— Опять н-на вахту? — Танька заталкивала сигареты в его сумку. — Ну и чё я тут одна опять буду делать?
Петрович покосился на нее, потом перевел взгляд на пачку. «Мальборо». Как будто деньги у них на дороге валяются.
— Я тебе деньги оставляю, ты чё? Мне, значит, там в тундре загибаться, а ты тут... не знаю... маникюры-педикюры.
За окном тоскливо гудел КамАЗ. Пора было ехать, а они вот так стояли друг напротив друга, как чужие, как посторонние. Двадцать пять лет вместе, а говорить не о чем.
— Да какие, блин, маникюры? — Танька шмыгнула носом, отвернулась. — Ты хоть звони. А то как уедешь — полмесяца ни слуху ни духу.
Петрович посмотрел на часы, левое веко вдруг задергалось. Щас водила газовать начнет, орать. Времени не было. Совсем не было. Даже чтоб сказать что-то... ну такое... нормальное.
— Там связи нет, ты же знаешь. — Он схватил свою клетчатую сумку, ту самую, с которой они еще в медовый месяц ездили. Молния туго пошла.
— Да там такая же вышка стоит, как тут. Просто тебе впадлу.
Грохот захлопнутой сумки заставил обоих вздрогнуть.
— Я тебе звонил! Звонил! Ты трубку не брала!
— Когда это я не брала?!
— В прошлый раз. Я и так-то плачу за этот твой навороченный, а ты...
За окнами взревел движок. КамАЗ. Время. Петрович рванул сумку — так, что ручка чуть не оторвалась. Из внутреннего кармана выпал телефон Таньки — розовый, блестящий, с чехлом-сердечком. Чёртова игрушка.
— Вот возьми свою трубку. — Он сунул телефон ей в руку. — И батарею заряди.
Повернулся, чтоб идти. И тут Танька схватила его за рукав.
— Коль, — сказала тихо. Таким голосом, как давно не говорила. — Сынок звонил.
Что-то кольнуло под лопаткой. Сашка. Нелепые кадры — маленький пацан с задранными коленками, потом школьник с портфелем, а потом — взрослый мужик, выше отца на полголовы. И бородатый. Уехал три года назад. Нью-Йорк. Как отрезало.
— Че звонил?
— Да так... — Танька отпустила его рукав, наверное, след от пальцев остался.
— А конкретно?
— Спрашивал как ты, что у нас. А... приедет в гости на Новый год.
Захотелось сказать что-то значимое. Что-то важное. Что скучает, что ждать будет, что...
— Ну и отлично, — выдавил из себя. — Давай, я побежал.
И побежал.
КамАЗ трясло на колдобинах, четыре вахтовика в салоне дремали. Петрович сидел у окна и пытался разглядеть в запотевшем стекле знакомые повороты. Еще часа три ехать. Потом две недели работы, снег, холодина, бетон, замороженный так, что крошится как стекло. Но там хоть все понятно. Гайки, болты, чертежи. Не то что дома.
Сунул руку в карман — сигареты нащупать. И застыл. В кармане лежал телефон. Розовый. С сердечком. Таньки сотовый. Вот же...
Даже выругаться было не перед кем. Проклятье. Смотри теперь на гудок. Танька психует, наверное. Сегодня вечером, когда обнаружит, что телефона нет...
Тут телефон в кармане завибрировал.
Петрович не хотел смотреть. Личное пространство и все такое. Но... мало ли кто звонит. Вытащил мобильник.
«Привет, ты как там? Мы сегодня с Лёшкой идем в кино? Жду ответа. Целую».
Петрович перечитал сообщение три раза. Лёшка? Какой нахрен Лёшка?
Он протер глаза. Может, это ошибка? Может, это Сашке сообщение? Но сын не Лёшка, сын — Сашка.
Пальцы сами полезли в сообщения.
«Ты меня с ума сводишь, когда улыбаешься».
«Хочу тебя увидеть. Прямо сейчас».
«Я скучаю».
Имя отправителя: Алексей.
В груди загудело, и не сразу понял, что не внутри, а снаружи — мотор газует. Левая рука окаменела, правая сжималась и разжималась непроизвольно.
Вот значит как. Вот что она там делает. Маникюры-педикюры.
Новое сообщение: «Ну ты чего молчишь? С мужем поссорилась?»
Петрович уставился в окно. Снег, грязь, смазанные очертания деревьев. Два-три поворота, и будет развилка на город. Если сейчас сказать водиле остановить, если...
Что «если»? Вломишься домой посреди дня? А она там не одна, очевидно ж. А потом что? Сумки собирать? Сорок пять лет, вахтовик. Куда деваться-то?
Нахлынуло чувство, которого давно не было. Как будто все внутри перекрутили, выдавили, а потом швырнули в морозилку.
Телефон снова пискнул.
«Может, погуляем возле твоего дома? Ненавижу, когда мы не можем увидеться».
Петрович впервые ощутил, что ему трудно дышать. Не от мороза. От чего-то другого. Сколько они уже вместе? Месяц? Год? В каждую вахту?
КамАЗ затормозил на светофоре. Развилка. Назад — в город, прямо — в тундру, на объект.
Петрович поднял глаза на водителя. Тот поймал его взгляд в зеркале.
— Чё такое? Сигареты забыл? — хохотнул водила.
— Да не... — Петрович посмотрел на розовый телефон, на выцветшую клетчатую сумку на коленях. — Погодь, земляк, останови-ка на минутку.
Танька стояла у окна, когда в дверь позвонили. Вздрогнула — вечер, никого не ждала. Глянула в глазок — и сердце ухнуло куда-то в пятки. Коля? Ключи забыл?
Открыла дверь. Петрович стоял с какой-то странной улыбкой. Впервые за долгое время Таньке захотелось рассмотреть его — небритый, уставший, с красными от недосыпа глазами. Но глаза сейчас как-то иначе глядели. Тревожно, как в молодости.
— Ты чего вернулся? — Она испуганно отступила вглубь коридора. — Что случилось?
Петрович молча достал из кармана розовый телефон, протянул ей.
— Твой. Случайно забрал.
Танька выдохнула с облегчением, протянула руку.
— Господи, а я думаю — куда он делся... А ты из-за телефона вернулся? А как же вахта?
Петрович не отдавал телефон. Смотрел исподлобья.
— А кто такой Лёшка?
Теперь настала очередь Таньки каменеть. Она увидела — телефон разблокирован, сообщения открыты.
— Ты... ты что, читал мои сообщения?
— Кто такой Лёшка? — повторил Петрович. Голос глухой, как будто не его.
Танька прислонилась к стене.
— Алексей Палыч. Учитель. Сашкин бывший классный.
— И что, вы в кино сегодня идете?
Танька взяла телефон из его руки, пролистала сообщения. Прикусила губу.
— Да. Мы идем в кино. С ребятами из Сашкиного класса. Встреча выпускников. Он же позвонил, рассказал нам. Мы договорились встретиться, пока он здесь. Лёшка организовал.
Петрович стоял, не шевелясь. Какая-то мысль ворочалась в голове, не желая оформляться в слова.
— Так Сашка здесь? Уже?
— Прилетел внезапно, хотел сюрприз сделать. — Танька вдруг всхлипнула. — А ты уехал.
— Где он? — выдохнул Петрович.
— Да тут он, — раздался голос из глубины квартиры. Высокий, бородатый мужик в дверном проеме. Шире отца в плечах, но глаза — те же. — Привет, бать.
Стояли друг напротив друга. Петрович чувствовал, как сжимается что-то в груди, как трудно вдохнуть.
— Ты ж на Новый год собирался...
— Раньше получилось. — Сашка переминался с ноги на ногу, как будто маленький. — А ты... на вахту уехал?
— Вернулся, — сказал Петрович. Хотел добавить «телефон забыл», но не стал.
Танька смотрела на них обоих, и в глазах стояли слезы.
— Ну так что, — сказала дрожащим голосом, — мы сегодня в кино идем?
Сашка неловко усмехнулся:
— Вообще, я думал с отцом поговорить. У меня там, в Нью-Йорке... столько всего. Работу предложили хорошую. И вообще... может, вас туда перетащу когда-нибудь.
Петрович обнял сына — неловко, боком, чуть не потерял равновесие. Танька смотрела на них — своих мужчин. Шмыгнула носом и тихо сказала:
— А я Лёшке напишу, что завтра в кино. А сегодня мы дома.
Телефон в её руке пискнул. Новое сообщение. Но Танька не стала читать. Положила розовый мобильник на полку, экраном вниз. И пошла на кухню — ставить чайник.
У неё теперь были дела поважнее, чем чужие сообщения.