохого. А бабушка Маша однажды сказала своей сестре о моей мамане: «Молодая была и шибко красивая – ветер в голове!»… В Дарьино мы жили на квартире у тети Дуси. Маманя стала учительницей в начальной школе четырехлетке. 22 июня началась война. Мужиков в деревне не осталось, призвали в армию, в том числе мужа и сына хозяйки. Мобилизовали и колхозных лошадей. В сентябре мы с внучкой хозяйки пошли в первый класс… Школа – та же изба, только большая и крыта не соломой, а железом. На четыре класса – три учительницы.. У нас, первоклашек, учительницей была Мария Ивановна Лепаева. В классе стояла круглая печь до потолка, и ученики каждое лето впрягались вместе с учителями в телеги – и в лес за дровами… Три материных брата, мои дядья, тоже ушли на фронт. Летом 1942 года маманя поехала в Усолку хоронить отца. С похоронами ей помог военком. Выделил двух бойцов, лошадь с телегой. Бойцы сколотили гроб и отвезли деда Яшу на кладбище. Маманя привезла в Дарьино оставшуюся в одиночестве бабушку Полю. С утра до ночи она занималась школьнвми делами. Я оставался на попечении бабули Поли. Она была тихой, спокойной и даже покрывала мои мальчишеские проказы. Я с рассвета отправлялся с удочкой за деревенскую околицу на речку Кармалку. Ловил пескарей, баклёшек, голавликов. Они были добавкой к еде в те голодные годы…Однажды маманя сказала: "Ты бабулю не обижай. Она у нас из дворянского рода"... Я так и ахнул. В школе Мария Ивановна объяснила, что Великий Октябрь вычеркнул из истории дворянское сословие. А моя бабушка? Вот она, живая и такая же, как все люди. Не сразу, конечно, со временем, мне стала известна история жизни моей бабушки Пелагеи Константиновны. В основном, по рассказам матери. Кое-что добавила и сама бабушка. Её девичья фамилия Лопатина. Под Уфой до сих пор есть деревня Лопатино. Это бывшее имение ее отца. Род Лопатиных довольно древний. Лопатины участвовали в сражениях, получали награды земельными наделами, деньгами. К 19 веку род захирел. Последний его представитель Константин Лопатин, бабушкин отец, был мот и картежник. Всё проиграл в карты. Жена померла. Он остался в господском доме с дочерью и бывшим денщиком. Надеялся поправить дела, выдав замуж красавицу дочь за пожилого и богатого владельца торговых лавок. А дочь не хотела замуж за старика. Ее украл мой будущий дед Яша - по прозванию «лошадник». Поговаривали, что он воровал коней и угонял в степи к киргизам. Впервые бабушка увидела его в галантерейной лавке. Он был в хромачах, а поверх голенищ выпустил портянки из дорогущего панбархата. Узрев юную дворяночку, он скупил все ленты, брошки и заколки. Вручил ей и сказал: "Я украду тебя"... В побег они ушли по реке. А отец организовал бесполезную погоню по дорогам. Осели беглецы в ярморочном селе Красной Усолке. Семья у них получилась, дай Бог каждому. Родили трех сыновей и двух дочерей. Дед стал знатным шорником. Купил ножную швейную машинку «Зингер». Шил сёдла и прочую лошадиную сбрую. За его изделиями приезжали башкиры даже из дальних аулов. Хотя никакого образования он не имел. Читать и писать научился только в Усолке после того, как его заставили посещать курсы Ликбеза. 19 июля 1920 года Совнарком принял декрет «О ликвидации безграмотности среди населения». Была создана чрезвычайная комиссия. Жители советской страны в возрасте от 8 до 50 лет, не умевшие читать или писать, были обязаны учиться грамоте. Его два сына и две дочери окончили ВУЗы, а сын Владимир мореходку. Бесплатное образование – одно из главнейших достижений первой в мире социалистической страны... Три сына деда Яши добровольцами отправились на фронт. Потому, когда он помер, маманя за помощью с похоронами и обратилась к райвоенкому…
В 1945 году мы переехали в Уфу к сестре деда Яши - Горбуновой Онисье Владимировне. У нее была на улице Карла Маркса комната в коммуналке, где она жила с дочерью Нюрой и внучкой Валей. И еще мы трое добавились: маманя, бабушка Поля и я. Жили тесно и дружно. Я пошел в пятый класс, познакомился с Эдиком Насибуллиным, ставшим самым верным и надёжным моим другом на всю его жизнь. Насибуллины жили в частном доме без удобств. Его отец,татарин, преподавал в пединституте марксизм-ленинизм, мать, башкирка работала в газете «Кызыл Тан». Они были одни из первых комсомольцев в Уфе, и сына назвали Идеалом. Много позже, когда у него появились дети, он поменял имя на Рамиль. Жить детям с отчеством Идеалович – не избежать насмешек. Для меня же он так и остался Эдиком… Учились мы в мужской средней школе №11. Располагалась она на углу улиц Ленина и Октябрьской, почти напротив трамвайного кольца. У тогдашних трамваев сзади торчала длинная труба, мы называли ее колбасой. Запрыгнув на нее, можно было бесплатно ехать. На повороте соскакивали и бежали в школу. Занятиями мы особо себя не утруждали. Случалось, сбегали с уроков. Были самостоятельными, патриотичными и хулиганистыми, как большинство послевоенной пацанвы. В классе нас было около тридцати сорванцов. Начиная восьмого класса литературу у нас преподавала эвакуированная из Ленинграда Елизавета Дмитриевна Кузнецова. Из старшеклассников она создала творческий литературный кружок, куда записались 24 ученика, в том числе и мы с Эдиком. И все мы заболели стихами… После десятого класса мы с Эдиком мелочиться не стали и махнули в Москву подавать документы в МГУ на факультет журналистики. И, конечно, проходных баллов не набрали. Вернулись в Уфу. Он поступил в мединститут, я – в военное училище. По окончании мединститута ему предложили аспирантуру, но он отправился участковым врачом в Ханты-Мансийский национальный округ в поселок Казым… Я окончил в городе Чкалов (ныне Оренбург) зенитно-артиллерийское училище. Год прослужил командиром взвода на Украине в Житомирской области. Полк стоял на окраине деревни Лугинки. Командиры батарей и полковые офицеры все были фронтовиками. Старшинами батарей – тоже сверхсрочники фронтовики. Самоволки, конечно, случались, но дедовщины в том виде, как о ней позже писали, в полку не было. Даже наоборот, к бойцам-первогодкам, прикрепляли солдат третьего года службы в качестве наставников. А меня опекал старшина батареи Сидоров. У него всего было по четыре – четыре ордена, четыре сына и четыре класса образования. Он говорил мне: «Ты на рядового Гапоненку не дави, из детдомовцев он, ни отца, ни матери, по-братски с ним…». В 1956 году начался мятеж в Венгрии, и наш полк отправили своим ходом под Дебрецен. После подавления мятежа полк перебросили на Урал. Где бы я ни служил, всегда писал заметки и корреспонденции в военные газеты… Меня пригласили работать в армейскую газету «На страже». Редакция располагалась в Свердловске, где мне выделили маленькую квартирку.
Эдик вернулся из Казыма в Уфу через три года, когда ему прислали замену, и стал аспирантом мединститута. О том, что он женился на своей соседке Эльзе, я узнал из его письма. Работала она продавщицей водочного отдела в магазине. С какого перепуга он на ней женился? В молодости, наверно, у каждого позади воз с глупыми ошибками. Эльза родила двойню: сына Женьку и дочь Юльку. В мой очередной отпуск мы встретились в Уфе. Я понял, насколько тяжко ему тащить семейный воз. Днем в аспирантуре, вечерами подрабатывал грузчиком в магазине. Общались мы на улице, Эльза друзей не признавала. Иногда он сбегал к нам с маманей. На жизнь не жаловался. Только бодро улыбался… Дочь Эдика Юля познакомилась с красавцем ингушом и чуть ли не бегом вышла за него замуж. У них родилась дочь. Красавец ингуш оказался мелким бандитом и загремел в места отдаленные. А когда освободился, зарезал жену в порыве ревности. Ингуш был арестован. Эльза, забрав внучку, укатила из Уфы в неизвестном направлении. Трагическая смерть дочки потрясла Эдика. Сердце дало сбой. Тогда и случился у него первый инфаркт. С годами боль не исчезает, она лишь затаивается в глубинах организма. И болезнь затихает. Время, конечно, лечит, но шрамы остаются, как предупреждение о рецидиве. Функцию контроля взяла на себя его вторая жена Людмила, введя на семейной территории сухой закон и запрет на курение. У них родилась дочка Светочка. Эдик смирился с таким режимом в домашних условиях. Все свободное время уделял Светочке, она была для него живым маячком в любую непогоду. Дочка платила ему взаимностью. И не выдавала, когда он потихоньку покуривал или выпивал. Со временем Эдик, сменивший имя на Рамиль, защитил диссертацию и в звании доцента стал заведовать кафедрой психологии в авиационном иннституте. А меня отобрали по конкурсу для работы в центральной военной газете «Красная звезда»…
Отец мой, Дмитрий Петрович женился на эвакуированной с Украины учительнице Рите Абрамовне. У них родились трое детей. Так что по отцу у меня есть брат и две сестры… Отец умер от осколка в голове в городе Салавате, куда его семья переехала из Табынска. Я представлял тогда «Красную звезду» в Среднеазиатском военном округе с центром в Алма-Ате. Позвонил начальнику корсети, и мне разрешили краткосрочный отпуск. На похороны я успел прилететь. После похорон заехал в Уфу к мамане, затем вернулся к месту службы. А через год, во время очередного отпуска узнал, что тётя Рита, жена отца, сдала бабулю Машу в богадельню. Так в народе называли тогда дома для престарелых. Я съездил в Салават, остановился у брата Владика. Он жил с женой и двумя сыновьями, и работал инженером на заводе. Сестры тоже были замужем. Тетя Рита жила одна в двухкомнатной квартире. Из Салавата я отправился в город Октябрьск, где находилась богадельня. Бабуля была совсем старенькой. Я вывел ее в скверик, и мы устроились на лавочке. Она расспрашивала меня о Владике и внучках Лиле и Иринке. Прослезилась, вспомнив их. Я сказал ей, что в сентябре заберу ее к себе. - Не надо, – ответила она, - помру скоро. - Не хорони себя раньше времени, бабуля. - Жить устала…
Я отвел ее в палату. В канцелярии оставил заявление о том, что заберу в сентябре бабушку. Они записали номер моего телефона. Позвонили 6 августа: бабушка преставилась. Я помчался в Октябрьск. Заказал ей металлический могильный крест и табличку с надписью: «Теплова Мария Дмитриевна. 90 лет»…
Деятельность человека трудно охарактеризовать одним или несколькими словами: хороший, добрый, вредный. А деятельность педагога в особенности, ибо его работу одними оценками не измерить. Она глубже и тоньше, и результат ее может сказаться даже через годы. Что касается нашей школьной учительницы литературы Елизаветы Дмитриевны, то, насколько мне известно, одиннадцать ее бывших кружковцев связали свою жизнь с журналистикой и литературой. Рома Назиров стал собкором газеты «Советская Россия» в Татарии, Юра Поройков был заместителем главного редактора «Литературной газеты». Я более четверти века работал в «Красной звезде». Пожалуй, наиболее одаренными из нас были староста нашего класса Славка Саитов и Эдик Насибуллин. Саитов в Башкирии – личность популярная, драматург и театральный критик. Он часто выступал по местному телевидению. Эдик публичности избегал. Хотя постоянно сочинял стихи, причем экспромтом. Чаще всего это происходило, когда мы втроем – он, его сокурсник по институту поэт Гера Кацерик и я – выезжали с ночевкой на рыбалку. У костра мы соревновались в сочинении коротких стихов при условии, что в тексте обязательно будут два слова. Например, стриптиз и чума. На сочинение отводилось три минуты. Победителем почти всегда выходил Эдик.
Не было быстрей стриптиза,
Чем стриптиз внезапный мой:
Мне в штаны залезла крыса,
Зараженная чумой.
Он свои стихи не издавал и не записывал. Записывал я. Писал Эдик и прозу. Но об этом я узнал много лет спустя, после того, как мой друг перенес первый инфаркт. Тогда он и вручил мне свою рукопись сказки с названием «Дремучее королевство». Это была даже не сказка, а описание фантастического путешествия подростка, попавшего в подземное королевство. Причем порядки, царившие в нем, неуловимо напоминали российскую действительность. Чем-то главный герой походил на Гарри Поттера, столь популярного в России. Объединяла оба произведения идея добра и торжества справедливости. Рукопись скромняги Насибуллина пролежала без движения в столе, на двадцать лет предвосхитив появление юного волшебника, придуманного английской писательницей Джоан Роулинг. Я посоветовал Эдику немедленно отнести рукопись в издательство. Жаль, что книга увидела свет маленьким тиражом. Недооценили ее издатели, не хватило им коммерческой смекалки….
В смутные девяностые годы я уволился из Вооруженных сил и стал молодым пенсионером. Последовавший за перестройкой период привел к возникновению бандитского рынка и развалу великой державы. Тогда по стране прокатилась волна террористических актов с участием смертниц, и я писал повесть «Черные вдовы». Заканчивал ее в Уфе и, конечно же, часто виделся с Эдиком. К тому времени он в звании доцента возглавлял кафедру психологии в Уфимском авиационном институте. Естественно, что первым читателем и критиком рукописи был Эдик. Обычно он лежал на диване, шелестел страницами и издевался надо мной. "Тепло-ов! – произносил он намеренно гнусавым голосом. – Послушай, что ты накарябал, – и начинал декламировать текст". В его исполнении шаблоны и повторы приобретали мерзкий смысл. Я терпел, ожидая конца словесной экзекуции. А позже безжалостно выкидывал подчеркнутые им абзацы. Не было, нет и не будет лучшего редактора, чем он. Во всяком случае, для меня. У Эдика было редкостное чутье на фальшь, будь то житейская коллизия или текст. Он был честен и талантлив и в медицине, и в литературе… Эдик прожил семьдесят лет. Я стоял перед его могилой, глядел на дату его рождения 7 ноября. Вспоминал нашу учительницу, которую он боготворил, а она как-то сказала: «Ты, Эдик, родился в один день с революцией»… А в голове у меня крутился его экспромт: Луна в ночи белее, чем бельмо.
И я похож на раненого зверя,
Когда кричат и тыкают в трюмо:
«Смотри, дерьмо, какое ты дерьмо!» И я гляжу, глазам своим не веря. Вот и я не верил своим глазам… Вскоре, почти вслед за ним покинула мир земной и его жена Людмила. После их кончины любимая дочка Светочка продала свою и родительскую квартиры и выехала в теплую забугорную страну, покинув родные могилы… Такова жизнь. У молодых свои интересы и заботы, и вряд ли стоит старикам обижаться на недостаток внимания с их стороны. Согласны, товарищи читатели?.. В то время я каждое лето проводил под Уфой в поселке Шакша на даче, купленной на гонорар за книги, опубликованные в издательствах «Эксмо» и «Вече». В советское время на писательские гонорары можно было жить и даже накопить на летний дачный дом. А после дурной перестройки о гонорарах лишь вспоминали… В Шакше по соседству стоял домик, записанный на Ирину Насибуллину, жену сына Эдика – Женьку. Каждый год 16 июля мы с ним ездили на могилу отца и поминали его. О матери он ничего не знал и даже не хотел ее вспоминать. Летом он жил постоянно на даче. У него был рукодельный талант. Забивал скважины для воды под мотор. Ставил новоселам сайдинговую цветную кровлю и новые заборы. Принимал заказы на сварочные работы. Жена приезжала на дачу только на выходные. Иногда он вдрызг напивался. Отдушиной для него была рыбалка. Для меня тоже. У Женьки была старенькая «Буханка» с лысой резиной. К нам присоединялся Георгий Кацерик. Мы выезжали рыбачить обязательно с ночевкой. Случалось, что машину приходилось несколько раз толкать. Но благодаря Женькиному умению, мы всегда возвращались домой, да еще с уловом… Ранней весной 2019 года мне позвонила в Москву двоюродная сестра Татьяна: "Женя утонул". Я отказывался этому верить. Он плавал, как рыба. По приезде в Шакшу я стал выспрашивать у дачников, как это произошло. Тело обнаружили поблизости от дачных домов. Как он утоп, никто не видел. Сторожа еще раньше уволились. Полиция уголовное дело заводить не стала. Жена тоже отказалась писать заявление в полицию. Садоводы жалели Женьку. Пожалели и забыли. А я не могу его забыть. У меня оборвалась живая нить связи с моим покойным другом Эдиком, которого я величал Великим татарином…
Завтра, 27 марта, я начну отсчет нового десятилетия. Не нашёл я станции, чтобы остановиться и оглянуться на прожитую жизнь. Из моих ровесников краснозвёздовцев никого не осталось. Я самый старый из живых. На год моложе меня Станислав Грибанов, работавший в авиационном отделе. Он написал несколько книг о Сталине и его семье. Следом за ним по возрасту Кузьма Пашикин из отдела вузов, автор ряда книг о рыбалке. В Москве живут бывший редактор морского отдела Сергй Быстров и кап-раз Александр Пилипчук, с которым мы в 90-е годы выпускали газету «Служба». Они много моложе меня, не меньше, чем лет на десять. Перебрался на жительство во Владимирскую область примерно их одногодок Михаил Захарчук, автор книги «Полоса» – о встречах со знаменитыми людьми. В нас еще жива память о редакционном коллективе при мудром главном редакторе Макееве, когда тираж газеты превышал три миллиона экземпляров, а теперь едва переваливает сорок тысяч. Но прошлое уже укатило в вечность… Мы жили при советской власти и верили в коммунизм. Коммунизм – это своего рода религия. Его моральные принципы словно списаны из Библии. Это красивая мечта, которая манит и всегда будет манить человечество…
Жизнь – величина необратимая. Все ошибки и грехи тащишь за собой, как груз. В жизни я немало нагрешил. Виноватил себя, мысленно раскаивался, временами старался как-то искупить грехи. Не всегда получалось, но старался. Когда остаёшься один на один с собой, мысли, словно свора злых собак, набрасываются со всех сторон. В чём смысл бытия? Зачем жил? Куда летит планетный поезд? Есть ли свет в конце тоннеля? Или мы уже на пороге Вселенского суда для грешников и праведников?.. Лишь с годами мне стали понятны слова бабушки Маши о том, что она устала жить… На Востоке говорят: «Худшие враги человека не пожелали бы ему тех бед, которые могут принести ему собственные мысли». Но от них невозможно избавиться. Я согласен с мнением психологов, что между психическим и физическим состоянием людей существует прямая связь, но усталость от жизни никуда не денешь. Забываю о ней лишь за компьютером. Чувствую себя при деле, и время летит незаметно. Дело – это спасательный жилет, который держит на плаву, дает толчок мыслям и надежду на свет в конце тоннеля…